Игорь Матвеев - Пепел сгоревшей любви

Перед тем как позвонить матери, я долго колебался: сказать ей правду или что-нибудь придумать? В конце концов, я решил, что прямой путь — всегда самый короткий, набрал код города и ее номер.

Она долго не снимала трубку. После пятого или шестого гудка послышался слабый больной голос:

— Да.

— Здравствуй, мама. Это я.

— Здравствуй. Саша.

— Ну как ты?

— Скриплю помаленьку. Суставы совсем замучили.

Я не знал, что сказать, и лишь сочувственно прищелкнул языком.

— Н-да. Проблема, — я помолчал. — Я уезжаю в командировку, мама.

— И куда же?

— В Ирак.

Она то ли охнула, то ли просто глубоко вздохнула. С этой страной у нее были связаны неприятные воспоминания. Я с юности знал эту историю, хотя в застойные годы в нашей семье о ней, по понятным причинам, предпочитали помалкивать. Лена, моя двоюродная сестра, еще в середине 70-х влюбилась в араба, с большим скандалом уехала в Ирак, где и вышла за него замуж. Прожив в Багдаде много лет и потеряв мужа, она решила вернуться на родину.

…И умерла в самолете от сердечного приступа. Дело было в начале 2000 года. Тетя Клава, сестра матери, прислала ей потом вырезку из районной газеты с большой статьей под названием «Прощай, Багдад…», в которой излагалась душещипательная история отношений студентки Елены Кондратьевой и аспиранта-иракца Ахмеда Аззави, прибывшего на стажировку в Советский Союз. Пару лет назад, когда я последний раз навещал мать, она показала статью мне; помнится, прочитав ее, я решил, что этот материал в руках опытного сценариста мог бы стать основой для потрясающего сериала.

— Там же война, сынок, вон по телевизору сколько показывают. И что ты там забыл? — горестно поинтересовалась мать.

Я точно знал, что в Ираке я не забыл ничего — по той простой причине, что там никогда и не был. Поэтому я проигнорировал вопрос и сказал:

— Заехал бы к тебе, но уже просто нет времени.

— Ну, конечно, — проговорила она и с горечью добавила: — Деточки…

— Да не начинай ты, мама!

Наверное, все люди, достигнув пожилого возраста, начинают охать и ахать по поводу эгоизма собственных детей, хотя чей эгоизм сильнее — еще вопрос.

— И надолго ты? — уныло поинтересовалась мать.

Вопрос, конечно, интересный…

Который я боялся задавать себе и сам. Потому что тут же возникал другой: а к чему мне возвращаться? Чтобы снова и снова бередить и без того незаживающую рану?

Но об этом я промолчал.

— Как получится. До свиданья, мама…

— Как хоть его зовут?

— Не все ли равно?

— Вообще-то да, — согласился я.

— Тогда что спрашиваешь? Ну, Виктор.

— Витек, значит. И чем же он лучше меня, этот Витек?

Света пожала плечами.

Я поцеловал ее теплую ладонь.

— Тогда все. Прощай.

— Но мы… но мы же останемся друзьями? — спросила она.

— Нет, не останемся. Друзей у меня хватает и без тебя. А у тебя — без меня. Вежливой дружбы не будет. Тренируйся вон на кошечках.

Она взглянула на меня, как на придурка.

— На каких кошечках?

— Это из «Операции «Ы».

— А… — она помолчала. — Ты прости меня, Саша. Так получилось… я сама не ожидала.

— Ясное дело. «Любовь нечаянно нагрянет…» Как расстройство желудка.

Я допил стакан апельсинового сока, даже не почувствовав его вкуса. Света машинально складывала салфетку — вдвое, вдвое, еще раз вдвое — до тех пор, пока в руках у нее не остался маленький белый квадратик размером с почтовую марку. Я видел, что она хочет сказать еще что-то, но понимал, что все дальнейшие разговоры станут пустой тратой времени — главное было уже сказано и умещалось в двух словах: «Я ухожу». Я подозвал официантку.

Мы поднялись из-за стола.

Прощаться — больно. Особенно когда понял, что это не просто женщина, с которой ты проводишь время от скуки, а женщина, которую ты любишь. Еще больней осознавать, что и она тебя когда-то любила. Но, как известно, сердцу не прикажешь. Если ей стало лучше с другим, какое ты имеешь право навязывать себя?

Своему сердцу я тоже приказать не мог. И оно болело.

Три дня я смотрел на ее фотографию, как на икону, три дня почти ничего не ел, три дня не включал телевизор и не подходил к окну. Я только позвонил на работу и сказал, что заболел, хотя, по большому счету, мне было уже все равно, уволят меня за прогулы или нет. Как ни странно, я не мог позволить себе напиться, потому что алкоголь является универсальным растворителем, который разгоняет и самые черные краски. Надравшемуся человеку все видится совершенно под другим углом: я немедленно взялся бы звонить Свете, с пьяным оптимизмом уверяя себя, что между нами произошло лишь досадное недоразумение и что стоит ей после нашей трехдневной размолвки вновь услышать мой голос, как она воспылает ко мне прежними чувствами. Только этого быть не могло: я понял, что ее намерение бросить меня и начать все заново с неизвестным, но ненавистным мне Витьком было самым серьезным.

Смысл ушел из моей жизни, даже не пообещав вернуться. Трезвый, осунувшийся и мрачный, я лежал на кровати прямо в одежде, тупо созерцая потолок своей комнаты. За эти дни я изучил на нем каждую щербинку, трещинку и царапинку, наверное, не хуже, чем прославленный путешественник Федор Конюхов изучает карту своего очередного маршрута. Кажется, это называется нервный срыв. Или что-то около.

И это состояние, эта боль и безысходность привели меня к мысли о самоубийстве.

Для этого было вовсе не обязательно лезть в петлю или включать все газовые конфорки на кухне: не желая показывать окружающим свою слабость, я решил обставить собственный уход из жизни совсем по-другому.

Поехать на «Юсифию».

Звонок раздался ровно в двенадцать часов ночи, — как она поняла потом, время было выбрано совсем не случайно: они давили на ее психику.

Она включила прикроватную лампу и взглянула на телефонный аппарат. Определитель номера высвечивал лишь штриховые линии: звонили либо с мобильника, либо из другого города.

— Светлана Сергеевна? — раздался вежливый и вкрадчивый голос, которым обычно и разговаривают в кино злодеи.

— Да. Кто это?

— Я друг вашего Славы. Он вам ничего не рассказывал?

— О чем? — с трудом сдерживая раздражение, проговорила Света. Какие, к черту, друзья и разговоры в первом часу ночи!

— О своих проблемах.

Она почувствовала на спине неприятный холодок.

— Проблемах? Каких проблемах?

— Он задолжал крупную сумму денег.

— Какую крупную? Кому?

— Кому? Серьезным людям, — продолжал вкрадчивый голос. — И поверьте, Светлана Сергеевна, это действительно серьезные люди. Ну а что касается суммы… на данный момент это три «тонны» баксов с небольшим.

«Тонна» — это у бандитов, кажется, тысяча, — пронеслось в ее мозгу. — Три тысячи?!»

— С-сколько?

— Меня плохо слышно? — учтиво осведомился ее собеседник. — Три тысячи двести долларов. Он проиграл на автоматах. Знаете, раньше их называли «однорукими бандитами», — мужчина хмыкнул. — На мой взгляд, это неправильно. Ведь бандит забирает деньги силой, а на автоматах ты можешь играть, можешь не играть. Ваш Слава играл исключительно добровольно. Проиграл, взял в долг, потом выиграл немного, потом проиграл все, опять взял в долг. Ну, вам это, наверное, неинтересно, Светлана Сергеевна, да и время позднее. Так вот, перейдем сразу к сути дела: он доигрался до того, что задолжал три тысячи двести долларов.

Трубка чуть не выпала из вдруг ослабевшей руки Светы. Кажется, теперь она начала понимать причину странного поведения своего сына в последнее время, когда он приезжал на выходные домой. Слава был задумчив, часто отвечал невпопад, раздражался безо всякого повода. Она-то считала, что причиной всему его первая юношеская любовь.

— И знаете что? — продолжал незнакомец. — Сумма растет. Понятие «счетчик» еще никто не отменял. Я уже сказал вам, что он занимал у очень серьезных людей.

— Серьезных? Если они действительно серьезные, зачем же тогда связались с мальчишкой, восемнадцатилетним студентом, у которого и денег-то никогда не водилось? — раздраженно проговорила женщина.

— Давайте не будем лицемерить, Светлана Сергеевна. Вы возмущаетесь, потому что он проиграл. А если бы выиграл и купил себе на эти деньги, скажем, компьютер, какой-нибудь крутой мобильник, приоделся да и нам что-нибудь подкинул — вы бы запели совсем по-другому!

— Где же я могу взять такие деньги? — растерянно пробормотала она. — Я сама сейчас без работы, у нас на комбинате половина людей в неоплачиваемых отпусках…

— Это, как говорится, ваши проблемы. Я — действительно друг Славы, поэтому и звоню вам. Хочу предупредить: если он не отдаст деньги, убивать его эти люди не будут. Они просто силой посадят его на иглу — помните, как Садальского в фильме «Палач»? А когда он станет наркоманом, за дозу заставят выполнять любые свои поручения и таким образом отрабатывать свой долг — до последнего цента. Вам это надо, Светлана Сергеевна? Так что думайте. У вас ведь двухкомнатная квартира? Обменяете, к примеру, на однокомнатную с доплатой. Расплатитесь с ними — глядишь, еще и останется.

«Друг Славы!» Сволочь, шантажист!»

— Я не могу ни продать, ни обменять эту квартиру, у меня нет на нее никаких прав. Она записана на бывшего мужа. Да, он оставил ее мне, но юридически ничего не оформлено, все только на словах. Он даже не выписан. К тому же он сейчас в Казахстане, на заработках.

— Жаль, конечно, — мягко произнес мужчина. — Ну что ж, тогда ищите другие варианты.

«Скоты! Тоже мне, нашли объект шантажа — сорокалетнюю безработную женщину без сбережений, без перспектив, без богатого любовника. Что же это за бандиты нынче пошли?!»

Ей захотелось громко и грязно обругать своего невидимого собеседника, но она понимала, что усугублять ситуацию не стоит.

— Сколько… сколько у меня времени?

— Вот это, Светлана Сергеевна, уже деловой разговор, — похвалил мужчина, похоже, позабыв о том, что он — «друг» ее сына. — У вас… э… три недели. Ровно двадцать один день. А через две я вам перезвоню, поинтересуюсь, как идет, так сказать, сбор средств, ну и сообщу окончательную сумму. Не думаю, что она превысит три с половиной тысячи.

— Но вы же только что сказали, что это три тысячи двести? — пробормотала она.

— Верно, Светлана Сергеевна, — согласился ее собеседник. — На сегодняшний день, вернее, ночь, — он хихикнул, — это три тысячи двести. Но у деловых людей существует понятие «утраченная прибыль». Деньги, не полученные вовремя, не могут быть вложены в какой-то очередной бизнес и, следовательно, не могут принести новую прибыль. Так что поверьте, понятие «счетчик» введено не от хорошей жизни.

Телефонная трубка была неприятно влажной от ее липкого пота. Света переложила ее в другую руку и вытерла ладонь о пододеяльник.

— Ну, всего хорошего. Да, еще вот что, — спохватившись, добавил мужчина. — По-дружески советую: никакой милиции. Помочь они вам не помогут, а вот дополнительные неприятности у вас могут возникнуть. Спокойной ночи, Светлана Сергеевна.

В трубке послышались гудки отбоя.

— …и на кореша бабу позарился, про нее стал фуфло ей толкать!

Серега Шульгин, мой сосед по «калабуче», сидя на продавленной койке, меланхолично перебирал струны треснутой, перетянутой скотчем гитары. (Название «калабуча», означающее в переводе с фарси «тюремная камера», уж не знаю по каким причинам, намертво приклеилось к домикам, в которых жили спецы на «Юсифии».) Он начинал одну песню — что-нибудь блатное из Круга или Новикова, — допевал ее до середины, бросал и переходил на следующую. Я давно понял, что он знает не более трех-четырех аккордов, но Серега и не отказывался и ссылался на Окуджаву, который знал их примерно столько же. Он называл такую игру «бацать в ля-минорчике». Я уже притерпелся к его пению, философски рассудив, что в жизни бывают неприятности и похуже.

— Слышь, Сашок, у меня день рождения намечается. — Шульгин, наконец, отложил многострадальный инструмент.

— Прими поздравления, — равнодушно отозвался я.

— Приму. Надо только это… горючего купить, хошь не хошь, а проставляться придется.

— Купи.