Глава 2




— Ну, вот мы и дома, Кэтрин Энн, — бодрым голосом произнесла Эмма Бенсон, когда они заехали в гараж ее дома в Керси, штат Техас. — Отопление нагреет дом довольно быстро, но с чашкой горячего шоколада время пролетит быстрее. Как тебе такое предложение?

Вместо ответа внучка бросила на нее непроницаемый холодный взгляд, и, хотя это происходило все время с момента их встречи в Санта-Круз, Эмма только сейчас смогла рассмотреть, что скрывается за этими голубыми глазами, впервые увидевшими свой новый дом.

— Будем считать это согласием, — сказала Эмма, торопливо открывая дверь в кухню, чтобы ребенок не замерз на холоде в своем пальтишке, слишком легком для техасских зим. — Вот черт! — вырвалось у Эммы.

Ключ не поворачивался в замке — еще один удар по первому впечатлению, — и теперь ей наверняка придется выйти на пронизывающий ветер, чтобы воспользоваться передним входом, и открыть дверь гаража изнутри, — иначе они не попадут в дом.

Ее внучка, дрожа от холода, стояла рядом с ней — молчаливая, стоическая, безучастная, какой была всю эту неделю. Доктор Райнлендер охарактеризовал ее состояние как избирательный мутизм, и, хотя он был всего лишь педиатром, а не детским психотерапевтом, у Кэтрин Энн действительно наблюдались симптомы нарушения речи.

— Обычно это временное отклонение, связанное с каким-то потрясением или травмой, характеризуется неспособностью говорить в определенных обстоятельствах, — пояснил он. — В данный момент Кэти немая для любого, кроме тех, кого она знает и кому доверяет. — Он окинул быстрым профессиональным взглядом высокую, тощую фигуру Эммы. — Не хочу вас обидеть, миссис Бенсон, но для нее вы выглядите довольно пугающе, и она будет замыкаться в вашем присутствии, поскольку не чувствует себя с вами в безопасности. Вы для нее посторонний человек. Девочка выбирает для себя молчание, потому что, учитывая все происшедшее с ней, находит в своем молчании защиту. Она заговорит, когда начнет доверять вам.

Эмма еще раз попыталась повернуть ключ.

— Эта чертова железка не работает. Не помню уж, когда я в последний раз запирала эту дверь. Думаю, несколько лет назад. В нашем городе мы двери вообще не запираем. — После еще одной попытки она повернулась к Кэти: — Сделаем так. Садись пока в машину, чтобы не замерзнуть, а я зайду через передний вход, чтобы открыть эту дверь изнутри. Хорошо?

Маленькая девочка решительно подошла к полке в гараже и, встав на цыпочки, взяла оттуда банку с моторным маслом и принесла ее Эмме. «Попробуйте вот это», — говорили детские глаза, единственное средство, используемое девочкой в общении с окружающими за последние семь дней. Эмма, тронутая этим простым жестом, взяла банку и воскликнула:

— Какая же ты умница! Ну почему я сама до этого не додумалась?

Немного масла на ключ, и через несколько секунд они оказались в кухне. Эмма тут же засуетилась, включила печь и настенный обогреватель, в то время как маленькая девочка стояла, застыв от холода и сжимая руки в кулачки в карманах своего пальто. «Наверное, она сейчас решила, что попала в какую-то кроличью нору, как Алиса в Стране чудес», — подумала Эмма, проследив за взглядом внучки, которая смущенно рассматривала ее старенькую кухню. Их кухня в Санта-Круз, как и весь дом, была солнечной, просторной и очень современной, будто сошедшей со страниц последнего выпуска журнала «Лучшие дома и сады».

— Может, пойдешь в комнату и посидишь там, пока я сделаю нам какао? — спросила Эмма. — Там тебе будет удобнее, когда комната нагреется.

В ответ девочка коротко кивнула, и Эмма повела ее в уютную, но скудно обставленную гостиную, где она смотрела телевизор, читала и занималась рукоделием. Девочка вздрогнула от неожиданного шума и вспышки огня за решеткой, когда Эмма включила настенный нагреватель. В их доме в Калифорнии было, разумеется, центральное отопление.

— Хочешь, я включу тебе телевизор? — спросила Эмма.

Кэти едва уловимо качнула головой. Все еще в пальто, она села на стул рядом с обогревателем и, повернувшись, стала изучать собрание книг, занимавшее почти всю стену. Эмма, будучи по профессии библиотекарем, расположила свои книги по темам, а не по авторам. С полки, где стояли книжки для молодежи, Кэтрин Энн сняла «Маленького принца». Ее взгляд обратился к Эмме. Можно?

— Конечно. Ты не читала эту книгу раньше?

Внучка подняла вверх два пальца. Дважды.

— О, ты читаешь книги по два раза? Ну, «Маленький принц» определенно достоин того, чтобы его перечитывать. Всегда очень хорошо возвращаться к знакомым вещам. Они могут напоминать нам о временах, когда мы были счастливы.

Не стоило ей этого говорить. Эмма заметила какую-то искру, мелькнувшую в глубине голубых детских глаз, как будто девочке что-то вспомнилось, и на тонкое лицо опустилась пелена печали. Она поставила книгу обратно на полку.

— Ну что ж, — сказала Эмма, быстро сглотнув, — тогда я сейчас сделаю нам какао.

В кухне, суетясь возле плиты, она почувствовала, как к горлу подкатил комок от ощущения своей беспомощности. Она-то думала, что справится с этой задачей, но по силам ли ей заполнить этот громадный пробел в жизни маленькой девочки, учитывая то, что ее внучка потеряла и что Эмма должна ей дать? Сможет ли она заменить ребенку родителей? И смогут ли школы в Керси, с их упором на футбол и другие спортивные игры, обеспечить качественное образование и воспитание, к которым привыкла Кэти? Сумеет ли эта маленькая девочка со всей ее утонченностью ужиться среди новых одноклассников и их деревенскими замашками? И как, скажите на милость, эта девочка может быть счастлива в скромном доме Эммы, если до этого она росла в шикарно обставленном особняке, где у нее были собственный телевизор, стереосистема, в углу гостиной сиял специально купленный для нее детский рояль, а на заднем дворе к ее услугам имелись плавательный бассейн и игровая площадка со всевозможными приспособлениями, чтобы карабкаться, прыгать и съезжать вниз?

И удастся ли Эмме сохранить то, что осталось от ее детства?

— Дайте ей время, — сказал Эмме доктор Райнлендер. — Дети легко приспосабливаются к обстоятельствам, а Кэти — тем более. Вот увидите, она скоро придет в себя.

Он в своем уме, когда говорит такое? В течение одной недели Кэтрин Энн потеряла родителей, а ее дом был продан. Ее оторвали от лучших подруг, от рояля, от привилегированной частной школы, в которую она ходила с первого класса, — от всего, что было ей знакомо и дорого сердцу! И теперь она приехала в техасскую глубинку, чтобы жить здесь с бабушкой, которую раньше не знала.

Да и место это сегодня выглядело таким промозглым, как никогда. Едва Эмма съехала на федеральную автостраду Ай-40 от Амарилло в сторону Керси, глаза ребенка расширились от ужаса, красноречивее всяких слов выдавая панику, оттого что ее увозят на край света. И Эмма хорошо понимала, какое впечатление производила на нее окружающая природа. Прерия зимой не может порадовать ничем. Растянувшееся на многие мили бесконечное бурое пространство кажется мертвым; порой попадается редкая ферма или стадо коров, зябко жмущихся друг к другу под порывами ветра, несущего снег с дождем. Маленькие городишки, которые они проезжали после съезда с автострады, выглядели в этот серый воскресный день особенно уныло, на центральных улицах пусто и безлюдно, витрины магазинов были темны, а ветер безжалостно трепал висевшие на фонарных столбах жалкие остатки рождественских гирлянд.

Чтобы поднять ребенку настроение, Эмма рассказывала ей, как выглядит прерия весной, описывала этот бескрайний ковер полевых цветов. «Это самая потрясающая и изменчивая картина, которую ты когда-либо видела», — говорила она, когда ее вдохновенное повествование внезапно было прервано испуганным жестом девочки, показывающей в окно пальцем.

— Боже мой, — прошептала Эмма.

Со стороны прерии на них надвигалась серая волна перекати-поле, десятки высохших сорных растений родом из далекой России, гонимые ветром в сторону их машины и напоминавшие стаю злобных призраков. Эмма не успела остановиться до того, как орда катящихся травяных шаров настигла их, царапаясь в двери «форда» со стороны Кэтрин Энн. Внучка вскрикнула и, плотно прижав локти к бокам, закрыла лицо ладонями.

— Все в порядке, Кэтрин Энн, — сказала Эмма, останавливая машину и крепко обнимая напряженное тельце девочки. Шары перекати-поля, уцелевшие после столкновения с «фордом», проскочили дальше и рассеялись по степи. — Это всего лишь высохшая трава, сорняки, — тихо объясняла она. — На Юго-Западе она растет повсюду. Зимой, когда она окончательно созревает, надземная часть отламывается от корня и уносится ветром. Поэтому ее и зовут так — перекати-поле. Иногда с места срывается целая колония этих растений, и тогда происходит то, что мы с тобой сейчас видели. Когда их много, они выглядят пугающе, но вреда принести не могут.

Через тонкую ткань пальто она чувствовала частое биение испуганного детского сердечка. Любой ребенок при виде такого зрелища стал бы искать спасения в объятиях ближайшего взрослого человека, но только не Кэтрин Энн. Она сама заботилась о своей защите. В результате этого наблюдения у Эммы осталось хорошо знакомое ей ощущение неприязни со стороны внучки.

— Кэти — очень самостоятельная девочка, несмотря на то что родители обожали ее, — сказала Эмме жена доктора Райнлендера, Бет.

Самостоятельная. Эмма открыла крышку коробки «Несквик». Может быть, это всего лишь другое слово, обозначающее безразличие к родительской любви и программу, которую она унаследовала от своего отца?

При возобновлении их знакомства холодные голубые глаза Кэтрин Энн очень напомнили Эмме ее Сонни, который еще в детстве поражал окружающих своим отчужденным взглядом, и она мгновенно почувствовала ту же внутреннюю борьбу любви и неприятия, которая разъедала ее чувства к собственному сыну. В течение этой лихорадочной недели, которая была наполнена суетой, связанной с организацией похорон, подготовкой дома к продаже, упаковкой вещей, собранных для отправки в Керси, и багажа, который они брали с собой в самолет, Эмма не услышала со стороны ребенка ни единого живого слова. И все это время она искала какие-то генетические признаки, указывавшие на то, что Кэтрин Энн — дочь Сонни. Кроме тонких черт лица и цвета волос ее красивого отца, она не заметила ничего; правда, за стеной молчания вообще трудно что-то разглядеть.

Большую часть информации, касающейся Кэтрин Энн, она почерпнула от Бет.

— Она чрезвычайно сообразительная и любопытная, часто ей дают меньше лет, чем есть на самом деле, потому что она довольно маленькая для своего возраста. Но вы быстро поймете, с кем имеете дело. Она была очень подходящей подругой для нашей слишком робкой дочки Лауры. Кэти вселила в нее уверенность, которую другим образом никак не получишь.

Когда Эмма пошла забирать школьные документы Кэтрин Энн из Академии Винчестер, заведения исключительно для очень одаренных детей, директор подтвердил впечатления Бет относительно ума ее внучки.

— Вы знаете, кем хочет быть Кэти, когда вырастет? — спросил он.

Эмма была вынуждена ответить, что понятия не имеет об этом.

— Врачом. У большинства детей за ответом на этот вопрос ничего не стои´т, но я считаю, что Кэти действительно способна достичь своей цели.

Эмма заглянула в гостиную и увидела, что внучка сидит так же, как и раньше, — руки на коленях, ноги скрещены, тело неподвижно, на лице выражение одинокого, брошенного ребенка; но в каждой черточке угадывалась сдержанная самодостаточность ее отца. Эмму захлестнула волна безысходности. На ее плечи свалилось немало горя — железнодорожная авария, которая оставила ее без мужа, а ее сыновей — без отца вскоре после замужества, гибель ее первенца во Вьетнаме, многолетнее отчуждение второго сына, а теперь еще и его уход, уже без всякой надежды на примирение. И удастся ли ей перенести отказ Кэтрин Энн принять любовь, которую она уже отчаялась кому-то дать? Сможет ли она выдержать безразличие ее сына в этом маленьком автоматическом устройстве — его дочери?

Она принесла чашки с шоколадным напитком.

— Ну вот… — начала было Эмма, но голос ее вдруг сломался, и она умолкла.

От горя у нее перехватило дыхание, к горлу вновь подкатил комок, и ее захлестнула скорбь по мальчикам, которых она больше никогда не увидит: один сын погиб на войне, а другой, любимый ею больше всего на свете, был потерян с рождения. По щекам потекли слезы, а затем, к ее удивлению, маленький автомат встал с дивана и неподвижно замер перед ней с сочувствием в глазах и вопросительно сморщенным лбом: «Что случилось? Не грустите».