В тот день местная газета перепечатала сделанный корреспондентом «Майами Херальд» снимок Трея, новобранца команды, где он отдает пас своему ресиверу в четвертой четверти игры, к этому времени уже практически выигранной «Ураганами». «В галактике Майами загорается новая звезда», — гласил заголовок над фотографией, запечатлевшей Трея во время передачи в своей идеально правильной позе; знакомые черты лица угадывались даже через защитную маску. Снимок этот попался Кэти на глаза, когда она перелистывала страницы газеты в поисках купонов со скидками на продукты; она впилась в него взглядом, оцепенев до головокружения, потрясенная прихлынувшим между ног теплом.

Бенни нахмурился, когда она сообщила ему о результатах УЗИ, охваченный тем же невысказанным беспокойством, которое мучило и ее саму. Бенни уже выслушал первую бездумную реплику, брошенную одним мужчиной, членом клуба болельщиков «Рысей», насчет того, что у Керси еще один классный квотербек на подходе. «Будем надеяться», — согласился его приятель, прихлебывая кофе. «Этот парень далеко бы пошел, если бы с ним не стряслось этого».

— А может быть, — сказал Бенни с надеждой в голосе, — у этого мальчика будут светлые волосы и голубые глаза, как у его красавицы мамы.

— Может быть, — сказала она, но сходство ее сына с Треем уже не имело значения.

И Трей не имеет значения, потому что, когда Джон приедет на каникулы по случаю Дня благодарения, она попросит его жениться на ней и стать отцом ее ребенка.

Глава 29




Если не считать писем, время от времени приходивших от его тети, и всякой рекламной макулатуры, почтовый ящик Трея оставался пустым. Были дни, когда он даже не утруждал себя проверять его. Джил Бейкер из Техасского технологического университета и Сисси Джейн Филдинг из университета Техаса были бы рады и счастливы переписываться с ним (а вот Бебе Болдуин, ее соседка по комнате, — никогда!), но они просто собирались воспользоваться ситуацией с Кэти, и ему были неинтересны хвастовство Джила или бессмысленный лепет Сисси. Трей был уверен, что Джон получает массу писем — от Кэти, Бебе, Джила, мисс Эммы, тети Мейбл, отца Ричарда, от их друзей по команде, девушек из их класса. Они всегда сходили по нему с ума больше, чем по Трею, потому что Джон подшучивал по-дружески, тогда как шутки Трея могли быть злыми. С Джоном все чувствовали себя в безопасности. Похоже, что ни один человек из их города не искал адреса Трея, чтобы написать ему. Его угнетало чувство несправедливости такого пренебрежительного отношения. Если бы они все только знали! Ему хотелось пообщаться с человеком из Керси, в чьих глазах он еще не упал, — как футболист, по крайней мере, — и он решил написать тренеру Тернеру.

Майами открывал сезон 1986 года как третья команда страны, но, выиграв первые три игры, «Ураганы» перебрались на второе место. Трей с удовольствием рассказал своему бывшему школьному тренеру, как стартовый квотербек из основного состава команды учил его вещам, которые мог знать и которыми мог делиться только великий игрок. «Я учусь тому, чему он, по его словам, научился, сидя на лавочке запасных и наблюдая за такими парнями, как Джим Келли, Марк Ричт и Берни Косар[10]», — писал ему Трей.


Я учусь ждать своего часа и следить за тем, как играют другие, и нет ничего лучше, чем наблюдать за игрой этого парня. Это скромный опыт, но он учит меня смирению, учит быть терпеливым — самому важному, что может воспитать в себе квотербек; и я учусь и продолжаю упорно работать, чтобы быть готовым тогда, когда придет мой час. Меня заверяют, что время мое придет. Они здесь используют систему, тренер, по которой тренировали меня Вы, так что каких бы успехов я ни добился в будущем, началом этого я обязан Вам. Сейчас я нахожусь в руках других больших тренеров, но ни один из них не лучше Вас, и я от всего сердца искренне благодарен Вам за Ваше терпение и напряженную работу со мной.

Передавайте от меня привет всем нашим ребятам и пишите мне, что нового у Вас и в команде.

Искренне Ваш,

Трей


Трей еще раз перечитал его и, довольный содержанием, отослал. Четыре дня он ждал, пока доставят письмо, мысленно представляя себе то удовольствие, с которым тренер Тернер будет распечатывать конверт с обратным адресом его знаменитого на весь штат квотербека. Подождав еще четыре дня, он начал постоянно заглядывать в свой почтовый ящик в поисках ответа. Но ответа не было. Разочарованный и озадаченный, Трей написал еще раз, боясь, что его первое письмо просто могло не дойти до адресата. Но ответа вновь не последовало. Встревоженный тем, что с тренером Тернером могло что-то произойти, он позвонил тете, чтобы поделиться своей озабоченностью.

— Ох, Трей, прости, я тебе ничего не говорила, — сказала Мейбл. — Совсем из головы вылетело.

— Не говорила о чем?

— Примерно месяц назад умерла Тара.

— Что?

— У нее лопнул аппендицит. Конечно, все произошло так неожиданно. Тернеры сейчас совершенно опустошены. Поэтому-то Рон тебе и не ответил.

— Я… я пошлю ему открытку с соболезнованиями, а когда вы увидите его, скажите, что я… я вспоминаю о нем.

— Я знаю, он будет рад это услышать, уверена, что он будет тебе благодарен за соболезнования.

Открытка и еще одно письмо тоже остались без ответа. Трей пытался отделаться от ощущения, что он выпал из списка близких для его тренера людей. Чтобы отойти после смерти дочери, требуется много времени, но, учитывая, насколько они с тренером были близки, это все-таки не объясняло, почему он не мог черкнуть ему пару строчек, как Трей его об этом просил. В конце концов Трей был вынужден признать, что тренер не отвечает на его письма из-за того, что он так обошелся с Кэти. Его тренеру она по-настоящему нравилась. Она была его лучшей ученицей по истории, и все замечали, что он хотел бы, чтобы его дочь походила на нее. Эти отцовские чувства превзошли его любовь к своему лучшему квотербеку штата, и он уже больше не думал о Трее как о сыне.

Если бы только этот человек знал всю правду!

Первого ноября Трей с удивлением вынул из своего почтового ящика конверт, на котором на месте обратного адреса был указан университет Лойола, — это было всего лишь второе письмо, полученное им от Джона. Испытывая дурные предчувствия, он распечатал его, не думая на него отвечать, но потом с жадностью стал читать; ему хотелось услышать голос друга, звучащий с этих страниц, потому что Джон писал так же, как говорил. Трей, как и прежде, ожидал найти в письме увещевания и дальнейшую мольбу спасти Кэти от унижающего ее достоинство существования, но ничего в нем не было. Вместо этого письмо вызвало в нем совсем другой страх.


Дорогой Трей!

Я пишу тебе в своей комнате в Баддиг-холле, студенческом общежитии, которое является самым высоким зданием в кампусе Лойола. Я живу в номере с двумя спальнями, который, по идее, должен делить еще с тремя ребятами, но в данный момент нас здесь только двое — я и еще один парень, такой же кандидат, как и я, — и у нас на каждого есть по своей комнате. Место мне очень нравится. Кормят классно. Покупаешь определенный пансион с высококачественной и питательной едой, и не нужно ходить за продуктами, готовить и мыть посуду. Тут до всего можно добраться пешком — до студенческого центра, столовой, библиотеки, так что я решил продать свой пикап, чтобы прожить на эти деньги, пока появится стипендия. Жалко было расставаться со своим Красным Старичком из-за связанных с ним воспоминаний, и я опасаюсь, что он может попасть в руки к какому-нибудь каджуну [11] , занимающемуся рыбным промыслом, который будет обращаться с ним не так почтительно, как это делал я, но мне очень нужны деньги.

Я поступил в колледж гуманитарных наук и социологии и планирую пойти на двойную специализацию — по философии и испанскому. Иезуитам требуется писать и бегло разговаривать по-испански, вот я и подумал — почему бы и нет? Отказаться от предмета и карьеры, которой, как мне думалось, я буду заниматься, было тоже нелегко, но я не уверен, что смог бы построить эту самую карьеру в мире бизнеса. Чтобы жить так, как этого хочу я, необходимо прожить жизнь святого Игнатия, основателя ордена иезуитов, а в корпоративной Америке это так же невозможно, как вырастить из ягненка льва.

Я подумал, что должен сказать тебе, что, хотя я никогда не понимал, почему ты бросил Кэти, твой поступок никак не повлиял на мое решение ехать в университет Лойола, а не в Майами. С того самого ноябрьского дня, ТД, когда я вернулся в лоно Церкви, я почувствовал, что призван посвятить свою жизнь чему-то большему, чем игра в футбол и зарабатывание денег в мире бизнеса. В глубине души я знал, что, даже если я преуспею и в первом, и во втором, это не принесет мира в мое сердце, которого я так хочу. Здесь, в универе Лойола, проходя кандидатскую программу, я ищу свой путь к этому миру. И пока меня отсюда не вышибли, это место как раз по мне.

Я слежу за успехами «Ураганов» и смотрю все матчи, которые показывают по телевизору. Камера частенько выхватывает тебя на боковой линии, и мне очень приятно видеть своего закадычного друга в оранжево-зелено-белой форме. По выражению твоего лица я вижу, как тебе хочется играть, но могу лишь сказать: «Дождись следующего года, Майами!»

Напиши мне, когда сможешь, и расскажи, чем занимаешься. Я скучаю по тебе, дружище, и надеюсь увидеться с тобой на каникулах на День благодарения.

Благослови тебя Господь,

Джон


Страх ледяным кулаком сжал сердце Трея. Это письмо напомнило ему, что он тоже очень скучает по своему другу. Тоска по компании Джона и его дружбе следовала за ним, словно тень, от которой никуда не денешься. Но этот новый мир в душе, к которому стремился Джон… Позволит ли ему «жизнь святого Игнатия» однажды облегчить душу и признаться шерифу Тайсону в том, что случилось «тем ноябрьским днем», и этим наконец успокоить сердца Харбисонов?

Должен ли он, ТД Холл, пройти через учебу в колледже, через НФЛ, все время пребывая в тревожном ожидании, как в том анекдоте, когда же в стену стукнет второй брошенный ботинок?

Глава 30




Джон уперся плечом в парадную дверь своего дома и толкнул ее. Ключ повернулся в замке, но дверь долго не открывалась, плотно застряв на месте. Дерево скрипнуло, и прямо с порога в лицо ударил затхлый запах давно закрытого помещения. Он оставил дверь распахнутой, чтобы впустить в дом поток холодного ноябрьского воздуха, и крикнул:

— Папа!

Никто не ответил. Джон снял пальто из бобрика и через гостиную, мимо столовой, которой никто не пользовался со смерти его матери, прошел в кухню. Он с удивлением отметил, что там был относительный порядок. Посуда была расставлена на сушке, на столе не валялось старых газет и пакетов от еды, продаваемой навынос, верхняя поверхность плиты вытерта. Полотенце для посуды висело на своем привычном крючке. В мусорной корзине не было пустых бутылок из-под выпивки.

Что-то необычное, висевшее в атмосфере пустого дома и отличавшееся от обстановки во время предыдущих длительных отъездов отца, привело Джона в спальню Берта, куда он ни разу не заходил с того самого утра, когда увидел там на маминой половине кровати странную женщину. Он открыл шкаф и почему-то не удивился, обнаружив его пустым. За исключением нескольких плечиков для одежды, висевших на перекладине, здесь ничего не осталось. Ящики комода тоже были пустыми. Кровать была застелена, но, подняв покрывало, он увидел, что постельного белья нет. Джон поискал глазами записку, но никакого листка не нашел.

В своей комнате на подушке он обнаружил конверт, на котором небрежным почерком было нацарапано:


Я ухожу. Нет смысла больше здесь торчать. Сам реши, что делать с имуществом. Загляни туда, где твоя мать прятала свои заначки.

Б. К.


Берт Колдуэлл. Не отец, не папа. Теперь Джон знал это наверняка.

Выйдя наружу, он вынул несколько кирпичей из фундамента беседки, маминого убежища, где она любила читать, единственной достопримечательности на сером, заросшем бурьяном заднем дворе, и нашел в потаенном месте небольшой металлический ящик. Внутри находился конверт с десятью купюрами по сто долларов и документы на дом: отец взял на себя труд переписать его на имя Джона.