Однако порой, когда неожиданно всплывало имя Трея, когда ей на глаза попадалось его лицо на снимке в газете или на экране телевизора, когда она слышала какие-то сплетни о нем, у нее вдруг перехватывало дыхание, а все тело пронзало странное чувство. Он внезапно, словно из ниоткуда, возникал где-то у нее в голове и не уходил: «Потанцуй со мной, моя славная возлюбленная…»

Она еще раз перечитала приглашение. А действительно, что она будет делать, если Трей на самом деле появится на посвящении Джона? Они не виделись с Треем тринадцать лет. Он никогда не видел своего сына, даже на фотографии. «У меня разбивается сердце, что я не показываю ему фото моего внучатого племянника, но говорю тебе, Кэти, я боюсь, что, если я это сделаю, Трей больше никогда не будет со мной разговаривать — настолько он не приемлет этого ребенка».

Ничего удивительного, самовлюбленный придурок. Вопрос только в том, что его сын сделает или скажет — как он вообще прореагирует? — когда столкнется с Треем лицом к лицу. Уилл впервые узнал, кем был его знаменитый отец, в четыре года. Кэти всегда считала ужасно печальным, что Уилл почувствовал себя брошенным одним из родителей в том же возрасте, что и Трей, и находила в этом злую иронию судьбы. До этих пор роль мужчины в жизни Уилла при поддержке Оделла и Бенни выполнял Джон, хотя его кратковременных визитов было не так уж много.

— А где живет мой папа? — как-то спросил Уилл.

Кэти никогда не забудет тот воскресный день в ноябре, в самый разгар сезона, когда он задал этот свой вопрос. Он только что вернулся после того, как играл на пустыре со старшими мальчиками, и вопрос был явно связан с тем, о чем они там говорили. Наступил момент, который она предвидела и который пугал ее. Темные волосы сынишки были взъерошены, щеки раскраснелись от холода, и в своей ветровке, джинсах и кроссовках с болтающимися развязанными шнурками он очень походил на мальчишку с плаката, олицетворявшего идеального здорового ребенка — мечту любых родителей. Он был уже слишком большим, чтобы взять его на руки, поэтому Кэти похлопала по своим коленям, и Уилл тут же взобрался на них. От него божественно, с точки зрения матери, пахло напряжением игры, и она крепко обняла его, готовя к той боли, которую должна была причинить.

— Он живет в Калифорнии, — сказала Кэти. — Он играет в футбол за «Сан-Диего Чарджерс».

Уилл внимательно посмотрел на нее своими темными блестящими глазами, такими удивленно круглыми и невинными под густыми загибающимися ресницами, и спросил:

— А почему он не живет здесь?

— Потому что он решил жить там.

— Разве он не любит нас?

— Думаю, что любил бы, если бы мог, но ему не хватает чего-то внутри, и это мешает ему. — Она шутя щелкнула сына пальцем по носу, стараясь проглотить подступивший к горлу комок. — Помнишь тот игрушечный грузовик, к которому нам пришлось специально покупать батарейки, чтобы он поехал? Ну, вот именно этого и не хватает твоему папе — специальных батареек.

— А мы можем их ему купить?

— Нет, дорогой, не можем. Такие батарейки не продаются.

Лицо маленького мальчика стало задумчивым. Он закусил губу.

— Значит, он никогда не приедет, чтобы повидать меня?

Кэти закашлялась, чтобы не задохнуться от подступивших к горлу слез.

— Может быть, когда-нибудь… когда он повзрослеет.

Но этого не произошло. Звезда Трея, знаменитого квотербека НФЛ, взошла, а Уилл, прирожденный атлет, рос в тени своего знаменитого отца под внимательными взглядами тех горожан, которые надеялись, что он, вылитый Трей Дон Холл, со временем займет его место на футбольном поле. Кэти всегда будет благодарна Рону Тернеру, который оказал влияние на Уилла, сделав так, что тот сконцентрировался на своем настоящем призвании — бейсболе. Время от времени Уилл брал биту и отправлялся на площадку для игры в бейсбол, оставляя своих приятелей натягивать на себя защитную экипировку и шлемы для игр в футбольной лиге. В двенадцать лет он уже пользовался у местных жителей репутацией хорошего «бьющего», хиттера, и правого полевого игрока.

— Почему ты не проведешь тест на отцовство и не подашь на этого сукиного сына в суд по поводу пособия на ребенка? — спрашивала ее Бебе, хотя это горячее предложение высказывал также Бенни и даже ее бабушка.

Но Кэти отказалась. Она ничего не хотела от Трея по принуждению и начала замечать в сыне признаки той же гордости, которая была свойственна его матери. Лучше всех это обобщил одной фразой Оделл: «Пусть лучше он обойдется без своего отца сейчас, чем будет вечно ему должен потом».

Время от времени появлялись репортеры, и как-то один из них пристал к Уиллу на спортивной площадке с расспросами, что он чувствует в связи с тем, что его не признает знаменитый отец. Сообразительный преподаватель быстро позвонил шерифу Тайсону, который появился на месте, прежде чем репортер успел скрыться, и привлек того к суду за нарушение общественного порядка.

В те времена Кэти ненавидела Трея Холла и думала о том, что никогда бы не захотела увидеть его, если бы те, кого она любит, не были бы с ним каким-то образом связаны.

Глава 37




Почувствовав резь в глазах, Трей отодвинул приглашение на своем столе в сторону. Черт побери, Тигр, ты все-таки сделал это! У Джона ушло — сколько же? — двенадцать лет на то, чтобы вписать в это приглашение свое имя. После того как от Джона перестали приходить письма, о его делах и местопребывании Трея информировала тетя Мейбл. В последнем из писем Джона, которое было отправлено из Гватемалы в 1999 году, описывались грязь и нищета громадной свалки на окраинах столицы страны, где жили многие тысячи семей со своими детьми. «Ты не поверишь, какая здесь царит бедность, — писал он. — Моя миссия тут заключается в том, чтобы оценить, как Церковь может помочь этим людям, дать им еду, медикаменты, свежую воду, одновременно помогая удовлетворять их духовные нужды». Это было время, когда в разделе новостей газеты «Сан-Диего Юнион Трибьюн» сообщалось о беспрецедентных акциях террора, проводимых действующим режимом против граждан Гватемалы, в особенности против священников и монахинь. Только в том году погибло более двухсот тысяч гватемальцев, и Джон как раз находился там, когда несколько местных жителей были жестоко убиты прямо на площади городка Сантьяго Атитлан, где он временно остановился в доме приходского священника, который выступал против бесчинств «эскадронов смерти» и который за это поплатился своей жизнью.

«Я делаю все возможное, чтобы ниже склонять голову и при этом выше поднимать мою веру, — писал Джон в своих письмах. — Сочетать это непросто, и у меня есть свои страхи, можешь мне поверить. Ощущение сродни тому, что я когда-то испытывал, когда тянулся за мячом в первом дауне, зная, что в затылок мне дышит стокилограммовый лайнбекер».

Трею очень хотелось написать ему и сказать, чтобы он уносил свою задницу оттуда подобру-поздорову, но, конечно, не черкнул ни строчки в ответ. Вместо этого Трей выписал чек и послал его анонимно в католический фонд помощи Гватемале. Проверяя после этого каждую почту и не находя в своем ящике писем от Джона, сходя с ума от беспокойства за друга — хотя, разумеется, тетя Мейбл дала бы ему знать, если бы с Джоном что-то случилось, — Трей все-таки позвонил ей, чтобы узнать новости. Она сообщила, что благодаря своей дерзости Джон таки выехал из Гватемалы, но уже следующим летом его посылают в Индию, где он надеется встретиться с Матерью Терезой. А пока он преподает в католической средней школе в Новом Орлеане и тренирует местную футбольную команду.

Когда Джон перестал ему писать, Трей ощутил глубокое чувство потери и, конечно, догадывался о причинах, почему это произошло. Во-первых, Джон отказался от попыток заманить его обратно в домашний загон, возможно, под бок к Кэти. Она все еще была не замужем, ребенку ее исполнилось четыре года. Наверное, Джон пришел к выводу, что друг, которому он пожертвовал часть своей души, не стоил его усилий и времени. От этой мысли нервы Трея напряглись до предела. Но если причина отчуждения Джона в этом, тогда почему он до сих пор не обратился к властям — и к Харбисонам, — чтобы наконец рассказать правду о том злополучном дне в ноябре? Во-вторых, Джон, возможно, просто устал от его молчания; он ни разу не получил ответа на свои письма и подумал, что Трею все равно, пишет он ему или нет. В-третьих, Джон слишком занят, чтобы писать ему… Ни одно из этих соображений, однако, в полной мере не соответствовало его другу, каким его помнил Трей. Кто попадал в сердце к Джону, оставался там навсегда. Его друг был очень стойким во всем, что касалось людей, которых он любил.

В то время Трей как раз только что подписал контракт с «Сан-Диего Чарджерс» и готовился начать вести жизнь богатой знаменитости, точнее, жизнь печально известного человека, которому сильно переплачивают. Он потерял все контакты с домом, за исключением подкидываемых ему тетей Мейбл всяких пикантных подробностей о местных событиях и людях, включая и Лауру Райнлендер, подругу детства Кэти из Калифорнии. Она поступила в медицинскую школу. Он мог себе представить, как эта новость подействовала на Кэти. Трей сочувствовал ей и целый день после этого хандрил, словно его преследовал страшный сон, от которого невозможно отделаться.

В том году умер Руфус. Весть об этом словно открыла шлюз. Как будто повернули какой-то рычаг и вся печаль, которую Трей до этого момента подпирал плотиной, выплеснулась в его скорби по псу. Он всегда думал о Руфусе как о своей собаке, и тетя Мейбл рассказывала, что тот, услышав голос Трея по телевизору, тут же поднимал уши и начинал искать его, бегая по комнатам. Больше всего Трей переживал, что так и не попрощался с Руфусом. Шли годы. Лаура Райнлендер закончила медицинскую школу, Сисси Джейн вышла замуж и развелась, Бебе Болдуин осталась работать в «У Бенни», но получила повышение до менеджера. Джил Бейкер вернулся домой, чтобы помогать своему отцу в семейном бизнесе по откорму скота. Рона Тернера, который ни разу не выиграл чемпионат после 1985 года, отправили на пенсию, а мисс Уитби, тридцати семи лет, незамужняя и все такая же рассеянная, погибла в автомобильной катастрофе.

При известии о ее смерти в голове у Трея закрутился водоворот воспоминаний.

— Холл, да что с тобой такое сегодня, черт побери? — рявкнул на него в тот день на тренировке тренер квотербеков. — Что тебя мучает, сынок?

Эта фраза тренера застала его, когда он — эмоционально и ментально — сидел за последней партой на уроке мисс Уитби январским днем 1979 года. Он снова вспомнил, как в класс вошла Кэти.

— Умер близкий человек, — ответил он.

Это был 1995 год, ему исполнилось двадцать семь. После Кэти отношения с женщинами не ладились. Он был недолго женат на одной модели, которая устала штурмовать неприступные стены этого бизнеса, и постоянно находился в связи с какой-нибудь женщиной, но сразу же бросал ее, как только она начинала утомлять его, что случалось довольно часто. Трей приобрел репутацию известного спортсмена-холостяка, от которого следует держаться подальше, если девушка не хочет, чтобы ее съели, как аппетитную сливу, а косточку потом просто выплюнули. Те, кто занимался сплетнями о выдающихся фигурах спорта, никогда не удосуживались разобраться в возможных причинах такого непостоянства, которое было понятно другим суперзвездам, привлекавшим к себе девушек благодаря своей славе и деньгам. Только Кэти любила его ради его самого.

В разговорах с ним тетя Мейбл не упоминала имя Кэти и ее сына еще с тех пор, как Трей учился на первом курсе. Когда она навещала его в Калифорнии, о Бенсонах речь вообще не шла, но в новостях о последних событиях в Керси, которыми она обильно потчевала племянника, ее умолчание обращало на себя внимание так же явно, как пропущенная в книге страница. Он забыл лица и тела девушек, которые появлялись и исчезали в его жизни, но образ Кэти оставался перед его глазами нестираемым, намертво врезавшись в память, словно строчки выученного в начальных классах стихотворения.

Сейчас сыну Кэти должно быть уже двенадцать. И они обязательно приедут на церемонию посвящения Джона в церковный сан.

— Можно войти, не возражаешь?

Трей часто заморгал, чтобы отогнать подступившие к глазам слезы. Он возражал, но эта славная девушка была лучше, чем его обычные подруги, и к тому же она сообразила сделать ему кофе.

— Читаешь почту? — спросила она, ставя перед ним чашку.

На ней был свободный халат, надетый поверх короткой ночной сорочки, и ему приходилось только надеяться, что она не усядется к нему на колени и не начнет играть прядями его волос.