Горе раздавило его. Этот невыносимый груз отягчался мыслями о том, какие обязанности лягут на него, последнего мужнину в семье Ефимовых. Он медленно открыл глаза навстречу молочному свету октябрьского утра, который, просочившись сквозь занавески на окнах, упал на деревянные половицы. Ему стоило больших трудов сдержать себя, чтобы тут же не вскочить с постели и не броситься к сестре и ее ребенку. В квартире было тихо, а значит, все спали. Нужно двигаться поосторожнее, чтобы не разбудить Эсфирь. Он аккуратно повернулся — проверить, спит ли жена или смотрит на него, подложив под голову локоть, что в последнее время бывало часто. Но в это хмурое утро Эсфири рядом с ним не оказалось. Хотя ему и не спалось, он вроде не слышал, как она вставала.

Одевшись на скорую руку, он поспешил в комнату Нади. У двери услышал негромкое чмоканье — его новорожденная племянница сосала материнскую грудь. Племянница! Приятное тепло разлилось по его телу. Он подошел к кровати и залюбовался живым комочком. Надя прикрылась и посмотрела на Сергея.

— Правда, она красавица? — прошептала молодая мать и заплакала.

Сергей кивнул, не сводя глаз с девочки: круглые, широко раскрытые голубые глазки, крохотные влажные губки кружочком, блестящий язычок недовольно высовывается и прячется обратно.

— Ты не слышала, как Эсфирь утром уходила? — спросил Сергей, поправляя малышке пеленку.

— Нет. Я думала, она еще спит.

— Хочешь чаю или горячего молока?

— Нет, спасибо. Я не голодна. Все думаю о папе и Вадиме… Не могу поверить, что они умерли… Ох, Сережа, что же теперь делать? Неужели их похоронят в безымянной могиле?

— Нужно думать о живых, Надя. Сосредоточься на Кате.

Сергей поспешил выйти из комнаты, боясь, что Надя увидит, как ему самому нелегко смириться с этой мыслью. Нужно приготовить завтрак для себя и сестры — тела должны питаться, пока души предаются отчаянию. Но вместо кухни Ефимов оказался в своей спальне. Он откинул одеяло на той стороне кровати, где спала Эсфирь, и нежно провел рукой по подушке. Там не было вмятины от головы, и на простыне не обнаружилось ни одной складки. Сергей выпрямился. Выходит, Эсфирь вообще этой ночью не ложилась. Жена не вернулась из редакции. Она предупредила, что задержится допоздна, но не могла же она пробыть там всю ночь! Охваченный тревожными предчувствиями, он прошел на кухню, снял трубку телефона и позвонил в редакцию «Северных записок». «Нет, Сергей Антонович, вашей жены здесь нет, — ответил женский голос. — Нет, вчера она не приходила. Видите ли, редакция вчера весь день не работала. — И потом: — Нет, она ничего не просила передать».

Сергей повесил трубку и какое-то время неподвижно стоял рядом с телефоном. По его телу вдруг прошла дрожь. Значит, вчера она не пошла в редакцию. Она намеренно обманула его, и он догадывался зачем. Добрая и решительная Эсфирь на самом деле пошла в Голубой дворец. Внутри его все сжалось, в ушах застучал пульс. Идти туда Сергею было нельзя, а Шляпиным и Облевичу можно было не звонить — в это время их наверняка нет дома. Но сидеть сложа руки было невыносимо.

Наде ничего говорить пока не надо, ей и так сейчас нелегко. С минуты на минуту должна прийти Ольга Ивановна, он попросит ее остаться, а сам уйдет.


Хоть Сергей и не хотел идти в Голубой дворец, ноги сами привели его туда. Он даже не пытался думать, что ему это даст, прекрасно понимая, что не пройдет через пост у входа. У парадного несколько солдат охраняли пару грузовиков. Сергей не решился спрашивать кого-нибудь из них об Эсфири. Прятаться, беречься ради своих близких было для него делом новым и неприятным. Беспокойству о жене придется отойти на второй план.

Было очень холодно, даже для конца октября. Влажный морозный воздух проникал сквозь пальто. При такой погоде по набережной, не привлекая внимания красногвардейцев, не погуляешь. Жизнь вокруг кипела. Большевики заняли телефонные узлы, Зимний дворец, главные правительственные здания. В полицию же Сергей идти не решился. В городе говорили, что Керенский бежал из Петрограда, но никто, похоже, не знал куда. Оставалась лишь слабая надежда на то, что он приведет с собой армию и восстановит в стране порядок. Ленин между тем заявил, что Временное правительство распущено и власть переходит в руки Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Хотя передача власти прошла мирно, в воздухе витал страх.

Как Сергей и предвидел, ни Облевича, ни Шляпиных дома не оказалось. Дворник, проворно махающий длинной метлой из березовых веток, не знал, где их искать.

— Скажите, как вас звать, и я передам, что вы приходили, — сказал он. Почему-то звук, с которым мужик сгребал в кучу мусор, показался Сергею очень неприятным. Он покачал головой и пошел со двора. «Я вынужден скрываться в собственном городе! — изумленно подумал он. — Скрываться от невидимого преследователя. Сколько же это продлится? Эсфирь в беде. Но где она?» От накатившего ужаса у него похолодели кончики пальцев. Он должен ее найти! А когда найдет, первым делом выбранит ее хорошенько, а потом крепко прижмет к себе и поцелует. «О, Эсфирь, как ты могла быть такой простодушной?»

Как только стемнеет, он еще раз наведается к Якову. Тот должен что-то знать. Он поможет найти ее. Однако вечером Сергею не пришлось идти к Якову, потому что Облевич сам пришел к нему с посланием от Шляпиных.

— Они видели, как Эсфирь усадили в грузовик у Голубого дворца, и слышали, как охранник велел шоферу езжать в «Кресты», — сказал Яков. — Шляпины не захотели сами приходить к тебе — побоялись, что кто-нибудь увидит их здесь и решит, что они связаны с Персиянцевыми.

Но в тот миг Сергей мог думать лишь о том, что Эсфирь жива. Ему стало так радостно, что захотелось рассмеяться. Сейчас главным было то, что он снова увидит жену, и по сравнению с этим ее арест казался не столь важным.

— Спасибо тебе, Яшка! Спасибо! Слава Богу, я теперь знаю, где она. Я немедленно иду туда. Объясню, что ее арестовали по ошибке.

Яков ответил не сразу. Он снял пенсне и стал медленно его протирать. Потом, взглянув на Сергея, долго прилаживал стеклышки к переносице.

— Знаешь, Серега, все сложилось так, что я бы на твоем месте… уехал из Петрограда.

— Яшка, ты что, рехнулся? Эсфирь в тюрьме, Надя только что родила, а ты советуешь мне уехать из Петрограда?

Яков кивнул.

— Да. Советую. Невозможно предсказать, что взбредет в голову красногвардейцам. Они сегодня говорят одно, а завтра — другое. И человеческая жизнь для них ничего не значит, ты сам это видел. И смерть тоже вообще ничего не значит! — Яков покачал головой и печально усмехнулся. — Не за такую революцию мы боролись, верно, дружище?

Сергей ударил кулаком о ладонь.

— Люди озверели.

— Они, если видят хотя бы малейшую связь с дворянами, сразу с ума сходят. Им оказалось достаточно узнать, что твой отец был семейным врачом Персиянцевых, чтобы… Теперь вся твоя семья под подозрением.

— Но я сам никак не связан с Персиянцевыми! Я в их дворце появился один-единственный раз, когда мне было девять лет!

— Они все равно посчитают тебя виноватым. К тому же разве за твоей сестрой не ухаживал одно время молодой граф Персиянцев?

У Сергея от злости в глазах помутилось.

— Как ты можешь? Кто тебе это сказал?

Яков поднял руки, как будто защищаясь.

— Тише, Сергей! Что тут такого? Просто я раз или два видел их вместе гуляющими по Летнему саду.

Сергей с трудом заставил себя успокоиться.

— Кто вспомнит об этом невинном романе через столько лет?

— Кто знает, насколько невинном! Большевики уж точно так не посчитают. Слуги, знаешь ли, тоже молчать не будут. Хочешь не хочешь, а фамилия Персиянцевых бросает на тебя тень. Кроме того, рано или поздно большевики обратят внимание и на стихи твоей сестры — те, что печатались, — и наверняка найдут там что-то антиреволюционное. Я просто предупреждаю тебя, чтобы в любую минуту ты был готов уехать из города. Если что, я, конечно, постараюсь предупредить тебя, но, сам понимаешь, обещать ничего не могу.

Положив одну руку Якову на плечо, Сергей протянул ему вторую.

— Я знаю, Яшка, ты хочешь помочь. Спасибо за предупреждение. Но я не могу уехать, не попытавшись вытащить Эсфирь из тюрьмы.

Яков сложил губы в трубочку и несколько раз кивнул.

— Понимаю, понимаю. Только знаешь, иногда больше мужества требуется не для того, чтобы лезть на рожон, а для того, чтобы повести себя как трус. Самое главное, что тебе идти в «Кресты» опасно. Если Эсфирь там допрашивают, ты, явившись туда, сделаешь только хуже.

Яков покачал головой, потом развернулся и двинулся к двери, но, взявшись за ручку, остановился.

— Беги из Петрограда, Серега, пока можешь…

Почти всю ночь Сергей не спал, мучительно размышляя над словами Якова. Конечно, он знал о беззаконии, которое творилось на улицах, но отказывался верить в то, что оно может коснуться и его. Он был убежден, что своей преданностью делу революции заслужил неприкосновенность. Ему никогда не приходило в голову, что связь отца с Персиянцевыми может обернуться против их семьи. И все же Сергей верил, что Эсфирь освободят, как только узнают о ее активной большевистской деятельности. Яков сгустил краски, преувеличивая опасность.

Не зная покоя, Сергей дожидался утра, разрабатывая план действий. Он обдумывал каждое слово, которое произнесет в тюрьме.

Утром за завтраком Надя расплакалась.

— Извини, Сережа, я знаю, тебе это неприятно, но я не могу не думать о том, что с Эсфирью случилось что-то ужасное. Господи, где же она? Уже прошли две ночи и день, а от нее ничего нет — ни записки, ни звонка. Ты не спрашивал в редакции?

Видя мучения сестры, Сергей понял, что больше не сможет скрывать правду. Взяв ее за руки, он сказал:

— Наденька, вчера, когда ты спала, приходил Яков. Он рассказал, что Эсфирь увезли в «Кресты» на допрос. — После недолгого колебания он рассказал за что.

Надя ахнула и уткнула лицо в ладони.

Сергей продолжил:

— Яков настаивает на том, что мы не должны ничего предпринимать, чтобы нас не заподозрили в связях с Персиянцевыми. Говорит, что нам нужно уезжать из Петрограда, потому как нам самим грозит опасность. Красногвардейцы хотят крови, и они не пощадят никого, кто имеет хоть какое-то отношение к аристократам, даже самое отдаленное.

Надя подняла голову и изумленно посмотрела на брата.

— Уехать из Петрограда? Он, наверное, шутит. Куда нам ехать? Да и сейчас это исключено. Когда Эсфирь освободят, еще можно будет подумать.

Надя наклонилась над столом и положила ладонь на руку Сергея.

— Как мы можем помочь ей? Нужно еще раз с Яковом поговорить. Может быть, он знает кого-то, кто связан с тюремным начальством. Ведь нужно-то всего лишь устранить недоразумение.

Сергей встал.

— Наденька, Яков итак рисковал, когда пришел к нам вчера. Шляпины боятся, что их увидят с нами. Вот так, сестренка, мы за один день превратились в изгоев. Я иду в тюрьму. Сам попробую освободить Эсфирь. Без нее мы не можем уехать. Но Яков был прав. Мы должны быть к этому готовы.

— Но куда нам ехать?! — воскликнула Надя.

Сергей махнул рукой.

— Понятия не имею, Надя. Нужно будет подумать. Я знаю лишь одно: на Запад нам не прорваться — слишком поздно. Но есть Урал, а за ним Сибирь. Мы можем затеряться там и, если повезет, переждать, пока закончится это безумие.

— О, Сережа, что с нами происходит? Все так сразу навалилось…

— Знаю, знаю, но мы должны быть сильными. Нам придется быть сильными.

— Сереженька, умоляю, будь осторожен в «Крестах». Ты же знаешь, ласковый теленок двух маток сосет. Единственный способ чего-то добиться от этих людей — сдерживаться и забыть на время о своей гордости.

— Я все сделаю правильно — слишком многое поставлено на кон.

— Подожди! Не иди пока. Вечером, когда начнет темнеть. Тебе, если придется убегать от них, будет проще скрыться.

Сергей обнял сестру. Поддавшись сначала чувствам, теперь она изо всех сил старалась собраться с духом, и это не укрылось от него. Быть может, Надя думает о мелочах, чтобы как-то отгородиться от чудовищной беды, которая свалилась на них именно в то время, когда ей нужны силы для малышки Кати.

Да, самое меньшее, что он мог для нее сейчас сделать, — это быть осторожнее. Слава Богу, дни в это время года короткие. Долго ждать не придется, скоро дневной свет посереет, и можно будет выйти из дома.


Здание тюрьмы имело мрачный и зловещий вид. У ворот Сергей попросил провести его к тюремному начальнику, но вместо этого Ефимова отвели в небольшой кабинет, где какой-то рахитичный мужчина просматривал разложенные на столе бумаги.