Алла Кроун - Перелетные птицы

Надя закрыла глаза, пытаясь представить то, что он описывал. То была бы счастливая, безмятежная жизнь. Надя наконец-то стала бы графиней Персиянцевой… Теперь это не имело никакого значения, но для нее было важно. Алексей, ее великая, вечно ускользающая любовь, наконец-то будет принадлежать только ей.

— …да и не так уж далеко мы будем от Марины с ее Рольфом и от Сергея, — тем временем продолжал Алексей. — Мы сможем часто видеться. Любимая, я до сих пор не могу поверить, что все же нашел тебя и ты наконец моя!

Его пальцы скользнули перышком по ее брови, по щеке, убрали со вспотевшего лба влажную прядь. Наклонившись, он поцеловал ее веки. Надя пошевелилась. Произнесенные вслух слова прогнали фантазии и вернули сомнения.

— Алеша, мне пора уходить. Мы встретимся завтра?

Алексей нахмурился.

— Ты так странно на меня посмотрела. Что тебя тревожит?

— Ничего, просто я сильно задержалась. — Она освободилась из его объятий и дрожащими руками стала одеваться. Причины такой перемены своего настроения она не понимала. Это было как-то связано с Мариной, Рольфом и Сергеем. Особенно с Сергеем.

Нужно поскорее вернуться домой. Уже поздно, и Сережа будет волноваться. Она поговорит с ним, объяснит, что любит Алексея. О боже, они ведь родственники! И эту тайну нужно хранить от обоих. На этот раз Сергей должен понять, что за двадцать лет она заслужила право на счастье.

Сергей ждал ее в столовой за столом. Передним на тарелке лежал остывший нетронутый кусок мяса. Посмотрев на сестру, он сказал:

— Я давно тебя жду. Садись, мне нужно тебе кое-что сказать.

На щеках его горел нездоровый румянец, он явно был чем-то озабочен.

— Что, Сережа?

— Вчера вечером я проиграл в маджонг крупную сумму денег, — выпалил он. — Домой я не возвращался до утра. Наверное, я сошел сума. Я продолжал играть, даже… Наверное, я думал, что смогу отыграться. — Губы его искривились. — Классическое оправдание, верно?

— Раньше я думала, что ты играешь, чтобы отдохнуть, — с досадой произнесла Надя. — Но теперь, вижу, это превратилось в пагубную привычку. Как же так?

— В последнее время у меня было слишком много поводов для волнения. Я прошу у тебя понимания и немного терпимости, а не нотаций.

Надя пропустила мимо ушей его сварливые слова.

— Сколько ты проиграл?

Он встал и начал нервно ходить от стола к стене и обратно.

— Не важно. Просто тебе нужно будет несколько месяцев быть немного экономнее, вот и все.

Он произнес это напряженным, раздраженным голосом, и Надя не стала продолжать разговор.

Ночью она долго не могла заснуть. Подперев голову рукой, Надя смотрела в темноту. Она догадалась, отчего у Сергея неспокойно на душе. Она тоже это чувствовала. Все в доме напоминало о Марине: пустой стул у обеденного стола, мебель в ее комнате, нетронутая кровать. Но все родители, родные и приемные, рано или поздно должны пройти через это непростое испытание. И они с Сергеем ничем не отличаются от остальных. Разве что их чувства немного острее. Не может быть, чтобы ему не давало покоя что-то другое. Не может этого быть. Им придется пройти через это вместе…

Вместе! И о чем она думала раньше, когда была с Алексеем? Размечталась! Как ей вообще могло прийти в голову оставить Сергея одного в такое время?! Он уже так много потерял — Эсфирь и Катю, ребенка своего лучшего друга… Он научился любить другого ребенка, но Марина ушла. А теперь и она собралась покинуть его дом!

Эта новая черта его характера — возрастающая любовь к азартным играм — проявилась неожиданно для Нади. До сих пор она не осознавала, что эта страсть была настолько сильна, что могла заставить его лишиться здравого смысла. Наверняка за игровым столом он теряет ощущение реальности. Их роли меняются, теперь ей нужно отвечать за Сергея.

Она не могла оставить его сейчас. Ей придется подождать, и Алексею нужно набраться терпения. Если уж им не суждено пожениться и теперь, придется довольствоваться крупицами счастья. Хотя в некотором смысле она будет от него дальше, чем была последние двадцать лет.

Нелегко будет сообщить Алексею, что судьба снова отдаляет их друг от друга, но, с другой стороны, кому, как не Алеше, знать, что такое долг и ответственность. Она беспокойно повернулась на другой бок. В комнате было темно. Лишь маленькая свечка в красном подсвечнике догорала в углу, испуская розоватое свечение.

Решив, как поступить, Надя обрела внутреннюю умиротворенность. «В этом несовершенном мире обязательно настанет день, когда и я буду счастлива! — пообещала она себе. — Не знаю когда, но это произойдет обязательно. Клянусь!»

Медовый месяц Марины и Рольфа подходил к концу. Две недели они провели в Хошигауре, где собирали ракушки на берегу и гуляли вдоль ухоженных клумб. Еще они ездили в соседний Далянь пить чай с японскими офицерами в элегантном отеле «Ямато». Почтительное отношение последних к Рольфу льстило Марине и удивляло ее. Она как будто попала в новый мир.

Маньчжурский порт Далянь — или, как его называли японцы, Дайрен — был построен русскими, но входе русско-японской войны в 1904 году попал в руки японцев. Со временем город превратился в японский островок в Маньчжурии, но, если Рольф возил ее туда, значит, у него были на то причины, и она не собиралась о них допытываться.

«Наверное, с японцами он чувствует себя как среди своих, — заметила Надя, когда услышала о планах зятя. — Он мог выбрать любой из наших русских курортов, которых полно вдоль железной дороги. Ох, боюсь, что Рольф захочет превратить тебя в немецкую фрау Ваймер! Но ты не должна забывать, что ты — Марина Разумова».

Марина тогда не обратила внимания на замечание матери и теперь наслаждалась пребыванием в прекрасном городе. Царившая здесь чистота поражала ее: широкие мощеные улицы, на которых, казалось, не было ни пылинки, цветочные клумбы, подстриженные газоны. Японские женщины, невероятно стройные в своих узких кимоно с разноцветными оби, семенили в деревянных гэта с малышами за спиной. В сверкающих трамваях мужчины с улыбкой уступали места детям.

Марина не могла поверить, что этот дружелюбный, мирный народ мог породить тех надменных, жестоких людей, которые изнасиловали и убили ее сестру и повергли в страх все население Харбина. В этом городе царили безмятежность и красота.

Когда она поделилась своими мыслями с Рольфом, тот пожал плечами. «Во время войны солдаты на оккупированной территории ведут себя не так, как дома», — сказал он и, прежде чем Марина успела углубиться в этот вопрос, заговорил о другом.

Днем Рольф неизменно бывал чутким и внимательным, но ночи продолжали оставаться чередой несбывшихся ожиданий. Физическая близость уже не доставляла боли, но Марину расстраивала односторонняя страсть Рольфа, его очевидное безразличие к ее чувствам, и она очень страдала из-за того, что не могла поспеть за мужем, который возбуждался так быстро. Не желая терзаться понапрасну, она утешала себя надеждами на то, что со временем все наладится, нужно только подождать.

Впрочем, сейчас у нее на уме было совсем другое: их новый дом на Бульварном проспекте в Харбине, который ей предстояло обустроить, и ее новое положение в качестве госпожи Ваймер. Она решила, что будет зваться госпожой, а не фрау, потому что это будет звучать не так вызывающе для ее русских друзей.

Марину все еще беспокоило странное воздействие хромого незнакомца на мать и его неожиданное появление на их свадьбе. Ее переполняли смутные подозрения, и она разрывалась между желанием услышать правду от матери и страхом перед ее признанием. Вспоминала она и легкомысленный ответ Михаила, когда рассказала ему о той встрече. Кто знает, может, он был прав и Марина действительно просто-напросто дала волю воображению. Она решила, что найдет Мишу и все-таки познакомит его с Рольфом, несмотря на то что в прошлом, когда девушка хотела свести их, он всякий раз под разными предлогами увиливал от этого. Они понравятся друг другу, в этом Марина была уверена.

Но когда молодожены вернулись в Харбин, мать рассказала ей, что Михаил уехал в Шанхай и уже не вернется.

— Быстро же он принял решение, — потрясенно проронила Марина. — А что его родители? Они уехали с ним?

— Нет, они остались. Американский друг Миши уже снял для него квартиру в Шанхае. Похоже, твоего приятеля ждет блестящая карьера.

— Что ж, я рада за него. Но, по-моему, он мог хотя бы письмо мне оставить. Не очень-то это вежливо — уезжать вот так, не попрощавшись.

Надя на это ничего не сказала, и Марине это не понравилось. Она посмотрела на мать в упор.

— Мама, ты обещала мне рассказать о том человеке с тростью. Кто он?

И Надя рассказала ей. Спокойно и неторопливо. Марина ошеломленно молчала, пока мать не закончила. Потом встала и начала расхаживать по комнате.

— Значит, я внебрачный ребенок. Сестра была настоящая Разумова, а я… Слава Богу, что об этом никто не знает. Неудивительно, что дядя Сережа Катю любил больше, чем меня! Да и можно ли его за это винить? Она была дочерью его друга, а я — ребенок человека, который обесчестил его сестру. Дядя, наверное, ненавидит его! — воскликнула Марина.

Надя отвела взгляд в сторону.

— У них не было возможности подружиться, — тихо произнесла она. — Сергей затаил на него обиду задолго до того, как родилась ты.

— А ты, мама? Как же ты страдала все эти годы из-за этого человека, моего биологического отца! Он причинил тебе столько боли!

— Я любила его всю жизнь, Марина, и простила. Но как же странно! Выходит, что сейчас я поступаю с ним также, как когда-то он со мной.

— Око за око, значит, да? Какое поэтическое правосудие! — язвительно обронила Марина.

— Вовсе нет. Я не собиралась ему мстить. Просто сейчас Сережа нуждается во мне больше, чем Алексей. — Надя посмотрела на дочь. — Твой отец решил не ехать в тайгу, пока не закончится ваш медовый месяц. Он ждет в гостинице. Я хочу, чтобы ты встретилась с ним.

— О, прошу тебя, не нужно этого! Не прошло и двадцати лет, как ему вдруг захотелось меня увидеть! А все это время он где был? Если уж на то пошло — дядя Сережа мой настоящий отец, а не этот непонятно кто!

— Не говори так, Марина! Это получилось не по его воле. Так сложились обстоятельства.

— А мне все равно! Я отказываюсь встречаться с ним!

— Почему ты так злишься, Марина? Почему сразу вот так, в штыки? Это ведь я пострадала больше всех, но я не держу на него зла.

— Вот именно поэтому, мама! Мне неприятно думать, что этот человек постоянно отодвигал тебя на второе место! Я бы никогда такого не допустила! Где твоя гордость?

— Дело не в гордости, Марина. Ты считаешь, мне нужно было отказаться от встреч с ним и лишить себя счастливых минут, которые у меня были и будут?

Марина обожгла мать сердитым взглядом.

— Странно, мама, что ты готова поступиться своей гордостью и простить ему все, но при этом почему-то не можешь преодолеть свои предрассудки насчет Рольфа. Делай, как велю я, но не поступай так, как поступаю я, — так у нас получается?

— Это совсем другое, — возразила Надя.

— Ах, неужели? А ты подумай. Ты была против того, чтобы я выходила за Рольфа, из-за своих предрассудков, хотя сама пострадала от предрассудков своего Алексея, отчего и лишилась счастья!

— Твой отец был жертвой обстоятельств, а я против Рольфа только из-за его политических убеждений.

— И как это понимать? Твоя неприязнь ко всем немцам сразу — несправедлива!

— Давай не будем спорить, Марина. Все, чего я прошу, — прости своего отца, как я простила его.

Марина резко обернулась.

— Ты любишь его, а я нет.

— Я прошу об этом ради меня. Ведь и ты теперь любишь мужчину, поэтому должна понимать, насколько это важно для меня. Сходи к нему!

Марина задумалась.

— Мне нужно поразмыслить, — уклончиво ответила она. — Все это слишком неожиданно. А что думает дядя Сережа?

Из горла Нади вырвался сдавленный вздох.

— Он не знает, что Алексей в городе. Я решила оставаться пока с Сережей и не хочу, чтобы он чувствовал, что это из-за него я снова отодвигаю личное счастье. Ему и так непросто.

— Согласна, — помедлив, кивнула Марина. — Это первое здравое суждение, которое я от тебя сегодня услышала, мама.

От такого заявления Надя даже растерялась, но потом нахмурилась.

— За что ты так со мной, Марина? — Голос ее задрожал. — Откуда в тебе такая самоуверенность?

В тот же миг Марина бросилась к матери, упала рядом с ней на колени и сжала ее руки.

— Прости, мамочка, я не хотела тебя обидеть! Ты и так столько страданий перенесла, и, наверное, от этого я и сержусь. — Она замолчала, поцеловала материнскую руку и подняла лицо. — Так что же мы будем делать?