Оказавшись в танцзале, Марина решила забыть обо всем плохом и предаться веселью. В конце концов, рассудила она, это ничем не отличается от тех многочисленных вечеров, когда она танцевала в Харбине со своим старым другом, который к тому же был искусным и изобретательным партнером. За это она и любила танго: в этом танце можно самому придумывать движения, не теряя чувственного ритма.

Чувственного. По ее телу разлилось волнительное тепло. Она вступала на зыбкую почву. Теперь она замужняя женщина, и что, спрашивается, она делает здесь, у всех на виду, рядом с другим мужчиной? Неужели она настолько глупа, что решила, будто из-за того, что они с Михаилом давно знают друг друга, ничего не изменилось? Лучше выбросить из головы эту опасную мысль. Но сделать это оказалось не так-то просто. Все было совсем не так, как в Харбине. Марине казалось, что все на нее смотрят, и она боялась, что кто-нибудь спросит, почему Рольф не пришел с ней.

Доносящиеся со всех сторон смех, русская речь, гром оркестра и заливистое богатое гудение аккордеона оглушили Марину. Михаил несколько раз пытался завязать непринужденный разговор, но все его попытки потерпели неудачу. После оживленного джазового номера, который они послушали за бокалом «Пино Нуар», вперед вышел аккордеонист. Через несколько мгновений Марину заворожили первые ноты томного французского танго «J’attendrai». Михаил вывел ее на середину зала. До этого они много раз танцевали танго, но она уже забыла, какое захватывающее удовольствие доставляет ей этот медленный, плавный танец. Михаил увлекал ее за собой в сложной последовательности шагов. Ее лоб у его щеки, его теплое дыхание у нее на ухе, тела прижаты — они покачивались вместе в ритме красивой мелодии. «J’attendrai… toujours… mon amour»[23] — этот гимн терпеливой неумирающей любви вдруг приобрел для нее особое значение. У нее в голове снова прозвучали слова матери: «Михаил любит тебя», и Марина, чего-то испугавшись и растерявшись, резко отпрянула от него. Михаил остановился и, продолжая держать ее за руки, несколько секунд всматривался в ее глаза. Марина почувствовала, что под этим пронизывающим взглядом ее лицо вспыхнуло. Она с ужасом подумала, что вот сейчас он начнет задавать вопросы, но Михаил только сжал ее руки, поцеловал одну из них и повел девушку обратно к столику.

— Что скажешь, если домой пойдем пешком, Марина? — произнес он, взглянув на свои часы. — Тут так накурено, что мне, пожалуй, придется костюм свой за окно вывешивать, чтобы избавиться от запаха. А твои волосы… — Он придвинулся к ней и с улыбкой легонько щелкнул по заправленной за ухо пряди. — Они, наверно, так пропитались табачным дымом, что твой муж чего доброго решит, будто ты начала курить.

Он никогда не называл Рольфа по имени, всегда говорил «твой муж», да и это случалось довольно редко. Они встали и направились к выходу, как вдруг к ним подошел улыбающийся крупный мужчина.

— Никитин! Уходишь так рано?

Пальцы Михаила сжались на руке Марины.

— Это мой однокашник. Сейчас он работает официантом в ресторане «Ренессанс», — негромко произнес он, пока мужчина не подошел к ним вплотную.

Когда здоровяк хлопнул Михаила по плечу и усмехнулся, Марина почувствовала в его дыхании сильный запах алкоголя.

— Что же это ты? Не представишь меня прекрасной девушке? — пробасил он и кивнул в сторону Марины.

— Госпожа Ваймер, позвольте представить: это Игорь Болтов, мой бывший одноклассник, — непривычно формальным тоном произнес Михаил.

Болтов изумленно поднял брови.

— Вы имеете какое-то отношение к Рольфу Ваймеру?

Прежде чем Марина успела совладать с удивлением, Михаил спросил:

— Откуда ты знаешь Рольфа Ваймера?

Болтов хохотнул.

— Откуда я знаю Рольфа Ваймера?! Да это мой самый щедрый клиент в «Ренессансе»! — сказал он и, подмигнув, прибавил: — Особенно когда бывает там с красавицей Ксенией! Уж кому, как не мне, знать его? Он всегда заказывает одно и то же: себе кампари, а своей очаровательной спутнице «Шато-Латур».

Мужчина покачнулся и снова обратил взгляд к Марине.

— Так вы ему не родственница?

Марина не успела ответить, потому что Михаил потянул ее за руку к выходу, бросив Болтову:

— Увидимся, Игорь.

На улице воздух еще был прохладен, и летняя влажность пока не ощущалась.

— Итак, ваше высочество, — промолвил Михаил с улыбочкой, как когда-то в Харбине, — что прикажете подать: велорикшу, рикшу или соизволите прогуляться на своих двоих?

Губы Марины дрожали так, что ей пришлось их сжать что было силы. Ответить она не сумела.

Михаил развернулся и подозвал велорикшу.

Дорогой какое-то время молчали, а потом он сказал:

— Этот дурень был пьян, Марина. Наверняка он что-то спутал.

Несмотря на то что произнес он это будничным тоном, слова его прозвучали совершенно неубедительно, и Марина покачала головой.

— Не надо, Миша.

Поездка показалась Марине бесконечной. Когда же наконец приехали на Авеню Хейг и остановились у ее дома, она не могла заставить себя посмотреть спутнику в глаза. Едва слышным голосом она пожелала ему спокойной ночи и хотела было уйти, но он взял ее за руки и попытался приблизить к себе. Марина, на грани отчаяния, едва сдерживая слезы, сопротивлялась. Чувствуя, как незаметно, исподволь, нарастает напряжение, она вырвалась и убежала в дом.

Включив свет в гостиной, Марина направилась прямиком к буфету, на котором стоял хрустальный графин, открыла крышку и понюхала красную жидкость. Кампари.

Конечно же, она понимала смысл того, что сейчас произошло, но какое-то инстинктивное, иррациональное внутреннее побуждение подталкивало ее сделать что-нибудь, чтобы удостовериться. Болтов знал Рольфа, в этом не было сомнений. Рольф и кампари — понятия тождественные, но гордость не позволила ей сказать об этом Михаилу.

Она медленно поставила графин обратно на буфет, а потом повернулась и осмотрела комнату так, будто видела ее впервые. В квартире было очень тихо, но барабанные перепонки Марины вибрировали от пульсации крови в голове. Ей вдруг стало не хватать воздуха, точно какой-то неосязаемый дух обвил ее горло невидимыми щупальцами и начал душить.

Какой стыд! И Михаил стал свидетелем ее унижения. Он пытался повести себя благородно, и это, пожалуй, ранило больнее всего. Она силилась разобраться в охвативших ее чувствах. Забавно, но Марина совсем не чувствовала ревности — измена Рольфа не вызвала душевной боли. Единственное, что она сейчас ощущала, — это жгучий укол гордости. Мать предостерегала ее. На то у нее, несомненно, были другие причины, но материнское чутье подсказало ей, где затаилась беда. И дядя Сережа разделял ее мнение. Теперь Марина не могла искать у них утешения. Бывают такие вещи, в которых слишком трудно признаваться. Она осталась один на один со своей гордостью. Одна в большой мрачной квартире. А впереди были долгие часы ночной тишины. О боже, она не вынесет одиночества! Если бы рядом был кто-нибудь, кто прижал бы ее к себе, покачал, как ребенка, и позволил выплакать свой стыд! Кто-нибудь, кому ничего не нужно объяснять, кто-нибудь, кто и так знает…

Миша. Он знал… Он попытался утешить ее, но что-то услышанное в его добрых словах заставило ее, сгоравшую от стыда, убежать. Как же глупо было отвергнуть протянутую руку помощи! Все эта дурацкая гордость! Разобраться в чувствах не получилось, она только запуталась еще больше.

Ей нужно было выйти из этой пустой квартиры, немедленно избавиться от тягостной пустоты. Пансион, в котором жил Михаил, находился всего в трех кварталах, на Рут Груши. Дрожащей рукой Марина выключила свет и что было духу бросилась из дома.


Удивление на лице Михаила, когда он открыл дверь, задержалось лишь на секунду, а потом он подарил ей свою обычную обаятельную улыбку и пригласил войти.

Несмотря на безнадежный беспорядок, царивший в его комнате, вид она имела вполне уютный и располагающий к хорошему настроению. Комод был заставлен фотографиями его родителей и школьных товарищей. Среди них бы и несколько снимков Марины, сделанных еще в Харбине. Пара-тройка открытых книг лежали лицом вниз на резном столике, стоявшем перед широким диваном. На обеденном столе прямо посреди комнаты громоздилась целая кипа газет и журналов, некоторые соскользнули и лежали на полу. Михаил и не думал их поднимать.

— Узрите мою холостяцкую обитель, ваше высочество, — промолвил он торжественным голосом, — и не судите строго.

Он явно прекрасно чувствовал себя в этой атмосфере, и Марина с удивлением ощутила, что, сытая по горло маниакальной приверженностью Рольфа к аккуратности, тоже симпатизирует ей.

Сдвинув журнальную кипу в сторону, Михаил выдвинул стул.

— Прошу. Ваш трон, принцесса. Что вам предложить? Стакан чаю, коньяк? Быть может, сока черной смородины, которым меня вчера любезно угостила моя хозяйка?

— Сок, пожалуйста. Ты же знаешь, как я люблю черную смородину.

Вручив ей стакан сока с бренди, он мягко прикоснулся к ее руке и спокойно спросил:

— Хочешь поговорить об этом?

Марина отчаянно замотала головой и почувствовала, что к глазам подступили горькие слезы. Михаил придвинул к ней второй стул, сел и отпил бренди из своего стакана.

Говорили о том о сем — о ходе войны, еженощном комендантском часе, об участившихся налетах авиации союзников и нехватке угля. Через какое-то время Михаил сказал:

— Тебе можно не беспокоиться о своем будущем, Марина. — Он горьковато усмехнулся. — Когда война закончится, ты уедешь в Германию, у тебя будет страна, которая защитит тебя, каков бы ни был исход. Это для нас, русских без гражданства, на будущем стоит жирный вопросительный знак.

Он сказал «нас… русских». То есть в этом смысле он выделял ее среди остальных членов семьи и друзей. Марина редко задумывалась о будущем, а если и думала, то лишь о ближайших днях, самое большее — о неделях. И мысль о том, что ей, вероятно, придется уехать с Рольфом в Германию и жить там среди чужих для нее людей, ее тоже до сих пор не посещала. Слова Михаила резанули по самому сердцу. В комнате стало так тихо, что она услышала биение собственного сердца.

Где-то внутри нее словно открылись шлюзы, удерживавшие невиданные доселе чувства. Они стали переполнять ее, медленно поднимаясь все выше и выше, пока не поглотили ее разум. Глаза ее наполнились слезами, и лицо Миши начало расплываться. Напряжением воли Марина попыталась удержать слезы в себе, но было слишком поздно, тяжелые капли покатились по щекам. Губы ее задрожали, она, устыдившись своей слабости, уронила голову на руки и зарыдала.

Теплые пальцы скользнули по ее волосам, взъерошили густые локоны и погладили затылок, отчего слезы сразу же высохли. Это было так приятно, так успокаивающе. Она шмыгнула носом и стала судорожными вдохами глотать воздух, не решаясь поднять голову, но вторая его рука проникла под подбородок Марины и медленно, преодолевая сопротивление, подняла ее лицо.

Она перестала плакать. Михаил, стоявший рядом с ней, поднял ее за руки. Марина послушно встала. Они долго стояли, глядя друг на друга. Его дыхание грело ей щеку, и Марине вдруг до того захотелось, чтобы он к ней прикоснулся, что по всему телу ее прошла мелкая дрожь. Однако он не двигался, только смотрел на нее. Его серые глаза подернулись дымкой, и, не в силах выдержать этот ласкающий взгляд, Марина подумала, что еще чуть-чуть — и она заплачет навзрыд и скажет что-нибудь ужасно глупое, невероятное, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Миша медленно, очень медленно взял ее лицо в ладони, но не попытался приблизить его к себе. Марина смотрела на него широко раскрытыми глазами, затаив дыхание, словно видела впервые: веснушки, четкие линии губ…

— Ой, мамочка, — прошептала она. — Что со мной?

Глаза Марины закрылись, веки затрепетали от страха, что его лицо сейчас исчезнет, она проснется и все это окажется нездоровым сном. Сердце готово было разорваться в груди. Рука его прошлась по ее волосам, и он медленно приблизил ее к себе. Его губы легонько прикоснулись к ее губам, потом еще раз и еще, лаская их, пока те не раскрылись, чтобы принять первый настоящий поцелуй. Это продолжалось благословенную вечность, но, подобно радости открытия чего-то доселе неведомого, обернулось мимолетной искрой. Такими нежными были его прикосновения, такими воздушными, как будто он боялся поранить ее, уже израненную и измученную.

Она обвила его шею руками и прижалась к нему изо всей силы. И лишь после этого его руки осторожно, неуверенно сомкнулись на ней, и они медленно, как невесомые пылинки, опустились на диван. Потеряв ощущение времени, молча отдавшись запретному таинству, они сняли свои одежды, дивясь открывшимся секретам друг друга: его мускулистые плечи и ее тонкие руки, его широкая грудь и ее шелковистые выпуклости. Они подались на встречу друг другу, зачарованные глубиной глаз друг друга, все ближе и ближе, сводя вместе края пропасти прошлого, осознавая волшебство минуты.