Эрика Легранж - Перемены неизбежны

Прибежав к себе в комнату, девушка бросилась к шкафу и достала сверток. Она выбежала на лестницу и нечаянно наткнулась на Сару, в глазах Пенелопы стоял ужас, она учащенно дышала, будто загнанный зверь.

— Что случилось, подруга? — поинтересовалась Сара, с волнением разглядывая ее.

— Я…я забыла отнести вещи в починку… — Пенелопа глубоко выдохнула. — Мистер Кроссел меня испепелит своим взглядом, если узнает, что я забыла, он уже сегодня сказал мне сходить поинтересоваться как продвигается работа, а что я ему скажу?

— Скажи правду.

— Сара, у него сегодня хорошее настроение, я знаю, каким он бывает в гневе, лучше не попадаться на глаза, тем более, мне. А ведь я знаю, что одежда не будет готова к празднику.

— Можно что-нибудь придумать.

— Как я объясню миссис Клейди, что нужно все успеть за два дня.

— Давай я посмотрю опытным глазом, — она достала вещи из свертка внимательно изучила имеющие повреждения.

— Да, работенка не на час, придется потрудиться.

— Думаешь, она успеет?

— Если уделит свое внимание только для выполнения этого заказа, в чем я сомневаюсь: у нее шьют многие дамы, и ближе к праздникам ее не застанешь дома.

— О, тогда я пропала! — с болью в голосе взмолилась Пенелопа.

— Ничего страшного, хочешь, я помогу?

— А ты можешь, он ведь требовательный и привередливый, ему только «стежок» миссис Клейди подавай.

— Я попробую, я знаю, как она шьет, — Сара взяла сверток и торопливо вышла из комнаты.

Канун Рождества всегда полон суматохи, Милен собирала вещи, она все-таки вымолила у несговорчивого доктора выходной. Хотя ей пришлось немало повоевать, и даже принести холодный кофе на завтрак в знак протеста. После обеда он бесновался, ведь жаркое было приготовлено не так, как он любил, и она не купила в булочной ватрушек. Наконец мистер Кроссел сдался, но уже на утро двадцать шестого она, как пить дать, должна быть в клинике. Пенелопе было поручено пойти и забрать готовый заказ, она приврала ему и теперь мучилась — успеет ли Сара?

Но ее верная подруга не подвела и, сияя широкой, но неестественной улыбкой, Пенелопа доставила доктору его сверток. Он внимательно осмотрел его, натянул материю, желая, удостоверится в силе стежка. Потом вывернул наизнанку и еще раз просмотрел все. Наблюдая за подобными манипуляциями, Пенелопа взволновано наблюдала за выражением его лица. Что, если он обнаружит, что работа выполнена другими руками? Тогда придется всячески выкручиваться и удивленно пожать плечами, в конце концов, она лишь посыльный. Правда под пытками, может сказать правду.

— Что не говори, миссис Клейди шьет превосходно, я удовлетворен ее безукоризненной работой, — молвил он, откладывая свой костюм.

У Пенелопы гора с плеч свалилась, девушка почувствовала легкую дрожь по всему телу и необычайную легкость. Она вздохнула и, наконец, расплылась в широкой, естественной улыбке, когда доктор передал ей деньги, чтобы она отнесла их портнихе, он точно не знал, сколько та запросит, но если в этот раз сумма возрастет, что ж он согласен платить за качество.

В руках Пенелопы оказалась две гинеи, и она торжественно вручила их Саре, та поначалу отказывалась, сказала, что это слишком много. Тогда было решено вернуть половину. Когда та возвратила доктору сдачу, тот очень удивился:

— С чего бы это она так расщедрилась? Ладно уж, праздник все-таки, неужели старуха начала беспокоится о своей душе? — он мысленно ответил себе и вернул Пенелопе сдачу.

— Бери, детская фея, этот сброд тебя обожает, особенно когда у них есть что у тебя выманить.

— Не отзывайтесь о них так жестоко, они голодают, мне кусок в горло не лезет при виде их тощих телец.

— Тогда накупи им много сладостей, пусть знают, что доктор Кроссел тоже иногда милостив, но только иногда, — он сделал акцент на последней фразе.

Пенелопа присела в реверансе и грациозно пританцовывая, направилась в булочную.

Когда наступил святой вечер и все, находясь в кругу семьи, приступили к празднованию, девушка вернулась в клинику. У нее не было с кем его отметить. Сара с Дороти ужинала у миссис Гронит. Барышня вошла тихо, беззвучно прошлась по пустым комнатам. На втором этаже заметен был проблеск света, вероятно доктор в своих личных апартаментах. Пенелопа не знала чем себя занять, она взяла попавшуюся под руку медицинскую книгу и начала внимательно рассматривать картинки, придерживая свечу. Поленья в камине еще тлели и отдавали немного тепла. Пенелопа закуталась и углубилась в чтение. Она съела булку и перебила аппетит, даже оставила лакомство для Дороти, спрятала у девочки под подушкой огромный пряник и пакетик карамелек. Барышня так увлеклась, что ничего не замечала, но звучный голос, отразившийся эхом, заставил ее поднять глаза.

— Ты что здесь делаешь? — доктор Кроссел спустился с огарком свечи и искал, по-видимому, новую.

— Читаю.

— В канун Рождества, когда нужно отмечать сидя за столом в кругу семьи?

— У меня нет друзей, с которыми я могла бы его отметить, даже Сара приглашена.

— И ты решила, как воришка, взобраться в клинику и засесть за книги?

— У меня есть ключ, — она достала металлический ключик и помахала им в воздухе.

— Милен тебе и это дала?

— Да, я покидаю клинику довольно поздно, чтобы ее не тревожить, запираю дверь сама.

— И ты будешь сидеть весь вечер в одиночестве и читать эту книгу?

— У меня нет больше обязанностей, поэтому я заняла себя чтением.

— Ну что ж, тогда я дам тебе одно поручения, — он достал новую восковую свечу.

«Неужели он и сегодня меня куда-то погонит, хотя мне все равно нечего делать, но так хотелось посидеть в тишине, дети бедняков так утомили своими криками, что даже заболели уши?»

— Следуй за мной, — он указал на второй этаж.

Пенелопа с опаской поднялась с ним наверх и прошла в его спальню-кабинет, так ее называла Милен. Здесь пылал камин, бросая отблески на небольшой столик, половина комнаты была задрапирована небольшой перегородкой, отделяющей одну половину от другой. Странно, зачем это?

— Присаживайся.

Она села на небольшой, но мягкий стул, совсем не такой, какие стояли на первом этаже. Для доктора предназначалось удобное кресло. На столике стояла вазочка с различными сладостями, жареная утка, аккуратно порезанная на небольшие кусочки, бутылка вина и сливочный сыр кубиками. Все это составляло праздничный ужин мистера Кроссела в его укромном уголке. Он достал два бокала и еще один прибор, и поставил перед нашей героиней, потом открыл вино и налил ей.

— Вот видишь, я веду себя, как истинный джентльмен.

— Благодарю, — девушка улыбнулась, они выпили, не произнося сложных тостов, кроме его короткой фразы: «За безоблачную жизнь».

— Вы празднуете один? — невольно вырвался вопрос у девушки.

— Да, я одинок, но мне очень хорошо, — доктор внимательно рассматривал свой бокал. — Он красив, он блещет разными цветами, задиристо играет формами и красит жизнь, так же как и молодость.

Пенелопа почувствовала, что в этот момент он может быть откровенным.

— Вы еще достаточно молоды, чтобы продолжить свой путь.

Он посмотрел на нее странным взглядом, которого она не могла разгадать. Потом поставил бокал и налил еще; он предложил девушке, но она отказалась, ведь не допила предыдущий.

— Мы не вечны, — отрезал он. — Когда-то все равно придется сдаться.

— Да, мы не вечны. — Пенелопа невольно вспомнила своего брата, которого так же звали, как и доктора.

— Мой путь еще велик, во всяком случае, я верю в это, но когда мне придется его закончить, я буду сожалеть лишь о том, что некому его продолжить.

— Как и моему отцу, — девушка опустила взгляд.

— Почему это? — он смотрел на нее удивленно. — У него есть жена и дочь.

— Две дочери. — поправила Пенелопа. — Но был и сын.

— Что с ним случилось?

— Он умер, его нашли в спальне мертвым.

— Он чем-то болел?

— Я не знаю, он никогда не жаловался и виду не подавал для беспокойства, а тут раз и все, — слезы покатились по щекам.

— Легкая смерть. Так вот почему вы так упорно хотите спасти всех стариков и бедняков, которые попадаются мне в руки. Вы просто боитесь смерти, но знайте, я человек религиозный, хотя мало это проявляю, и уверен, что место, куда мы все отправимся после жизни, намного лучше этих трущоб.

Потом он залпом выпил вино. Они просидели так около часу, рассказывая различные истории (вернее, это доктор травил истории, реальные или вымышленные, а его наперсница смеялась и вставляла одно два словца о своей прежней, роскошной бытности), вдруг мистер Кроссел нечаянно спросил:

— Что вы обо мне думаете?

— Вы — наглец и тиран, — выпалила опьяневшая Пенелопа, но потом поняла, что совершила ошибку.

— Вы тоже не благовоспитанная девица, скажу я вам, да еще и ругаетесь как сапожник.

— Вы хотели услышать правду о себе, я ее вам открыла, но сапожником меня сложно назвать, ведь ругаетесь все время вы.

— Вот чертовка, медузы бы тебя ужалили в то место, где прикреплен твой язык. Если бы завтра не такой большой праздник, я бы устроил тебе взбучку.

Пенелопа расхохоталась и он тоже.

— А ведь я был красивым мужчиной в молодости, — доктор гордо выпрямился в кресле.

Пенелопа продолжала смеяться.

— Что тут смешного? — обиженно удивился он. — Я правду сказал.

— Вы — не может быть?

— Эх ты, встретились мы бы четверть века назад, каким красавцем я тогда был.

— Не знаю, в те времена я могла лишь просить есть и пачкать одежду.

— Да верно, ты ведь вдвое младше меня, крош-ш-ка, — он потрепал ее волосы, которые были собраны в простейшую прическу.

Когда пробила полночь, он поднял последний бокал и сказал, что праздник закончен.

Пенелопа, немного опьяневшая и веселая, поплелась домой, напевая старинную песенку, а доктор по-прежнему остался сидеть в своем укромном месте и раздумывать.

На календаре обозначалась уже середина января, первая половина которого незаметно промелькнула в различных хлопотах, другая несла еще больше забот. Северные морозы (перепутавшие, видимо, берега Британии с Гренландией) понемногу отступили и снег, постепенно превращаясь в лужи, ночью снова замерзал, днем же наступала оттепель. Скользкие дорожки, плохо посыпаемые, стали проблемой для многих жителей. Ребятишки радовались, катаясь на льду и протирая до дыр свои ботинки, а вот поколение постарше (особенно пожилые) разделяло иное мнение. Мужчины, возвращавшиеся после вечерних попоек, кубарем летели наземь. Женщины разных возрастов для безопасности собственного здоровья ходили только парами: на рынок, прогуляться, по делам, что летом могли делать и в одиночку. Лошади скользили по льду, к услугам наемных экипажей прибегали только в случае крайней необходимости.

В такие деньки у доктора Кроссела было много работы. Приходилось становиться умелым костоправом, хирургом и хранителем чужих тайн. Перевязки больных сменялись одна за другой, причем многие его небогатые пациенты не могли сами добираться до клиники, и их приходилось посещать. Он ворчал, выходя из дому в восемь, и ворчал — возвращаясь около восьми вечера. Пенелопа постоянно сопровождала его, как собачонка. Она умело скользила по льду, так как еще в детстве обожала это делать. Ее старенькие ботинки, разношенные и потертые, больше походили на лыжи. Доктор Кроссел держался не так уверенно на льду, поэтому он брал ее под руку. Пару раз он свалился наземь, но тогда его спутнице приходилось выслушивать поток самых язвительных замечаний и ругательств, относительно своей беспечности, вернее, почему она его не удержала.

Хотя бывали деньки, когда они не могли на протяжении дня выйти из клиники. Особенно доктору приходилось возиться со старыми матронами. Кроме обычных жалоб на вывихнутую щиколотку или ноющий локоть, или (не дай Бог) сломанную руку, он выслушивал порцию рассказов о состоянии всего тела. Казалось, иные женщины стеснялись проронить и слово о том, как они себя чувствуют, но бывали очень жалостнолюбивые леди. По вечерам он подымался к себе и запирался в гордом одиночестве, не желая видеть даже Милен. Однако старая служанка проговорилась своей наперснице, что был случай, когда доктор почти что ударил женщину.

— О, расскажи мне, Милен, прошу тебя.

Дело обстояло вот как:

Неоспоримо поддерживая свою репутацию, Фредерик Кроссел оставался доктором, которому приходилось иметь дело с женщинами-пациентками в число которых входили проститутки. С этими особами мистер Кроссел вел себя на пределе вежливости врача и презрения добропорядочного господина. В клинику он их не допускал, но некоторые особо бесстыжие пренебрегали этим запретом. И самой яркой представительницей растерявшей всю совесть и стыд, по словам Милен, оказалась «королева» Лелейн (некогда это был ее сценический псевдоним, который перешел в употребление, как имя), заявившись прямо к доктору в кабинет.