Десерт пришелся по вкусу хозяину, у него слегка поднялось настроение, он вышел из своей угрюмости, позвал лакея и громко приказал:

— Зови Глору, пусть эта старая развалина раздаст всем указания как правильно переставить мебель и повесить портрет:

— Портрет? — тревожно переспросила его жена. — Дорогой, о каком портрете ты говоришь?

— Нет, стой! — он не обратил никакого внимания на замечания Эммы и продолжал дальше повелевать слугами, — Скажи ей, чтобы все было как прежде.

Лакей поклонился и тут же исчез за дверью. Тогда сэр Магнус ответил на расспросы жены:

— Портрет моей первой супруги.

— Но боюсь, слугам некуда будет его повесить, уже и места не осталось для еще одной картины.

— На прежнее место, — старик задержал свой взгляд на прожорливом Мориссоне, заглатывающем еще одно сливочное пирожное.

— Но там же наш семейный портрет?

Этот вопрос остался без ответа. Призвав своего камердинера, удалился прочь, дамы тоже были вынуждены уйти в гостиную, а Мориссон приказал принести ему Хересу.

То, чего так долго опасалась Эмма все-таки сбылось — в течение двух дней были отменены все визиты, а тем временем дом стоял кувырком, старая служанка, дряхлая как столетний пень, вспоминала, как было при леди Талиен, которая теперь с надменным торжеством красовалась на почетном месте.

Джулия долго со смешанными чувствами всматривалась в изображение некрасивой дамы в лиловом платье стиля ампир и низкорослого молодого человека с раскрасневшимся лицом. Это были Талиен и Магнус Файнелы.

Оказалось, что перестановка коснулась даже гостей этого дома. Немного унизительно было, когда мисс Эсмондхэйл переселяли в другую комнату. По приказанию хозяина, для его дочери должны приготовить ее любимую спальню, но в ней уже расположилась Джулия. Молодой барышне пришлось впопыхах переезжать на новое место, в другом конце коридора, старуха Глора с немыслимой бранью выставила Джулию, чуть ли не в ночной рубашке.

После этого леди Файнел вызвала к себе врача и приказала подать ей валериановые капли. Серьезное нервное расстройство уложило Эмму на целый день в постель. Верная сестра исполняла роль сиделки и священника — подавала терпкий чай и выслушивала все жалобы.

В день, когда нога миссис Майерсон должна была переступить порог этого дома, с самого утра еще творилась суматоха. Гостей ждали к чаю, поэтому обед был очень скомкан, еще хорошо, что не перенесен на поздний час. Два повара трудились над приготовлением любимых блюд дочери сэра Файнела: телятина, запеченная под французским белым соусом, суп Brilla, печеная макрель, картофель La maitre d`hotel, седло барашка под соусом Aristocratiqe, абрикосовый пудинг, Уэльский редкий бит (жареный сыр) и рождественский торт. Также разнообразие салатов из овощей, приправленные острыми мясными и рыбными соусами различных способов приготовления.

Для разнообразия готовились: салат с омаром, жареный устрицы под устричным соусом, пирог начиненный кроликом, бифштекс по-турецки, трюфели под итальянским соусом, различные желе, ванильное мороженное, французский рисовый пудинг с вишневым соусом и кофе Noir (сваренное по требованию Мориссона, содержало в себе приличную долю бренди или ликера).

Из некогда детской комнаты, вынесли арфу, к которой вечность никто не прикасался; в гостиной из библиотеки переехало нарядное пианино с изображенными ангелами с обратной стороны крышки. Пригласили несколько музыкантов, которые каждый вечер должны были исполнять любимые мелодии миссис Майерсон.

Все это ужасно раздражало Эмму, с ней, как хозяйкой дома, никто не посоветовался, а еще эта старая служанка, которая теперь без зазрения совести руководила штатом слуг и раздавала им множество поручений. Этим утром леди Файнел с огромным опозданием выпила чашечку чая, ведь даже ее камеристка была отослана по поручению.

— Нет, это уже предел! — отчаянье вырвалось у Эммы, она даже начала хандрить, — В моем доме я забыта слугами, только потому, что старая челядь, от которой любая достопочтенная дама давно бы избавилась, имеет право голоса и, не советуясь, пользуется им.

Последние слова она произнесла, нервно расхаживая по комнате, Диана взялась разливать чай и, молча, с ней соглашалась, а Джулия удобно разместилась на подоконнике с книгой и поглядывала, что творится за пределами этого дома, чтобы сообщить, когда подъедет экипаж.

— … миссис Майерсон — змея, я знаю, зачем она решила погостить, мне давно известны ее коварные планы.

— Душенька моя, — ласково обращалась Диана к сестре, — она ничего не может сделать тебе, ты выше ее по положению, твоя падчерица должна считаться с тобой.

— Нет, я знаю, что задумала моя достопочтенная «приемная доченька».

— Запомни, любое коварство мы постараемся предотвратить, я же с тобой.

— Как хорошо, что ты приехала, мне стоит поблагодарить твою непокорную дочь за это.

Джулия с удивлением уставилась на тетушку:

— Вот уж кого-кого, а Пенелопу благодарить не стоит, она этого не заслужила, — сколько же неприятной горечи прозвучало в этих речах.

— Она специально привезет сюда своего сыночка, — продолжала Эмма, погруженная в свои размышления, — в ее планах выбить для этого гаденыша долю наследства положенного Мориссону по праву.

Брошенная фраза сразу вызвала интерес у Дианы и Джулии.

— Да, да, — продолжала Эмма, — дорогие мои, наша достопочтенная миссис Майерсон может оказаться в скорости нищенкой, их семья в затруднительном положении, — она злорадно улыбнулась.

— Откуда тебе известно это?

— Пусть она живет хоть за океаном, я все равно буду знать, что творится в ее доме, у нас всегда найдется пара-тройка общих знакомых.

Тем временем коляска запряженная четверкой лошадей въезжала на территорию особняка, лаяли две борзые и слышались голоса встречающих слуг.

— Вот и гости пожаловали, — сообщила Джулия со своего смотрового пункта.

Две дамы окружили ее, всматриваясь в заоконный пейзаж, спустя минуту Эмма молвила:

— Что ж, мои дорогие, вам представилось лично познакомиться со здравствующей ехидной.

Дверцы открылись, из экипажа вышла маленькая, полненькая дама в красивом дорожном костюме и шляпке, скрывающей ее лицо. Руку ей подал дворецкий, вот уже и всадник подъехал и шустро спрыгнул со скакуна. Его лошадь отвел слуга, а сам господин, поддерживая даму, вошел в дом. Его так же невозможно было рассмотреть, ибо черный плащ надежно скрывал фигуру.

Леди Файнел не сочла нужным немедля спуститься вниз и поприветствовать гостей, в такие дни она всячески старалась избегать дочь мужа, когда миссис Майерсон приезжала с визитом.

— Эмма, ты рискуешь впасть в немилость мужа.

— Диана, я сегодня, впрочем, как и вчера, слегка приболела, выйду к ужину.

Миссис Эсмондхэйл и Джулия настояли на том, чтобы всем вместе сойти вниз, они с трудом уговорили Эмму, которая позвонила, чтобы сменить наряд и немного оттянуть неизбежную встречу. Собравшись вновь вместе, вся троица спустилась в гостиную. У огня на своем «троне» восседал сэр Магнус Файнел, рядом с ним молодой джентльмен — внук баронета и Мориссон. Элисон отсутствовала, она поднялась к себе, чтобы переодеться.

Грации леди Файнел, ее величавой гордости могла позавидовать даже молодая королева, она ступала по своим владениям почти с закрытыми глазами, изящно делала кивок головой, как бы невзначай, задерживая взор на экране камина или фарфоровой вазочке, но не на гостях. Молодой джентльмен поднялся, приветствуя хозяйку, он еще не был представлен ей, поэтому их огромного кресла послышался приглушенный голос хозяина дома:

— Эмма познакомься это — Руперт Майерсон, сын Элисон.

— Имею великую честь с вами познакомиться, леди Файнел, я о вас наслышан.

«Не сомневаюсь» — подумала Эмма, слегка рассматривая молодого человека.

— В свою очередь, хочу представить вам мою сестру — миссис Эсмондхэйл и ее младшую дочь Джулию, — обе дамы сделали вежливый книксен.

Руперт оказался довольно посредственным человеком, имел заурядную внешность, схожестью напоминал своего деда и носил деревенские бакенбарды, как отметила Джулия про себя, и густые усы. Его маленькие черные глаза блестели из-под нависших бровей, он с первой минуты отметил молодую барышню Эсмондхэйл.

Мориссон как всегда потребовал, чтобы принесли вина из отцовских погребов, нарезанную холодную курицу и несколько сандвичей. Остальные гости предпочли черный китайский терпкий чай.

— Как только Элисон спустится, я хочу, чтобы был накрыт стол, — прохрипел сэр Магнус, отрываясь от беседы с внуком, и возможно недовольный упорным молчанием его жены.

— Мистер Файнел, — обратился Руперт к Мориссону — я посещаю Лондон впервые, не могли бы вы мне подсказать, где здесь устраивают скачки?

— О, вы увлекаетесь зрелищными видом спорта? — оживился Мориссон, оказавшись в своей стихии. — Я завтра отправляюсь на ипподром с одним моим другом, думаю, ваше общество не помешает. Даже могу вам посоветовать хорошую лошадь — Резвая Бетти или Игривый Барон — лучшие скакуны вот уже который сезон.

— Я вам чрезвычайно благодарен.

В глубине души домочадцы Мориссона знали какую слабость он питает по отношению к скачкам, не раз происходили неприятнейшие разговоры в кругу семьи из-за этого пристрастия. Сэр Магнус должен был немедленно пресечь финальную часть этого разговора, но в данном кругу счел это невозможным и промолчал. Эмма кое-что подозревала, но это были лишь ее догадки.

Весь этот вечер Джулия с небывалым интересом рассматривала приезжих гостей. Во-первых, чтобы убедиться, действительно ли они такие, какими рисовала их Леди Файнел. Во-вторых (она еще боялась себе признаться) постепенно проникалась к гостям симпатией. Когда Элисон вошла в гостиную, он сразу же бросилась здороваться с озлобленной леди Файнел, сделала несколько комплиментов матери, как только их представили, и заговорила с Джулией по-французски:

— Mademoiselle Juliette.[4]

— Oui, madame?[5]

— Je suis si contente qu'a trouvé à vous une telle bonne interlocutrice, — она жмурила глаза от удовольствия — Il est tant d'au plaisir.[6]

Мисс Эсмондхэйл была немного сбита с толку таким радушием, с которым отнеслась к ней Элисон, но тяжелее казалось ощущать на себе осуждающий взгляд тетки и матери.

«Возможно она не такая уж и плохая, и вся неприязнь тетушки сводится к тому, что миссис Майерсон ей не дочь, тем паче любимица отца. Ведь им тоже приходится сносить Пенни, и в доме работает Нола, от которой отец запретил избавляться. Все семьи практически одинаковы: сэр Магнус строг, как и отец», — придя к такому неутешительному выводу, Джулия еще больше растерялась, как быть дальше? Не будь тут ее тетки, она с удовольствием болтала с миссис Майерсон весь вечер. Сложно выкручиваться в сложившейся ситуации, отталкивать людей, с которыми тебе приятно свести знакомство. Руперт такой душка, несмотря на свою неприглядность, и совершенно не похож на Гембрила. Спустя время, когда увлеченность ослабла, здравый смысл подсказал, что Ричард был чудаком, он-то не отходил от нее и засыпал комплиментами, то подобно собачонке, волочился за сестрой. Мысль приобрела новое направление — «Интересно, а чтобы сейчас делала Пенелопа? Скорее всего, подразнивала тетушку, она же некогда не любила родственников матери. Но Джулия не Пенелопа, она должна вести себя подобающе, поэтому ей лучше помалкивать и не выказывать своей симпатии».

— Отец, я поражена, что старая Глора так расстаралась к моему приезду, не нужно было производить столь тщательные перемены, ведь леди Файнел могла затаить на меня обиду, она хозяйка дома и правительница в нем. Знаете, я так долго не отведывала такой изысканной пищи. Французский рисовый пудинг и ванильное мороженное, я много раз видела их во сне, моя кухарка недостаточно квалифицированна, чтобы готовить подобно лондонским поварам, они ценятся далеко за пределами столицы… — после такого потока речей, она сделала небольшую паузу, чтобы передохнуть:

— J'étais aux anges![7] — таким был ее окончательный приговор.

Музыканты сыграли несколько грустных мелодий, миссис Майерсон даже достала свой носовой платок, но вот прозвучали первые нотки веселой шотландской песенки, и Элисон захотелось станцевать рил. Ее кавалером вынужден был стать неуклюжий Мориссон, после сытного ужина он стонал и пыхтел, переводя дыхание, в то время как его дама беззаботно порхала по лакированному паркету.

На следующем танце его сменил Руперт, который стойко держался до последнего. Он хотел пригласить Джулию на первый танец, но она вежливо отклонила предложение, стараясь держать безопасную дистанцию по отношению к этим людям. Мориссон после такой встряски раскраснелся, без сил упал в кресло и до конца вечера не шевелился, лишь иногда ему подносили бокал вина или старинный английский напиток «Шерсть ягненка» — пиво, смешанное с яблочным сидром, сахаром и специями — он очень хорошо утолял жажду. А еще он был избавлен от постоянных понуканий и сарказмов со стороны отца.