Так прошло лето, затем начался охотничий сезон и только к Михайловому дню миссис Эсмондхэйл и дочь вернулись в Беркшир. Столько впечатлений, а самое главное — помолвка, стали самыми обсуждаемыми темами во время вечернего досуга. Особенно говорливость проснулась у младшей сестры, теперь уже полноправной невесты, она в который раз с не меньшим пылом пересказывала как же хорошо и насколько Сейвилскволовские долины и Хайнсофская роща прекрасны и что прогулки ее были не только в пределах господского парка, но и близ речушки Рипл, где Джон, собственно, и сделал ей предложение.

— Он такой милый, мой Джон, — с нежностью отозвалась она.

— Ты его любишь? — спросила Пенелопа, чьи уши уже несколько часов подвергались потоку эмоций Джулии, а именно: расположение дома, убранство гостиной, обустройство особняка, архитектурный стиль, последние преобразования, состояние мистера Мэлона; прилегающий к особняку домик арендатора в четверти мили, который скоро станет приютом для миссис Мэлон, которая возжелала поселиться отдельно, но остаться в родных краях; полной реконструкции пасторского домика, где молодая миссис Миллс отныне хозяйка.

— Да, я, кажется, влюблена, но только не той любовью, которая напоминает скорее жажду собственичества красивым джентльменом, нет, это скорее благодарность за искренность чувств Джона, и спокойствие совести, желание быть с этим человеком, направлять его натуру в нужное русло, открывать таланты, о коих он и не подозревал, но они тем не менее есть, разделять все радости и тяжбы.

— И быть хозяйкой собственного особняка, — лукаво добавила Пенни.

— Ну я … не это меня побуждало, хотя красивый дом, земли, фабрики, которые приносят солидный доход и притязания жить той жизнью, к которой я привыкла, ни в чем себе не отказывая, а может даже и больше…. Но главное — он любит меня! Он по-настоящему в меня влюблен вот уж сколько лет.

— Мне отрадно слышать, что моя маленькая сестренка, наконец, поняла, что за красивой оберткой не всегда прячется золотая душа, и что непритязательный сосуд бывает наполнен божественным нектаром, дарованным свыше.

— А я ведь ему еще тогда понравилась и не шла с головы, и стоило нам открыть друг другу души и чувства наши, как поросль жимолости, проросли и укоренились. Я так рада, что в этот раз все это не самообман, ведь знаешь, Пенелопа, с человеком перемены просто неизбежны, как внешние, так и внутренние.

— Перемены неизбежны, — в полголоса повторила Пенелопа за сестрой, — перемены…. Неизбежны! — в этот момент одна мимолетная мысль зажглась яркой кометой в ее сознании.

Когда мистером Эсмондхэйлом и мистером Мэлоном были улажены все соответствующие дела, а Джулия заканчивала приготовления к свадьбе, Диана составила список приглашенных, успевая наносить краткие визиты, чтобы в который раз произнести фразу: «Бог ты мой, как засиделась я, а ведь моей малышке Джулии обязательно нужен совет по поводу подбора тканей; кружев; ленточек и прочего. Она ведь выходит замуж… да-да, я так счастлива…» и тем самым подогревать мелкую зависть у некоторый своих подруг. Особо от того злилась Генриетта Тренд, которая почувствовала жестокое разочарование из-за того, что у нее из-под носа увели такого замечательного кандидата для дочери, а ведь это был ее бал. На Саманту два-три раза в день, смотря по настроению, сыпались всевозможные обвинения в нерасторопности и медлительности. Счастливая чета Хьюбов со свекровью уже к тому времени покинула Моулд, а Эллин все еще гостила у тетушки — с нее уж точно будет толк, про себя радовалась миссис Тренд каждый вечер. Потерпевшим в этой истории оказался еще и мистер Тренд, который якобы нарочно мешал и не поощрял ухаживания, на что глава семьи махнул рукой или иногда хмыкал, перелистывая газету, но в основном придерживался мнения, что от него уж точно ничего никогда не зависело и все это дела госпожи Судьбы. Хотя пару раз, по-видимому, окончательно выведенный из себя, он указал жене, сколь зыбкими бывают эгоистичные надежды. Но любая свадьба насыщена что благожелательностью, что злокорыстием.

В честь помолвки Диана решила устроить небольшой званый ужин, возможно, с танцами, триктраком. Приглашения получила вся тогдашняя компания в Лондоне, особой чести удостоился Генри Мартин, которого неоднократно возвели в ранг героя, честь ему и хвала. И еще одно приглашение через пособничество каких-то далеких знакомых попало к мистеру Форхтину, который умудрился быть знакомым с Мэлоном.

Путь этой истории, некогда начавшейся с этой самой гостиной, снова вернулся на круги своя, но в этот история станет намного интересней:

— … И тут наш кучер так рванул в сторону, что мы все подпрыгнули и я поняла, что оно неспроста, — уж в который раз пересказывала свой рассказ о том злосчастном случае, — когда девочки мои одновременно воскликнули и выскочили из кэба, бедный мистер Мэлон, он упал, мы думали о худшем, но провидение не оставило его и теперь здоровье и счастье его вне опасности, — при последнем заключении Джулия и Джон понимающе переглянулись между собой, кто-то поднял бокал за здоровье и долгие лета сего джентльмена, а миссис Мэлон залилась румянцем гордости за сына.

— Как опасно жить в столице, — заключили две особо преданные юные слушательницы, которые в этом сезоне должны были впервые выезжать в свет. Джулия и Мэлон уже не отвлекались друг от друга, мило беседуя у рояля, Барбара и Роберт взялись за руки, вспоминая все недавние лондонские скандалы, а мистер Эсмондхэйл перевернул газету. Рассказчица продолжила и все отдали должное Мартину, и даже Пенелопе, а эта парочка, в свою очередь, решила сойтись, чтобы поблагодарить друг друга во взаимопомощи.

— Мистер Мартин, вся наша округа теперь считает, что вы представитель одного из тех вымерших орденов рыцарей-госпитальеров, которые некогда, жертвуя своими жизнями, спасали страждущих. Вот уж не одна дама будет тайно вздыхать и думать о вас, как делали это наши предшественницы, — Пенелопа добродушно улыбнулась, взглядом намекая на некоторый близ сидящих девиц, украдкой разглядывающих Генри.

— Думаю, если я открою всю правду, дамы будут мною разочарованы, если б не мое обещание помогать людям, когда сам уже не нуждаюсь в помощи, скорее всего, проехал бы мимо. Да и к тому же, вы тоже прекрасны, изображали из себя Ангела Фанчелли[22], но все лавры оставили Андромахе[23], и удалились подобно аббатисе[24] в келью, молиться о душе болящего.

— Вы заговорили о таких высоких материях? — удивилась дама, робея от своей неопознанности.

— У меня есть прекрасные соседи, удел чьих, доставлять до моих ушей множество разнообразной информации на тот или иной предмет. Вы просто не представляете, какие мифы они пересказывали о Мерлине, Альфреде и Вивиан. И лучше вам не догадываться что за Миневра[25] движет этими сердцами.

Тем временем, музыканты от более торжественных прецессий, заиграли веселенькую мелодию, под стать тех, что пользовались популярностью в тот или иной выездной сезон или же по просьбе господ. И один господин, который все это время находился на задних лавах и участие принимал пассивное, решил напомнить нашей героини о своем существовании и присутствии. Это был Томас Форхтин, наш старый знакомый, — человек по разуму своему далек был от просветленных умов, но обладал безупречной памятью. Сумел в благородной даме, в бледно-аквамариновом наряде, украшенном жемчугом и обшитом серебряной нитью, разглядеть простую помощницу доктора в обычном платье из грубой шерсти, с волосами затянутыми в узелок, хотя сейчас ее кудри спадали на плечи, обрамляя лицо и обнаженные плечи и шею. Он узнал движения рук, слегка резковаты для леди, эту улыбку, слишком дерзкую, для благовоспитанной девицы. Его удивление, подстрекаемое любопытством, подтолкнуло подойти и поздороваться.

— Мисс Пенелопа, — он ликовал от своей проницательности, — век бы не подумал, что встречу вас здесь. Ведь в моем представлении, вы воплощение тех добрых женщин из бедных семейств, которые посвящают себя ухаживанию за больными, за определенную плату. Но благородная дама, которая проявила миссионерское сострадание к ближним, выказывая мужество и рискуя не только честью, но и жизнью….. а теперь я сделал вывод, что паломничество ваше подошло к завершению.

Пенелопу передернуло от такого сюрприза, и самое печальное, что Генри слушал все эти лести с той суровой серьезностью, которая губит даже самые стойкие ростки надежды…

— Простите, сэр, но возможно я не хочу об этом говорить.

— Но как? Добродетель должна вознаграждаться славой.

Пенелопа, бледная и дрожащая, в ужасе оглянулась на гостей, которые, из слов матери, знали, что она пребывала в далекой Шотландии, в уютном, отдаленном домике ее тети, когда та была якобы безнадежна, и никто не догадывался, какие испытания перенесла девушка. И прямо сейчас по глупости сего джентльмена, она предстанет перед публикой лгуньей, не то, чтобы это было так страшно, но что скажут о матери, а ведь их отношения стали ровнее, даже немного теплее, чем прежде. Ей не оставалось ничего лучшего, кроме как попросить у мистера Форхтина принести стакан пуншу, а самой искать укромный уголок на балконе.

— Ой, мамочки, — она задыхалась от сдавившего ее чувства стыда, будто пойманный на горячем вор, которому светит виселица, — как же мне быть?

«Как же могло так случиться, судьба снова хочет испытать меня на прочность, на прочность духа? Я не хочу этого, я только лишь возродилась»

Она пару раз оглянулась в оконный проем, наблюдая за мистером Форхтином, который что-то энергично рассказывал Саманте. Пенни тряслась в предчувствии позорного разоблачения, которое неминуемо последует за этим разговором. Но ведь это только заинтересует соседей и неизбежно все узнают о том вечере с Ричардом. Какой позор!

И в то же время, кто-то слегка прикоснулся к запястью девушки, и она нервно шарахнулась в сторону. Подле нее стоял Генри, с пуншем, серьезный и грустный. Его взгляд остановился на ее лице и ускользнул в сторону:

— Думаю, наступило время объясниться…

Слова, будто по волшебному мановению, отдали эхом в голове — Объясниться! это объясниться хуже погибели для нее. Ей на мгновенье показалось, что ее мозг, ее здравый рассудок обволакивает пелена, все ее тело задрожало от холода и страха, страха взглянуть в глаза этому человеку

— Я действительно год назад была обычной медсестрой на подхвате у доктора, я знаю, это звучит нереально, но тогда у меня не было выбора, и не спрашивайте больше ни о чем, — она отвела свой взгляд, надеясь, что ее собеседник сейчас развернется и уйдет.

Генри, молча, выслушал ее.

— Я знаю…

— Знаете? Но как? — ведь о решении матери не знал никто посторонний, кроме Джулии, даже миссис Гембрил не была посвящена.

— Знаю, мисс Пенни, и самое страшное, что я это придумал…

Дама прислонилась к парапету, будто перед ней стоял не человек, а оборотень.

— Как? — выдохнула она.

— Ваша мизансцена с Гембрилом, не более, чем тщательно продуманный план вашего падения. Вы полновластно можете почитать меня тем негодяем, который заставил прозябать вас в нищете целый год и работать, подобно служанке.

У Пенелопы на глазах заблестели слезы, и не потому ей было стыдно вспоминать прошлое, но потому что она почти в него без памяти влюбилась, а он обошелся с ней так мерзко.

— Я думаю, что мой рассказ больше будет напоминать исповедь, и потому прошу немного вашего драгоценного времени, — рассказчик заметил, что его слушательница молча кивнула, но если сейчас он не откроет ей свое сердце, то возможно больше никогда… — Тут нет ничего сверхъестественного, лишь мерзкий договор глупца и негодяя, заключенный, почти три года назад…

Как вы догадались, глупцом был я. Черт меня дернул осуществить свои намерения легким путем, хотя мог потерпеть еще лет семь и не прибегать к низостям.

Одним февральским вечером 1840-го года, я тогда еще снимал гостиничный номер в Лондоне, изрядно выпив, нанял карету и отправился к демону в гости. Не удивляйтесь, его жилище, украшенное двумя антификсами в виде средневековых чудовищ, да у него даже подсвечники, будто впаянные в стену медные змеи, извергающие из пасти огонь, хотя это все оправдания. В низеньком кабинете, загроможденном громоздкой лакированной мебелью из моренного дуба, меня принял хозяин этого капища — мистер Фиджер. Вид гордого фата поразил меня, он был до того жалок и подавлен, хотя на то не было резких причин. Я привез ему отцовские расписки и некоторую сумму, приобретенную заграницей. И хотя мне тогда недоставало пяти-шести тысяч, я был уверен, что смогу вернуть дом. Деньги ему оказались не нужны, а Белстон мистер Фиджер собирался превратить в охотничий домик для его разгульной компании друзей. Вы не представляете, каково мне было узнать, что все, что дорого и считалось реликвиями семьи, будут прикасаться низменные ручонки каких-то проходимцев. Но что тогда было в моих силах? Я пал в отчаяние и поклялся выполнить все, дабы только вернуть дом…