Наталия Орбенина - Перо фламинго

Лепеча ласковые слова и глупые нежности, взявшись за руки, они двинулись к источнику, и, не сговариваясь, издали обошли то место, откуда торчала из песка базальтовая рука. Какая разница теперь, что с ней сталось? Лучше просто не знать и не томиться неведомым страхом. Но страх все же не отпускал, животный, глубинный. И он вырвался наружу, когда они увидели, что лужи нет! Вода едва сочится, а лужа высохла! Спасительная вода иссякала! Поспешно набрали в единственную флягу и вернулись в полном унынии, пытаясь придумать, во что еще можно набрать воды. Егор кружил по храму, между колоннами, мучительно стараясь изобрести выход:

– Серна! – позвал он. – Погляди сюда, ты передвигала камень? – Он указал на камень, поверхность которого служила для разрезания верблюжьего мяса.

– Нет, – она недоуменно пожала плечами. – Он слишком тяжел, да и зачем мне?

– Посмотри! Я подвинул этот камень в тень угла храма и колонны. Он был почти рядом с фундаментом, я точно помню. А теперь? Теперь он странным образом переместился, на него падает солнце, хотя вчера в это же время тут была густая тень. И между камнем и углом строения образовалось расстояние почти… – он измерил. – Почти в две ладони!

Они были обескуражены. Кто и зачем передвинул камень?

Они присели в тени, и тут Серна почти подпрыгнула:

– Егор! Тут тоже все изменилось! Тут была тень, а теперь её нет, колонна съехала направо! – она указала на место, на котором сидела и сегодня, и вчера. – Что же получается? Город движется? Разве такое может быть?

– Но ведь именно поэтому его не находят, невозможно точно указать, где он находился прежде! – продолжил Аристов её мысль.

Взбудораженные открытием, они выбежали их храма и устремились на окраину, туда, где подступала пустыня. Так и есть, гребень ближайшего бархана сдвинулся вправо! Не в силах осознать свое открытие, они побрели обратно между громадных колонн. Снизу доверху их покрывали росписи и иероглифы, во многих местах сохранились сочные яркие краски. Но Егор уже не смотрел наверх, он уставился вниз и молча дернул Серафиму за рукав пыльного платья. У основания одной из колонн открылась черная дыра, она была уже достаточно большой, чтобы туда мог пролезть человек. То, что её не было накануне, они знали наверняка, потому что много раз проходили именно здесь.

С величайшей осторожностью они приблизились. Из глубокой тьмы пахнуло холодом, над поверхностью клубился голубоватый пар.

– Вот оно! Я понял, о чем пытался поведать Северов. Вот путь в преисподнюю, вот возможность получить неведомое человечеству знание! – воскликнул Аристов.

Серна отшатнулась от края бездны и потащила его за собой.

– Уж не собираетесь ли вы опуститься туда? – она заволновалась, и снова назвала его на «вы».

– Если бы я оказался тут один, я бы не сомневался ни на миг! – последовал твердый ответ.

Серафима Львовна задумалась, а потом вскинула голову:

– Если вы решите пойти, я пойду с вами. Мне теперь не жить без вас! Моя жизнь без вас не имеет смысла. И если Альхор открылся, то он открылся для нас двоих. Значит, этот путь предназначен и мне!

И она решительно шагнула к краю отверстия.

– Нет, Серна! Нет! – он оттащил её прочь. – Я чувствую, что это великое искушение, великий соблазн, но за это наступает страшная расплата. Я не могу жертвовать тобой. И нашей любовью, – добавил он едва слышно.

– Но ведь мы все равно погибнем. Вода иссякает, какая разница, теперь, или через два дня мучений? Меня не страшит смерть. Мне незачем возвращаться в прежнюю жизнь. Там не будет тебя. Я остаюсь в Альхоре, и будь что будет!

– Постой! Не торопись! Пока у нас не закончилась вода и провизия, нам нет смысла спешить!

Егор и Серна пошли прочь, потом внезапно остановились и, словно от толчка в спину, обернулись. На краю черной ямы стояла Белая львица. Она неотрывно смотрела на людей своими прозрачными голубыми жуткими глазами, казавшимися в этот миг человечьими. Вся её поза, взгляд словно приглашал передумать, вернуться и поддаться губительному соблазну.

– Прошу тебя! Оставь нас! Мы не те, кто тебе нужен! – выкрикнул Егор.

Животное прогнулось, потянулось, сверкнуло глазами и прыгнуло в темную пропасть. Над поверхностью молнией метнулся белый гибкий хвост. Они повернулись и пошли прочь, но через десяток шагов остановились и, не сговариваясь, обернулись, почти уверенные в том, что увидят. У подножия колонны мирно, как и прежде, громоздилась куча песка, нанесенная за ночь ветром. Путь в непознанное безвозвратно исчез.

Медленно обнявшись, они вернулись под сень приютивших их развалин. Кое-как доели мясо, ставшее просто отвратительным. Оставалось в запасе еще немного галет и черствого хлеба. День тянулся медленно, медленно и тупо крутились мысли. Что делать дальше? Оставаться или покинуть Альхор? Да какая разница, где умирать!

Потом пришла ночь, и снова они погрузились в объятия друг друга. Прекрасное и жуткое, вот что такое Альхор! Страх и любовь. Страсть, перемешанная с кошмаром. Слишком острое блюдо!

К утру, когда воздух приобрел прозрачность и очертания окружающего, уже освобождая от тьмы, Егор поднялся и вышел из храма. И тотчас же замер, парализованный ужасом, который пронзил его целиком. Волосы на голове поднялись, словно опять приближалась буря.

«Сестра Ужаса» словно надвинулась на него своей необъятной каменной махиной. И лицо! Оно неузнаваемо изменилось! Глаза, которые до этого были устремлены вдаль, оказались полузакрыты, а рот открылся в зловещей улыбке! Чуть припухлые губы, доселе плотно сжатые, раздвинулись самым непостижимым образом. Каменные губы улыбались, но эта улыбка рождала только страх и оторопь.

На подкашивающих ногах Аристов устремился назад.

– Нам пора уходить! – прохрипел он и стал собирать их нехитрые пожитки.

Серна подскочила, сон, который её сморил, улетучился вмиг.

– Что там? – прошептала она.

– Альхор дает нам знак, что наше пребывание тут завершено! Тебе лучше не смотреть.

Но она упрямо мотнула головой и высунулась из-за угла храма, через миг упав без чувств.

Аристов метнулся к ней, но она довольно быстро пришла в себя. Ничего не говоря, они поспешили прочь и почти бегом покинули Альхор. Когда были сделаны последние шаги по этому странному городу, они почувствовали, будто на них глядит множество глаз. Точно все идолы, полуразрушенные, поваленные, отдельные головы, ступни, руки, все смотрит им вслед. Не хватило духу обернуться. Сжавшись, вобрав голову в плечи, они бежали по песку, как будто за ними кто-то гнался, взлетели на бархан и повались без сил. Так они лежали, пока не стало вставать солнце. Его первые розовые проблески разукрасили пески, придали им непонятное очарование. В какой-то миг пустыня стала розовой и сиреневой. Егор первый осмелился поднять голову, помог подняться Серафиме. Они подошли к краю бархана, назад, чтобы еще раз взглянуть на город, который подарил им любовь. У подножия бархана в сиреневых сумерках они не увидели ничего, не было ничего, только пески. Альхор исчез.

Струя воды с легким звоном льется из высокого кувшина в хрустальный бокал. Вода наполняет бокал до самых краев и выливается, сначала тонким ручейком, а потом снова широкой струей. Губы жадно хватают сначала каждую каплю, а потом живительная прохлада, спасительная влага начинает течь полным потоком в рот, оттуда растекается по всему телу, наполняет его, точно сосуд. И этому потоку нет конца, он не иссякнет никогда. Он будет литься вечно, и вечно её пересохшие губы будут благословлять каждый глоток…

– Серна, очнись!

Женщина вздрогнула. Опять бред, сон, галлюцинация. Она спит на ходу. Нет, это невозможно назвать сном. Это морок, наваждение, это движение к смерти. Она идет, точнее, бредет, тащится по песку уже вторые сутки. Или третьи? Или это еще первый день, после того, как они покинули Альхор. Да был ли Альхор? Неужели она стала любовницей этого угрюмого человека, засыпанного песком, с измученным загоревшим лицом? Конечно, нет, это все бред сознания, истерзанного зноем, жаждой, голодом. Она вылезла из песка после бури, нашла его, и теперь они вместе ищут спасения. Все только сон, мираж. Фата-моргана.

Она споткнулась и упала. Аристов бросился к ней и попытался поднять, но не смог. Серна лежала на боку, отвернувшись от всепроникающего солнца, и чувствовала, как его жар пронизывает её истрепавшуюся одежду, иссушает ноздри, горло. Глотать становилось все тяжелей и больней. Слюны не было, губы потрескались, язык едва ворочался во рту.

– Серна, вставай, мы должны идти! Вставай!

Он дотронулся до неё, и его прикосновения показались ей божественной лаской. Так все же существовал Альхор, и она теперь принадлежит ему, а он ей? Может, спросить?

О, это безумие, безумие подступает со всех сторон! Разум не в силах перенести страдания тела. Господи, помоги, помоги не сойти с ума. Господи, пошли спасения рабе твоей! Или убей сразу! Невозможно чувствовать, как по капле уходит жизнь, уходит прямо в ненавистный песок, такой обманчиво мягкий, такой ласковый. Капля, капля, снова капля! Воды, воды, немного, каплю! Как это называется, говорил Северов, – marva?

Аристов бережно отвинчивает крышку фляги и приподнимает голову спутницы. Медленно, чуть-чуть, он вливает в её рот теплую, почти горячую воду. Она жадно глотает, но эти жалкие капли не приносят ей облегчения. Они только раззадоривают бесконечное чувство жажды. Судорожно сглотнув, Аристов закрывает флягу. Она заметила, что он не позволил себе выпить ни глотка.

– Егор, не смей, – прохрипела Серна. – Ты должен жить, ты моложе, крепче, ты выдержишь.

– Я не оставлю тебя, я не позволю тебе умереть!

Егор, после бесплодных попыток поднять Серафиму, кое-как смастерил из её и собственной одежды подобие волокуши и, упираясь, с трудом поволок бесчувственное тело вперед. Но и его силы иссякали. Он часто останавливался и уже не понимал, что делать дальше. Стоило ли так мучиться? Пожалуй, когда Серна впадет в окончательное забытье, он остановится и будет ждать конца. А сам? В конце концов, у него еще есть ружье. Там несколько патронов… Только бы хватило сил закопать её тело… Невозможно оставить…

К ночи он обессилел совершенно. Положил бесценную ношу и упал рядом, крепко обняв её. Серафима иногда приходила в себя, дико озиралась и опять впадала в забытье. Она уже не просила пить, не говорила ничего. Аристов вглядывался в её лицо, изменившееся до неузнаваемости, и с отчаянием узнавал на нем первые признаки надвигающейся смерти. В кромешной тьме он лежал на остывающем песке и стучал зубами от холода и подступившего отчаяния.

К утру Егор окоченел и, не дожидаясь явления солнца – убийцы, снова поволок свою ношу. Куда он шел, он не знал. Снова взошло солнце, и снова пустыня окрасилась в розовое и сиреневое. Потом побежали лиловые лучи, а потом грянул свет. В другой раз он бы без устали восхищался этой дикой неописуемой красотой. Но теперь эта красота, этот свет и идущий за ним жар несли ему и Серне гибель! Красные, воспаленные глаза уже ничего не хотели видеть, пот струился по лицу, а потом иссяк, кожа покрылась коркой, язык и нёбо превратились в кровавую рану. Из груди вырывался хрип и стон.

Ближе к полудню он выпил последнюю каплю и замер около безжизненного тела Серны. Она еще была жива, едва угадывалось её дыхание, но оно слабело с каждой минутой. Аристов лежал и неотрывно смотрел ей в лицо, боясь пропустить тот самый миг…

Что-то почудилось на горизонте… опять мираж… Фигуры… Плывут по небу… В горячем дрожащем воздухе… Мираж… Оставь, пустыня, свои изуверские коварные игры, не мучай, дай умереть спокойно, без безумной надежды… Нет, о, Господи! Это люди… люди… на верблюдах… Бедуины… Повернули, не видят… Господи… они уходят…

Он из последних сил встал на четвереньки, подтянул к себе ружье, поднял его на дрожащих руках вверх и выстрелил.

Северов потрогал бледный лоб Серафимы Львовны, посчитал в очередной раз пульс на запястье, невольно покачал головой и вылез из бедуинской палатки. Пошли вторые сутки, с того мгновения как он, сам уже ни на что не надеясь, обнаружил в пустыне почти бездыханные тела Соболевой и Аристова. За жизнь Егора он уже не боялся. Внутренним чутьем Северов понял, что Аристову ничего не угрожает. Он молодой, крепкий, выносливый. И самое главное, силен духом и верой в жизнь, жаждой жить, выкарабкаться во что бы то ни стало. А вот Серна совсем плоха. Тело иссохло, мучимое жаждой, и жизнь из него утекала медленно, но упорно, как бесценная вода в необъятный песок. Аристов уже не только окончательно пришел в себя, но даже и встал на ноги, шатаясь, выполз из палатки и теперь сидел неподалеку, подставив лицо теплому ветру.

Солнце клонилось к закату, в эти предвечерние минуты оно становилось ласковым, кротким и совсем не жгло, а только нежно лелеяло землю в своих лучах. Егор сидел, подвернув под себя ноги, уставившись на линию горизонта, туда, куда стремилось закатиться светило. Пустыня из желтой превратилась в бледно-коричневую, потом добавились серые тона, вокруг протянулись длинные тени. В иной ситуации, Аристов бы только позабавился, какие непомерно длинные, тонкие ноги у теней верблюдов и людей. Но сейчас ему было все равно, прекрасен окружающий мир или полон безобразия. Только одна мысль как раскаленное железо жгла его сознание. Выживет ли Серна? Если она погибнет, как ему жить дальше? И стоит ли вообще тогда жить, если исчезнет то, ради чего дается эта жизнь? То, что любовь к Серафиме теперь стала смыслом его жизни, он даже не сомневался. Он совершенно не задумывался над тем, что его возлюбленная замужем, да еще и мать взрослого молодого человека, который, как знать, быть может, станет мужем его собственной сестры. Вот головоломка! Но какое, какое это имеет значение здесь, в пустыне, на краю могилы?