Наталия Орбенина - Перо фламинго

– Простите, что мое невежество и необразованность не дает вам этой возможности, – тихо и без всяких эмоций ответила жена, но в её словах он услышал укол.

– Полно, я не хотел тебя обидеть! Ни тебя, ни Северова, которому мы по гроб жизни обязаны. Ни тем более господина Аристова, этого во всех отношениях достойного молодого человека. Не так ли?

И он внимательно посмотрел на жену. А она смотрела в окно, словно там было что-то интересное.

– Вот что, Серна, я бы хотел все же приняться за труд об Альхоре. Но для этого я должен буду предоставить доказательства, свидетельства. Стало быть, тебе нужно, по меньшей мере, заставить себя выйти из своей комнаты. Сделай над собой усилие на благо человечества!

Профессор пытался шутить и говорил веселым голосом.

– Мне жаль разрушать ваши планы, но я не смогу, – она натянула на себя шаль и завернулась в нее, спасаясь от его колючего недовольного взгляда.

А именно таким он сделался в тот миг, когда Серна произнесла эти слова.

– Серафима, ты не можешь отрицать того обстоятельства, что и я, и твой сын, мы оба проявляем невероятное терпение, ожидая, когда пройдет твое недомогание. Мы сносим новые капризы, прихоти…

– Это не капризы, – она резко прервала его. – Смиритесь с мыслью, что ваша жена душевно больна, и оставьте меня в покое!

– Но коли вы больны, вам место в лечебнице для умалишенных! – Соболев выкрикнул последние слова и тотчас же раскаялся в них.

– Вот и чудесно! – она даже просияла. – И слава богу! Отдайте меня туда и забудьте о моем существовании!

Соболев с усилием взял себя в руки, видя, что беседа приняла совсем не тот оборот.

– Полно, Серафима, полно! Прости, я был резок! Пойми, но я в отчаянии! Я люблю тебя и мне мучительно видеть, что сделалось с тобой! Скажи, что мучает, что пугает тебя? И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вернуть тебе прежнее спокойствие души.

«Исчезни из моей жизни! Дай мне свободу».

Не эти слова были произнесены вслух. Серафима поднялась с кровати и стала бессмысленно ходить по комнате.

– Я не хочу портить вам жизнь. Я попытаюсь… Но не ждите от меня многого…

– Вот и славно, вот и замечательно! – бодренько продолжил профессор. – Тут как раз и случай подходящий. Публичная лекция, моя новая книга о Египте. Будет весь цвет русской науки. Я полагаю, ты не можешь не поддержать меня! К тому же, совсем скоро, подумать только, выставка фотографий Лавра о Египте! Ведь ты совсем не знаешь, он теперь модный, известный, талантливый! О нас пишут в газетах!

Серафима Львовна улыбнулась. Действительно, для неё жизнь остановилась, потеряла смысл и остроту.

– Я приду и на лекцию, и на выставку. Обещаю вам, – промолвила она с некоторым сомнением.

Окрыленный разговором, Викентий Илларионович некоторое время пребывал в приподнятом настроении. Ровно до того момента, пока в кабинет не явился сын Петр.

– Отец, я бы хотел серьезно поговорить с вами.

В душе у профессора все сжалось. Он знал, о чем думает его мальчик, о чем кричит его нежная душа.

– Скажите, что произошло с того времени, когда вы сами просили для меня руки Зои Федоровны, что переменило ваше намерение? – Петя говорил вызывающе. Голос его звучал звонко, он волновался и краснел. Но по всему чувствовалось, что он не намерен более ждать.

– Ничего не произошло, кроме того обстоятельства, что ваша мать, молодой человек, тяжело больна. Или вы полагаете, что мы с вами, юноша, с легкой душой оставим её страдать и примемся обустраивать вашу жизнь? Как вы это себе представляете? Свадьбу, гостей, и прочее, при том, что Серафима Львовна остается там, в своей комнате, наедине о своими страданиями!

– Да какие страдания, папа? Отчего она страдает? Не могу взять в толк! Вы же сами говорили, что доктора не находят ровным счетом ничего! Это я страдаю! Не вижу Зою, а если и вижу, то не знаю, что и говорить теперь! Она ждет, мне совестно, неловко, точно я обманул её!

– Петя, Петя! – профессор старался ободрить сына и хотел обнять его, но тот так возбужденно махал руками, что Соболеву пришлось отшатнуться. – Ты, брат, совсем развоевался! Поверь, женщины устроены особым образом, и во многом непостижимым. То, что происходит в женской голове, в женской душе, мужчине никогда, никогда не понять до конца, не осмыслить. То, что для нас пустяк, несущественно, для них целая трагедия! И с этим ничего не поделаешь, это просто принять и смириться с этим. Особенно, если хочешь любить.

Последние слова профессор произнес скорее для себя самого, нежели чем для своего расстроенного сына.

– Хорошо вам рассуждать о любви! – продолжал всхлипывать Петя. – Вы сами, когда пожелали, тогда и женились на маме. И не унижались ожиданием, не терзались сомнением!

Петя и не подозревал, что воткнул острый нож в зарубцевавшиеся раны отцовской души. Соболев замер, так как после этих слов забытые переживания сватовства, своего стыда, страха и отвращения юной невесты, все разом всколыхнулось и ожило. Но стоит ли посвящать в это сына? Ему еще предстоит пройти свой жизненный путь, полный разочарований и неудач.

– Вот что, давай подождем еще немного, я недавно говорил с мамой. Она обещала мне начать выходить…

– Она и раньше выходила иногда, – перебил Петя, и тотчас же краска стыда залила его лицо – сам того не желая, он выдал чужой секрет.

– Погоди, погоди, расскажи-ка, ты что-то знаешь?

Петя кивнул, не зная как дальше поступить. Это он случайно узнал, что мать не всегда сидит взаперти. Иногда, когда никого нет, она выходит одна и возвращается незаметно. Просто однажды Петя обнаружил, что её ботиночки мокрые, видимо горничная не успела их обтереть. Петя удивился еще больше, когда увидел, что шубка не так давно тоже была на воздухе. Юноша не знал, что делать с этим неприятным открытием и, не выдержав, выложил отцу.

– Это очень хорошая новость, друг мой! – с наигранной радостью воскликнул Викентий Илларионович. – Наша мама хочет преподнести нам сюрприз! Вот увидишь, в скором времени все наладится!

Он похлопал сына по плечу и проводил его из кабинета. Как только за Петей закрылась дверь, Соболев тяжело опустился в кресло, и мрачные думы овладели им. Выходит из дома, тайно, одна? Куда же она ходит? И к чему этот спектакль с недомоганием? Что кроется за этой фальшивой немочью?

Сначала он хотел призвать горничную и выпытать из неё правду, но потом передумал и решил сам следить за женой, чтобы докопаться до истины. От этой мысли ему стало так тошно, что он до вечера не выходил из кабинета. Все сидел, перебирал рукописи, но работать не мог.

На другой день Викентий Илларионович решил привести свой план в исполнение. Он отправился, как обычно, в университет, но за углом приказал извозчику остановиться. Отсюда был хорошо виден весь дом. Прошло три четверти часа, которые показались ему вечностью. Он уже решил ехать дальше, как вдруг увидел жену. Она вышла из парадного, постояла немного, вдохнув холодный воздух и кутаясь в воротник шубы. Соболеву показалось, что его глаза заволокло пеленой гнева и досады. Его обманывают. Как глупо, как нелепо! Что ж, теперь мы все узнаем. Выведем на чистую воду!

Серна взяла извозчика и что-то приказала ему. Соболев тихо тронулся следом. По пути он перебрал в голове все возможные варианты развития событий. Жена едет к любовнику, он врывается следом, нет – ждет на улице. Нет, зовет полицию. Уличает их… Да кто же это… неужто Аристов… В животе заныло. Подозревал… подозревал же… так хорош, так молод… Одни в пустыне… Да куда же она едет? Ах, ты, старый дурак, неужто подумал, что она едет к нему прямо на квартиру? Наверняка свили себе любовное гнездо… Да куда же она?

Соболев с изумлением понял, что экипажи на некотором расстоянии друг от друга движутся вдоль набережной Невы. Неужели в университет? Что ей там понадобилось? Нет, мимо… Академия художеств. Господи Иисусе, здесь-то что?

Серна приказала извозчику дожидаться, а сама пошла к парапету набережной. Соболев выпрыгнул на тротуар и осторожно, прячась за фонарные столбы, двинулся за женой. Серафима не обращала никакого внимания на окружающих. Она медленно шла вперед. Не оглядывалась и явно никого не ждала, что совершенно обескуражило Соболева, который твердо решил застигнуть любовников на месте свидания. Серна остановилась. И тут Соболева точно током ударило! Она стояла у подножия сфинксов, этих прекрасных фигур, которые уже много лет украшают набережную Невы! Изящные, розового гранита тела, прекрасные одухотворенные лица, миндалевидные глаза, полные, выразительные губы. Память профессора услужливо начала предлагать ему то, что по обыкновению он рассказывал студентам на лекции. Удивительная находка какого-то подозрительного греческого проходимца от науки… Цитата из Шампольона, основоположника египтологии: «Среди обломков виден сфинкс из розового гранита. Около 20 ступеней в длину, прекрасной сохранности и работы…» Нет, эти знания сейчас ни ему, ни ей не нужны. Стоя недалеко от жены, он словно проник в её мысли, ощутил все её переживания. И страшная догадка поразила его. Альхор неспроста явился не ему, знаменитому ученому, знатоку древности: свои мистические тайны Альхор открывает только абсолютно чистым, незамутненным душам, разуму, свободному от избыточного знания и ложного чванливого ощущения превосходства над теми, кому это знание не дано.

Серна подошла к постаментам и погладила сфинксов маленькой ручкой в замшевой перчатке. Подняла голову и долго всматривалась в загадочное лицо, её губы шевелились. О чем они говорят? С Невы налетел порывистый ветер, но женщина не чувствовала его, будто её не было на берегах холодной реки. Да, сейчас она далеко, и жаркий воздух, наполненный тайнами Альхора, обжигает лицо. А страшный лик «Сестры Ужаса» мнится прекрасным и завораживающим.

Лошадь привычно перебирала ногами. Возница поднял воротник, прячась от злого петербургского ветра и ожидая странную пассажирку, которую он в последнее время частенько привозил к каменным идолам. Мимо шатаясь, точно пьяный, прошел пожилой господин в бобровой шапке. Он долго смотрел на женщину, но так и не решился подойти к ней или окликнуть. Хотя по всему видно было, что собирался. Чудные эти господа, ей-богу!

Лавр медленно, со вкусом втянул в себя дым сигары. Сизые круги плавно поднимались вверх и таяли, таяли, таяли. Просторное помещение студии постепенно наполнялось ароматом дорогого табака. Но среди этого привычного запаха подвижные, нервные как у лошади ноздри Лавра продолжали чувствовать еще один аромат, божественный, всепроникающий. Ведь его обиталище только что покинула Зоя Федоровна, только что сама богиня соизволила посетить его. А аромат её духов, едва уловимый запах её нежного тела, её чудесных непослушных прядей, все это еще витало в воздухе и сводило Лавра с ума. Вся его чувственность, все естество здорового и сильного животного воспрянуло и готово было преследовать добычу. Но, увы, нельзя нарушать приличий, нельзя идти поперек воли дяди, желания семьи… Глупышка, зачем ты выбрала этого дурачка Петю, этого младенца в сюртуке и шляпе? Что вы будете делать вдвоем? Петь песенки и хлопать в ладошки? И это при том, о Зоя, что сделай ты только одно движение – и тебе откроются объятия, полные страсти.

Впрочем, в последнее время между нареченными кажется, наметился разлад. В доме дяди о свадьбе сына ни слова, Петя все время ходит нахохленный и несчастный. Зою и её братца-героя давно что-то не видно у Соболевых. Так не ведут себя, если венчание на носу. Стало быть, что-то случилось, но что? У Пети не спросишь. У него самого вопрос на физиономии нарисован. А дядю спрашивать боязно. Оскорбится, скажет, как можно, драгоценная тетенька больна! Да мы-то знаем, что дело не в болезни. Тут нечто иное просматривается. Эх, кабы разладилось, да сладилось бы по-иному, по его, Когтищева, плану…

От волнения, от сладострастных картин, которые тотчас же завладели его живым воображением, Когтищев заерзал на кушетке, на которой возлежал, а после и вовсе подскочил. Вот нынче, как чудесно получилось. Будто случайно Зоя оказалась тут, одна, без Аристова, без Пети, без горничной. Только Лавр, и она. Тростиночка, мотылек, фея! Теперь у Когтищева будет целая россыпь бриллиантов, чудных, изумительных фотографий Зои. Ведь он припадал к объективу аппарата с таким чувством, словно от вспышки зависела вся его дальнейшая судьба. Впрочем, как знать, может оно и так?

Два дня назад Лавр, как обычно, зашел к Соболевым, по старой домашней традиции, к обеду. Правда, в последнее время эти унылые застолья совсем не способствовали пищеварению. Но в этот день уже ни о каком обеде не было и речи, вместо него на закуску подали домашнюю трагедию. Племянника проводили в кабинет профессора, где тот застал дядю и кузена в совершеннейшем расстройстве. Не обращая внимания на Лавра, Петя продолжал рассказывать о том, как они повздорили с Зоей Федоровной. Накануне Петя пригласил девушку на каток. Но как только они встретились, Петя понял, что нынче серьезного разговора не избежать. Слишком решительным и строгим казался её взор. Так и вышло. Зоя начала пенять жениху за его слабохарактерность, за то, что он не в состоянии проявить волю и бороться за их счастье. Петя принялся было рассказывать о разговоре с отцом, да вышло еще хуже. Зоя уже не слушала его, обвиняя в предательстве, в отступничестве от нежной клятвы. Этого несправедливого обвинения Петя вынести не мог и от отчаяния позволил себе непростительные сомнения в том, что сам господин Аристов, вероятно, не слишком заинтересован в их браке. Следом посыпались обвинения на бедную матушку, которая невесть с чего невзлюбила бедную Зою и теперь задумала расстроить помолвку.