— А вот слушайте. — Селяня слез с полатей, потянулся, взъерошил волосы, сел на свое место возле печи и принялся рассказывать:

— Жил-был старик да старуха, детей у них не было. Вот старуха просит старика: «Сходи в лес по дрова». Пошел старик и встретил «дедушку», стали они бороться, и старик отрубил медведю топором лапу. Заревел медведь и ушел на трех лапах в лес. Старик взял отрубленную лапу, принес домой и говорит:

— На, старуха, вари.

Старуха ободрала медвежью лапу, варить поставила, шерсть с кожи общипала, на кожу села и начала шерсть прясть. Вот вечер настал, потемнело все. Старуха прядет, старик на лавке лежит. А медведь сделал себе липовую ногу и пошел к старику со старухой. Вот медведь идет, нога поскрипывает, он сам приговаривает:

Скрипни, нога! Скрипни, липовая!

На липовой ноге,

На березовой клюке.

Все по весям спят, по заимкам спят,

Одна старуха не спит,

На моей коже сидит,

Мою шерсть прядет,

Мое мясо варит.

Старуха услышала это и говорит:

— Поди-ка ты, старик, запри дверь, медведь идет…

А медведь уже под окошко вошел, дверь скребет, сам приговаривает:

Скрипни, нога! Скрипни, липовая!

На липовой ноге,

На березовой клюке.

Все по весям спят, по заимкам спят,

Одна старуха не спит,

На моей коже сидит,

Мою шерсть прядет,

Мою ногу варит.

Испугались старик со старухой, на полати забрались, старым корытом накрылись. А медведь все ходит вокруг избы…

И в этот самый миг в сенях скрипнула дверь, что-то стукнуло — кто-то вошел. Свои были все уже дома. И каждого пронзил холодный ужас — все они вдруг провалились в эту старую басню, медведь-«дедушка» на липовой ноге, на березовой клюке пришел за ними! И не на медвежине ли сидит сейчас Одинец-рассказчик?

В мгновение ока все оказались на ногах: Бежан и Будец в один прыжок взлетели на полати и забились в темноту, остальные схватили у кого что было под рукой — рогатины, топоры — и встали наготове полукругом возле двери.

— Онко ижанд котона?[17] — раздался из-за двери в сени вполне человеческий голос, ничуть не похожий на медвежье рычание.

Голос был молодой, и то, что заговорил он на чудском языке, даже помогло напуганным ловцам опомниться.

— Кука сэ он?[18] — немного помедлив, отозвался Селяня, единственный из всех, кроме Терпеня, умевший связно объясняться на чудском языке.

— Мое имя — Пето, сын Кульво-ижанда[19] из Юрканне, — ответили ему на том же наречии. — Можно мне войти? Я один и ничего дурного не желаю.

— Войди, — разрешил Селяня, но оружия не опустил.

Дверь открылась, и в круге света от лучин появилась человеческая фигура. Это действительно был молодой парень, лет шестнадцати — это стало ясно, когда он снял меховую шапку, поначалу заслонявшую половину лица. Одет он был в непокрытый волчий кожух — покрытые кожухи у чуди редкость и считаются богатыми, — а пустые руки держал на виду. Лезвия почти десятка рогатин и топоров, нацеленных на него, вечернего гостя не смутили и не испугали. Другого он и не ждал — не пирогами же на рушнике встретят неведомо кого, явившегося из леса на ночь глядя.

— Я один, я оставил топор и лук в сенях, я не хочу вам причинять вреда, — сказал он, довольно быстро выбрав взглядом Селяню как вожака. — Я пришел поговорить с вами… попросить о помощи. Выслушайте меня.

— Издалека идешь? — Быстрым взглядом осмотрев его и не увидев ничего настораживающего, Селяня кивнул товарищам и опустил топор.

— Из Юрканне. Это наша кюля в переходе отсюда. Я — Пето, младший сын Кульво-ижанда. Я знал, что здесь живут зимние ловцы из Альдоги, и шел к вам.

— Садись. — Селяня показал на скамью у печи. — Кожух снимай, у нас тепло. Мяса ему и взвара, быстро!

Пристыженный своим недавним испугом Будец под смешки товарищей скатился с полатей и поставил на стол большой глиняный горшок с остатками вареной оленины, налил в берестяной корец еще теплого взвара из брусничного листа с медом. Селяня предложил гостю сначала поесть, а потом уж рассказывать о своей беде, и тот охотно налег на угощение. Все остальные тем временем расселись по местам, Селяня коротко пересказал товарищам по-словенски то, что уже успел узнать от гостя. Это был светловосый, как все чудины, парень не слишком могучего сложения, но по виду бойкий. Его одежда, обычные две рубахи, льняная исподка и некрашеная шерстяная верхница, мало чем отличалась от словенской, только на шее висела на ремешке нижняя челюсть щуки — излюбленный оберег чудинов.

Не дожидаясь приказания, Радобож и Витошка выглянули в сени, потом наружу. В сенях стояли лыжи, подбитые куницей, лежали лук и топор, но никакой дичи — чужак не охотился в их угодьях. И след из леса к двери вел только один.

Наевшись и поблагодарив, Пето сын Кульво принялся рассказывать, зачем пришел. Род Кульво жил в Юрканне, небольшой родовой кюле на обрывистом берегу Сяси. Витошка этот род немного помнил: во время зимних объездов, куда отец уже два раза брал его собой, они бывали там, правда, хозяев перечесть по именам он не мог. Зато жители Юрканне отлично знали, что в переходе от них начинаются охотничьи угодья ладожских зимних ловцов, и к ним послали парня, когда понадобилась помощь.

— Медведь у нас завелся, — начал Пето. — Очень злой и опасный, нападал на людей и скот. Мы просим, чтобы вы помогли его убить.

— Что же это за медведь, если с ним целый род не может справиться? — удивился Селяня. — Или у вас мужиков нет?

— У нас мужчин осталось только трое: Лохи-ижанд, брат моего отца, его сын Ярко и я. Мой отец, Кульво, умер прошлой зимой, а другой сын Лохи, Сампи, погиб уже этой зимой, его убил медведь.

— Вот это да! — Селяня огляделся. — Братья, нас на медведя зовут. Пойдем?

— Но я должен сказать еще, — продолжал Пето. — Это не простой медведь, это злой дух. Его направляет злое колдовство наших врагов.

— А с чего вы это взяли? — осторожно осведомился Селяня. Он знал, что чудины видят духов на каждом шагу, но иногда они оказывались правы.

— Моя мать гадала. И духи подтвердили, что этого медведя на нас направил Хаттара, нойд[20] из Ротко.

— А что вы ему сделали?

Здесь-то и оказался корень всего. Пето пришлось начать издалека, и повесть вышла довольно длинная, но ловцы, уже месяц не видевшие никого, кроме собственных опостылевших рож и осчастливленные появлением нового лица, слушали с большим удовольствием. А к тому же и сам рассказ был гораздо более захватывающим, чем привычные байки о медведях на липовой ноге или волках, жаждущих сожрать овечку и старушку, которыми еще прадеды угощали друг друга по зимам.

У Кульво-ижанда было три дочери. Старшая, Ламма, пять лет назад вышла замуж за Тарвитту, сына Йолли, из рода, жившего в верховьях той же Сяси. Замужество оказалось неудачным. Тарвитта, сильный мужчина, знатного рода, хороший охотник, оказался никудышным мужем: держал жену впроголодь, заваливал непосильной работой и даже бил. От тяжелой жизни и побоев у нее случилось три подряд выкидыша, и после третьего она умерла. И что же — через три месяца после ее смерти, прошлой осенью, Тарвитта снова заявился в Юрканне и стал сватать Ильве, вторую дочь Кульво! Кульво и жена его, Суксу-эмаг,[21] ему отказали. Оскорбленный Тарвитта вызвал Кульво на поединок. Будучи моложе и сильнее, он победил старого охотника и потребовал отдать ему Ильве. Теперь Кульво был вынужден уступить, но попросил подождать, пока он оправится от ран. На это Тарвитта согласился и уехал гордый, всем рассказывая о своей победе.

Но Кульво не оправился. В начале зимы он умер. Его место во главе рода занял младший брат покойного, Лохи. По заслугам ненавидя человека, который стал причиной смерти и племянницы, и брата, он отказался от обещания, тем более сама Ильве клялась, что лучше утопится, чем выйдет за Тарвитту и будет медленно и мучительно погибать в его доме, как несчастная Ламма. Тарвитта еще раз приезжал за ней, но говорил только с Лохи, а Пето и Ильве вдвоем убежали из дома и несколько недель прожили в заброшенной избе на острове лесного озера. Ничего не добившись, Тарвитта уехал. Лето и осень прошли спокойно, и люди из Юрканне уже надеялись, что Тарвитта нашел себе невесту в другом месте.

Род Кульво был из тех, кто охотно перенимал у словен приемы земледелия и каждый год засевал выжженный участок леса. Пахать чудины еще не умели, но валили лес, сжигали, засевали золу ячменем или овсом, волокли по полю борону-суковатку, а потом жали серпами и перетирали жито в зернотерке. Выращивали они также лен и сами делали льняные ткани для одежды. Урожайность подсечных полей выше, чем переложных, которыми пользовались словены, но каждый год участок надо менять. Этой зимой, как и положено, мужчины из Юрканне выбрали новое место для будущего пала и принялись рубить, чтобы до весны дерево подсохло. И вот однажды, когда четверо мужчин — сам Пето, Лохи и его сыновья Ярки и Сампи — в ранних зимних сумерках возвращались с вырубки домой, на Сампи, шедшего последним, набросился медведь. Никто не успел даже опомниться, как косматая туша прыгнула на спину парню, оглушила ударом могучей лапы по голове и впилась зубами в затылок. Череп Сампи только хрустнул под клыками чудовища, будто недозрелый орех. Лохи опомнился первым и бросился на выручку сыну. Пето и Ярки тоже взялись за топоры и напали на медведя. Нанеся ему несколько ран, зверя отогнали от тела, но и все трое, не успевшие скинуть лыжи и оттого неловкие, тоже были ранены. Однако Сампи уже ничем нельзя было помочь. Ошалев от неожиданности и горя, трое оставшихся связали из жердей некое подобие волокуши и поспешили домой с телом, где их ждала молодая жена Сампи, родившая первенца едва месяц назад…

Как выяснилось утром, медведь устроил себе берлогу неподалеку от вырубки, и стук топоров потревожил зверя. Как ее не нашли, когда выбирали участок — никто не понимал. Возможно, медведя согнали где-то в другом месте и он переменил лежку уже после того, как Лохи выбрал место будущей порубки. Так или иначе, но шум работы выгнал медведя из берлоги. Судя по следам, он вчера довольно долго лежал в снегу в нескольких шагах от проложенной рубщиками лыжни, притаившись за грудой валежника и дожидаясь их возвращения.

Смертью Сампи дело не кончилось. Не прошло и двух дней, как медведь явился прямо в Юрканне. Выломав ночью дверь хлева и зашибив трех собак, он загрыз телку и утащил ее к опушке леса, где и принялся пожирать. Обычно медведи, убив свою добычу, заваливают ее ветками и оставляют на несколько дней, чтобы протухла, но зимние голодные шатуны не имеют времени на выжидание. Сожрав часть туши, медведь уволок остатки еще дальше в лес.

Через несколько дней он пришел опять. Суксу-эмаг в утренних сумерках шла к коровам, когда черное во тьме чудовище бросилось на нее из-за угла хлева, дверь в который починили и укрепили бревнами. Старую женщину спасло чудо, а вернее, последняя уцелевшая собака — та кинулась наперерез зверю, и он успел лишь ободрать подол хозяйки и слегка царапнуть по бедру. На расправу с собакой чудищу понадобилось лишь несколько мгновений, но Суксу-эмаг успела метнуться назад к дому и захлопнуть дверь. Когда мужчины с рогатинами выбежали наружу, медведь уже удирал к лесу, унося последнюю собаку.

Нужно было что-то делать — это становилось более чем очевидно. Согнанный с лежки шатун назад уже не заляжет, а в зимнем лесу ему нечего найти, кроме мясной пищи. Глубокий снег не позволяет ему преследовать оленей или лосей, и он будет ходить туда, где его всегда ждет добыча, — в Юрканне. Будет ходить, пока не сожрет всех — людей и животных.

Суксу-эмаг хотела, разумеется, чтобы мужчины выследили зверя и покончили с угрозой. Но Лохи-ижанд не мог на это решиться. Опытный охотник, он взял за свою жизнь ровно тридцать девять медведей — именно столько когтей украшало его праздничный пояс. По поверьям, в сороковом медведе навстречу охотнику выходит сам Тапио, хозяин леса, превращает его в медведя и заставляет служить себе. Будучи ранен при первой встрече со зверем, Лохи и теперь неуверенно ступал на левую ногу и понимал, что с этой охоты, скорее всего, не вернется. И тогда, сожрав тело, зверь придет опять, а здесь его встретят только женщины да Пето с Ярки — парни шестнадцати и семнадцати лет.

Сами же отроки, не желая так просто сдаваться, пустились выслеживать зверя. След вел на остров посреди лесного озера. И больше того. Новую лежку медведь устроил в заброшенной, с провалившейся крышей, избушке, где когда-то жил старый нойд Йуури и где сам же Пето прятался вместе с Ильве, когда за ней приезжал Тарвитта!

После этого никто уже не сомневался, что медведь набросился на людей из Юрканне не просто так. Чудины вообще склонны считать медведя разумным зверем, не уступающим человеку. У них бытует множество поверий и преданий о том, как девушка жила в берлоге медведя и потом родила ребенка с медвежьими ушами или как пастух стал мужем медведицы и тоже имел от нее детей, — многие роды ведут свое происхождение от этих человеческо-медвежьих браков и прозываются Кондьяхне — Медведичи. Медведя же они считают хозяином леса, воплощением главного лесного духа. Они стараются не называть его настоящим именем, а только прозвищами: Кяпс — «лапа», Сюр-ос — «большелобый» и так далее. Рассказывая свою повесть, Пето говорил «мес-ижанд», то есть «хозяин леса». То, что медведь-убийца поселился в человеческом жилье, пусть и заброшенном, указывало на то, что он действует не случайно и руководит им чья-то злая воля.