Жанна Ласко - Первое свидание

– Тебя смущает срок? Ничего страшного. Поменяем билеты. Летисия пропустит в школе две недели, но я помогу ей нагнать. Ведь могла бы она заболеть, например.

– Заставить ее пропустить две недели! В третьем классе! Это ты больной! Сразу видно, что ты бросил нас, когда она была в начальной школе.

– Не надо так говорить, Брижитт. Я совершил ошибку и уже много раз признал это. Но ты была, да и сейчас такая же, серьезная… Дай ей возможность свободно вздохнуть, помоги ей проветрить мозги.

– Это правда, с тех пор как ты здесь, она чувствует себя лучше. Не могу этого отрицать. Зато я – гораздо хуже. Ты должен уехать, Пьер. Или я уеду отсюда. Я не могу больше жить с тобой под одной крышей. Ты должен понять это.

– Знаешь, что я думаю ты тоже нуждаешься в том, чтобы проветрить мозги. Пять лет назад, когда я уехал, я задыхался здесь. Я сходил с ума от мысли, что жизнь может быть только такой, всегда только такой. Ты тогда не работала, хотя, вспомни, я не раз предлагал тебе это. Ты говорила, что девочки нуждаются в тебе. Впрочем, так оно и было. Ты многое им дала, и они чувствовали себя лучше, чем их подруги, во всяком случае те, у кого матери работали. У меня было такое чувство, что ты полностью посвятила себя им, но что эта жертвенность куда больше той пользы, какую они получали от этого. Хуже всего было мне: я видел, что ты стареешь, не обращаешь внимания на себя, на нас. То немногое, что ты принимала, становилось главным правилом жизни: минимум выходов из дома, минимум одежды, минимум друзей, три недели отпуска в Руайане – и ничего больше. Каждый год одно и то же. Запрещено выпить – разве только в воскресенье, запрещено курить в доме, запрещено громко включать музыку, а уж про футбол по телику и говорить нечего, вечеринка только при условии, что девочки кончили четверть с хорошими отметками, никаких подарков, никаких шмоток, кроме как на день рождения и Рождество! Правила повсюду, правила во всем. Ты стала занудой…

– А я и сейчас такая! Поэтому перестань надоедать мне и уезжай. Я тебя не звала.

Брижитт: О Господи, каков портрет! И самое ужасное то, что я вполне себя узнаю в нем.

– У тебя весь интерес ко мне сводился к постели, я этим воспользовался, малышка. Понимаешь, я уехал, чтобы удостовериться, что жизнь – не только это. Поступок безобразный, согласен. Я подлец, эгоист, называй как хочешь. Я испытывал потребность в молодости, в выдумке, в порыве, в свободе…

– Прекрасно! Я поняла.

– Я нашел все это и счел замечательным. Поначалу.

– Пять лет! Ты называешь это «поначалу»? Видно, у тебя жизнь бесконечна.

– А потом я понял: чтобы получать удовольствие, нарушая жизненные устои, нужно, чтобы они существовали. Это всем известно, скажешь ты мне, но опыт других ничему не учит. Мне надо было проверить все на себе. И тогда в отношениях с Хлоей я начал устанавливать свои правила, вырабатывать свои привычки. Получилось так, как и следовало ожидать: очень скоро я понял, что я старый дурак, и мне пришлось снова шевелить мозгами, чтобы заставить ее каждый раз мечтать об уик-энде, каждый день удивлять ее. Это было утомительно, скажу тебе, утомительно.

– О, сейчас я тебя пожалею!

– Короче, я понял, что мы, ты и я, оба совершили ошибку: ты своей бездеятельностью, я своей непоседливостью. И оба не знали в этом меры. Я ждал от жизни слишком многого, ты – слишком малого. Впрочем, я вернулся домой без большой надежды изменить тебя. Я готов был принять твой образ жизни. Я осознал, что нет ничего важнее того, что ты создала вокруг меня. И вот в этом доме, который я уже не узнаю, я встретил незнакомую женщину, более молодую, чем та, которую я оставил, гораздо более красивую, такую же решительную, но уже совсем в другом, живущую в ином ритме, с иными ценностями…

– Не только это…

– …женщину, которая меня пугает, с которой я едва осмеливаюсь заговорить, тем более что чувствую: она сводит меня с ума.

– Браво, какое красноречие! Ты не утратил науки обольщать! Только вот такой натиск с твоей стороны я уже испытала двадцать пять лет назад. Я клюнула на это и, не скрою, потом об этом пожалела. Та железная женщина, которой я стала, выкована тобой. Я всегда одна воспитывала дочерей, устанавливала распорядок их жизни, они нуждались в этом. Я была с ними целый день, ты же, возвращаясь домой, читал им на ночь сказки и укладывал спать. В субботу, вместо того чтобы отвести девочек на урок танцев или на теннис, ты, тайком от меня, водил их объедаться пирожными или на боулинг. Они обожали тебя, но одному Богу известно, что сталось бы с ними, если б я не ограничивала их вольницу. Ты был их праздником, я же – воплощением образа печальной повседневности.

– Почему же печальной?

– Потому что размеренной, монотонной, заранее известной. Короче, нудной.

– Тебе было обременительно со мной?

– Думаю, да. Но я запрещала себе думать об этом. Я крутилась с утра до вечера. А когда, две старшие стали немного самостоятельнее, ты убедил меня завести еще ребенка.

– Это была ошибка?

– У меня никогда не повернулся бы язык сказать, что Летисия была ошибкой, но, не будь ее, всего этого не случилось бы.

– Что ты имеешь в виду под всего этого!

– Твой отъезд, эти пять лет, твое запоздалое возвращение.

– Для тебя это удар?

– А как сказать иначе?

– Для меня это эпизод.

– Поэтому ты считаешь, что все вернется к истокам?

– К каким истокам? Я не думаю, Брижитт, но я хотел бы вместе с тобой попытаться начать новую жизнь, хорошую жизнь. Я хотел бы снова сделать тебя счастливой.

Брижитт: Он не боится красивых слов, Пьерро!

– Слишком поздно! Слишком поздно!

– Не говори так. Ты утомлена, мы вернемся к этому позже.

– Напротив, все уже сказано. Я не поеду с тобой в Канаду, и я очень хотела бы, это серьезно, чтобы ты поскорее нашел для себя квартиру.

– Ты не очень любезна, Брижитт. Подумай о своих дочерях.

– Нет, вовсе нет, я думаю о себе, впервые думаю только о себе. Пять лет я жила исключительно для наших дочерей, и вот теперь – хватит! Теперь твоя очередь, ведь ты такой прекрасный моралист!

– Это Женевьева настроила тебя так или кто-то другой?

– Я в этом не нуждаюсь. Я пришла к такому выводу сама. У меня сейчас есть время подумать. Ты напрасно стараешься выглядеть безупречным во время моей болезни, я на это уже не ловлюсь. Без игры слов.

– Не люблю, когда ты такая – резкая, желчная. Это не ты.

– Нет, это я! Я, которую ты плохо знал, но которая проявилась за то время, что тебя с нами не было. Хватит, надоело. Ты мне надоел. Убирайся, прошу тебя. Катись! С тех пор как ты вернулся, ты произвел жуткий кавардак в моей жизни. Ты все перевернул. Ты пытаешься сделать меня виноватой, изобразить меня эгоистичным монстром, но эгоизм – это спасение. Вот чему я научилась благодаря тебе. Я заложила основы в воспитании дочерей, в их образовании. Впрочем, Анн не сумела реализовать себя, но я ничего больше для нее сделать не могу. Кстати, как не могу многого сделать и для Летисии. Года через четыре она выйдет замуж! Что касается меня, то теперь приходит мое счастье. И тебе не удастся загасить его своими сентиментальными разглагольствованиями и своим жалобным раскаянием.

– Это что, билеты?

Брижитт: Черт! Вот некстати!

– Добрый день, Летисия.

– Привет, ма, привет, па! Это что, билеты?

– Догадайся.

– Все в порядке, мы едем?

– Почему «мы»? Я увожу твою маму в свадебное путешествие.

– Хватит, Пьер!

– Ну, папа, скажи мне! Мы едем?

– Я думал, но…

Брижитт: Я больше не могу. Чувствую, что сейчас отключусь. Я уже предвижу сцену. У него, как всегда, прекрасная роль. А я заранее проигрываю. Придется слукавить.

– Твой отец везет тебя повидаться с Анн.

– А ты не полетишь? Ты – нет? Почему ты не летишь?

Брижитт: Не подумала бы, что я столь желанна. Впрочем, какая я дура, ведь не я ей нужна, а ей надо, чтобы родители были вместе. Бедная девочка. Слов нет, она еще очень нуждается в этом.

– Что ты хочешь? Папа взял билеты на Рождество. Ты же знаешь, Лилиана спокойно может остаться на эти две недели в бутике одна.

– Но тебя не смущает, что каникулы кончатся раньше, чем ты вернешься, Летисия?

– Ясное дело, очень смущает. Ведь в конце года экзамен, а у меня оценки не самые высокие.

Брижитт: Ах, Летисия, Летисия, моя дочь, она свои занятия ставит выше поездки. Вот уж не ожидала! В конце концов строгое воспитание приносит плоды!

– Я горжусь тобой, дочка!

– Но ты не думаешь, что могла бы, если я тебе помогу…

– Не соблазняй меня, папа. Один раз я сумела сказать «нет». Второй раз будет трудно. Нет, это мама должна найти выход.

Брижитт: Сюрпризы кончились… все возвращается к началу.

– Что ты будешь делать, если твой ишиас будет повторяться? Наверное, надо отделаться от твоей несчастной лавочки.

– Хочу тебе заметить, что без моей несчастной лавочки ты могла бы только мечтать о паре кроссовок «Найк» или костюме от Зара!

– Да плевала я на эти чертовы шмотки! Я говорю о твоей поездке.

– Не разговаривай так с матерью! Надо же, не ожидал от тебя такого базарного тона.

– Спасибо, Пьер.

– Хватит, надоело, всегда одно и то же. С вами никогда даже не посмеешься! Раз в жизни смогла сделать что-то приятное, так надо ж, она…

– Замолчи, Летисия, ты говоришь глупости. Уйди отсюда, иначе я пожалею, что купил эти билеты.

– Что ты там бормочешь под нос, скажи нам?

– Лучше не надо!

– Ладно, моя крошка! Я тебя сегодня не узнаю. С тех пор как я вернулся, я жил рядом с очаровательной девочкой и вдруг обнаруживаю вульгарного монстра, который заслуживает хорошей трепки.

– Слишком поздно для шлепков, папуля. Когда было время, ты смотал удочки, теперь уже поздно. Чао, я иду к Александре, ты знаешь ее, это моя развратная подруга!

Брижитт: Получил, дорогой папа!

– С ума сойти! И это моя дочь?

– Да, это так. Уверяю тебя, если бы я хоть раз подумала, что все мои усилия в ее воспитании не приведут к лучшим результатам, чем ее сегодняшняя выходка, я бы, наверное, тоже сбежала.

– И часто с ней такое?

– Нет, уверяю тебя, всего третий раз.

– Это отвратительно!

– Я не требовала от тебя оценки. Тебе все еще хочется вернуться в родной дом?

– Как ты можешь шутить после того, как она только что наплевала на нас?..

– Мой дорогой друг, если бы у меня иногда не проявлялось немного чувства юмора, я бы давно сошла с ума или стала неврастеничкой, как Анн.

– Нану никогда так не разговаривала с нами.

– Она предпочитала молчать. По три недели. Вспомни. Это тоже было замечательно.

– Бедненькая ты моя!

– Нет-нет, не садись так близко ко мне, от малейшего твоего движения я дергаюсь, и это причиняет мне боль.

– Извини.

– А до этого она ни разу не была с тобой такой?

– Была немножко агрессивна с Хлоей, не всегда выбирала выражения, но такая резкость, такое презрение…

– Я разговаривала со многими матерьми. Во всяком, случае, я не одна такая на земле. Хорошего мало, но с тех пор я чувствую себя не такой одинокой.

– Но что случилось, что она так повела себя?

– Ты и правда хочешь, чтобы я оживила твою память?

– Ты всерьез думаешь, что здесь виноват я?

Брижитт: Еще бы! Отец сбегает из дома с подругой ее сестры – и ему не устраивают пышный прием!

– Не во всем, Пьер, но согласись, твой уход не пошел ей на пользу.

– В таком случае почему ты против моего возвращения? Ее озлобление от отчаяния. Ты же видела, как она старалась, чтобы мы поехали втроем. Она резко изменилась, когда поняла, что ты отправляешь нас туда одних. Она нуждается в нас обоих, Брижитт!..

Брижитт: К черту!

– Как вы себя чувствуете?

– Уверяю вас, если бы я чувствовала себя лучше, то сразу же пришла помочь вам в бутике. Как прошла суббота?

– Было немножко жарко. Мы уже начинаем предпраздничную торговлю. К счастью, мне пришла помочь моя племянница, она занималась подарочной упаковкой.

Брижитт: Да, сущий ад. В такое время я всегда думала, что сойду с ума, кляла его. Я бы одна долго не выдержала, наверное, да еще пополнять товар нужно.

– Ей надо заплатить, Лилиана. Скажите ей об этом. Хотите, в следующую субботу я пришлю вам Летицию?

– А вы еще не поправитесь?

Лилиана: Еще одна такая неделя! Она вошла во вкус, моя хозяюшка…