Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга первая

– Эти аресты проводили не анархисты, – сказал он. – Вполне возможно, что они нацепили на себя анархистские значки, но, скорее всего, это были троцкисты или марксисты. Они часто совершают убийства, прикрываясь нашими именами, чтобы всю ответственность можно было свалить на нас.

Мерседес почувствовала, как от страха у нее сжалось сердце.

– Убийства?

– Я бы не стал слишком надеяться, Мерче, – угрюмо проговорил Карлос. – Особенно если она была монахиней. Люди, которые делают это, настоящие зверюги. Бывшие уголовники и Бог знает кто еще. Они неуправляемы. Убийства доставляют им удовольствие. До войны они даже анархистов убивали.

– Куда они могли ее увезти?

Ромагоса почесал бороду.

– В поле. Или на берег моря. Куда-нибудь подальше. Когда ее взяли?

– В девять утра.

Ромагоса посмотрел на часы.

– Скорее всего, она уже мертва.

У Мерседес засосало под ложечкой.

– О Господи! Они не посмеют расправиться с ней без суда и следствия!

Он смерил ее каким-то странным взглядом.

– Неужели ты не понимаешь, что творится вокруг, Мерче?

– Карлос, дай мне машину, – взмолилась она.

– И как ты собираешься искать свою монашку между Палафружелем и Жероной? Ты что, ясновидящая? Подожди-ка здесь. Я кое-кому позвоню.

Карлос вышел, а дрожащая от волнения Мерседес осталась в его кабинете. Ее воображение рисовало страшные картины. Матильда. Мерседес представила, как какой-нибудь сопливый убийца срывает с несчастной юбку и с издевательским гоготом раздвигает ее белые бедра… Матильда.

Минут через десять Ромагоса вернулся.

– Беда в том, что в этой сраной войне чуть ли не каждый говнюк считает себя самостоятельной воюющей стороной, – с горечью выругался он. – И ни одна падла не знает, кто, кого и где убивает.

– Ну ты выяснил хоть что-нибудь? – в отчаянии бросилась к нему Мерседес.

– Возможно. Говорят, сегодня днем видели, как какой-то грузовик ехал в сторону Мас Болет. Очевидно, это то место, где в последнее время они приводят в исполнение приговоры своих «судов». – Ромагоса подошел к ней. – Но я поеду с тобой. Не хочу отпускать тебя туда одну.

Он взял автомат и вызвал тощего сморщенного милиционера-анархиста по имени Перон, который явился с винтовкой в руках. Все вместе они сели в защитного цвета древний «ситроен» с анархистским флажком на капоте и выехали из Палафружеля.

– Все еще рвешься на войну? – спросил сидевший за рулем Ромагоса. – Потерпи маленько. Нельзя же оставлять мать одну. Твой отец работает за десятерых на благо Республики. Так что будь довольна и этим.

– Может, они все еще ждут приказа, – думая о своем, проговорила Мерседес. – Может, они сначала их допросят.

– Может, – пробурчал себе под нос Ромагоса. – Укрывая эту монашку, вы сильно рисковали. Эти маньяки могли вообще всех вас забрать.

Они замолчали, но по выражению лица Карлоса Ромагоса Мерседес видела, что он не питает надежды найти Матильду живой. Ее охватило ужасное предчувствие непоправимой беды.

Солнце стояло высоко. Был чудесный день. Над землей висела легкая дымка. Природа изнывала от жары. Дорога на Мас Болет лежала через богатые крестьянские угодья золотых пшеничных полей и оливковые рощи. Тут и там стояли стога убранного сена. Под лучами палящего солнца начали жухнуть листья виноградной лозы, но гроздья ягод наливались янтарным соком и тяжелели. Мерседес казалось, что все это ей снится.

Говоря «Мас Болет», Ромагоса имел в виду не маленькую деревушку, носящую это имя, а заброшенное поместье восемнадцатого века, давшее название расположенному в двух километрах от него селению.

Поместье стояло на каменистом холме, на который взбиралась давно заросшая травой грунтовая дорога. Главное здание все еще представляло собой довольно крепкое сооружение, несмотря на то что уже семьдесят лет у него отсутствовала крыша. Массивные стены были сложены из местного темно-коричневого камня, а сбоку высоко в небо поднималась видимая издалека круглая сторожевая башня.

Осторожно ведя одной рукой «ситроен», другой Ромагоса придерживал лежащий у него на коленях автомат. Однако поместье оказалось пустым, на просторном дворе не было ни людей, ни машин. Когда они остановились и выбрались из автомобиля, у Мерседес тревожно замерло сердце. Кругом стояла гнетущая тишина. Держа в руках винтовку и глядя себе под ноги, Перон медленно обошел двор, затем указал пальцем на землю. Карлос и Мерседес направились к нему. На траве виднелись свежие следы от колес тяжелого грузовика, которые вели вокруг дома.

Не говоря ни слова, они стали обходить постройку: мужчины взяли оружие на изготовку. На заднем дворе они почувствовали тошнотворный запах.

– Вот здесь они их и уничтожают, – безразлично сказал Перон, кивая на три холмика почерневшей земли. – Сваливают в кучу и сжигают. А сверху землицей присыпают – и все дела. Зимой пойдут дожди и все смоет. Одни скелеты останутся.

Ромагоса отошел на несколько шагов в сторону, затем остановился и, помедлив немного, позвал:

– Сюда!

Сознание Мерседес помутилось. Казалось, все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Казалось, ноги стали чужими и несут ее помимо воли.

Яма в покрасневшей от крови земле. Метр в ширину, метра три в длину. Вокруг валяется несколько старых заступов. Яма засыпана только наполовину. Там, где осела земля, проступили очертания человеческих конечностей. Чей-то затылок. Торчащая мужская рука, короткие пальцы растопырены.

– Заставили их копать себе могилу, – произнес Ромагоса. – А потом в ней же их и перестреляли. Не потрудились даже по-человечески похоронить. Будешь смотреть дальше?

Мерседес, ничего не отвечая, стала как в тумане слезать в полузасыпанную яму. Внезапно она поняла, что стоит на чьих-то ногах. К горлу подступила тошнота. Упав на колени, она запустила руки в землю и медленно, безвольно мотая головой, словно обезумев, начала счищать грязь с чьего-то лица.

– Боже! Перон, помоги ей.

Солдат тяжело вздохнул и, взяв заступ, полез в яму. Копнув пару раз, он раздраженно выругался и, отбросив лопату, начал рыть руками.

Они работали молча. Ромагоса стоял и курил сигарету, время от времени насвистывая мотивчик популярной песни. Мерседес наткнулась на поросшее щетиной лицо мужчины – глаза закрыты, рот забит землей. Какое-то время она тупо смотрела на него, затем принялась рыть дальше. Следующим было лицо старика, бородатое, с залысинами. Глаза приоткрыты.

– Вот женщина, – услышала она голос Перона. Мерседес обернулась. Ромагоса выбросил окурок и наклонился, заглядывая в яму.

Матильда лежала на боку, повернув лицо к небу. Ее бедра были прижаты телом другого покойника. На спине платья – платья, которое подарила ей Кончита, – запеклась кровь. Перон осторожно очистил от грязи ее лицо.

– Застрелена, по крайней мере, четырьмя выстрелами. Очевидно, из револьвера. Это она?

Мерседес кивнула. Мертвые глаза Матильды были широко раскрыты. Рот словно застыл в отчаянном крике. Лицо перекошено гримасой злости и негодования. Негнущиеся конечности казались такими тяжелыми, будто они были отлиты из бронзы.

– Окоченела, – проговорил Перон, когда Мерседес попыталась высвободить тело Матильды из-под лежащего на нем трупа. – В течение суток она будет как деревянная. Лучше оставь ее в покое. Все равно ты ей уже ничем не поможешь, верно же?

– Верно, – дрожащими губами прошептала Мерседес. Она почувствовала, как где-то внутри нее рождается душераздирающий вопль. – Уже… ничем… не-по-мо-гу…

– Эй, эй, этого не надо. – Взяв Мерседес под мышки, Перон поднял ее на ноги. Она словно остолбенела, потом широко раскрыла рот и завыла, так горестно, так безутешно, что, казалось, у нее вот-вот разорвется сердце.

Отчаявшись привести ее в чувство, Перон и Ромагоса, проклиная все на свете, вытащили Мерседес из могилы. Горе ослепило и парализовало ее.

– Я понятия не имел, что это ее подружка, – отдуваясь, проговорил Карлос. – Она сказала, что просто разыскивает какую-то монашку, которую они приютили.

– Похоже, она в шоке.

Поддерживая Мерседес с двух сторон, они старались успокоить ее, но рвущим душу рыданиям, казалось, не было конца. Она замолкала лишь на несколько мгновений, чтобы судорожно глотнуть воздуха, и снова сотрясалась в истошном вопле. Все, что она держала в себе, все, что она отрицала, – все хлынуло из нее, словно в результате каких-то неистовых, безумных родовых схваток.

– Ладно, – сказал наконец Ромагоса. – Давай посадим ее в машину и отвезем домой.

На полпути к Сан-Люку Мерседес неожиданно замолчала и, откинувшись на спинку сиденья, блуждающим взором уставилась в окно. Мужчины переглянулись и пожали плечами.

Матильда смеется. Матильда плачет в ее объятиях. Матильда ласкает ее в темноте. Матильда, которая так боялась своего будущего… Казалось, только теперь Мерседес поняла, как сильно она любила эту странную монашку.

И только теперь осознала, какой бессердечной, какой жестокой, какой невнимательной она была по отношению к ней.

Она так ни разу и не сказала ей: «Я люблю тебя». Даже ее мертвому телу, лежащему в этой ужасной могиле.

Все кончилось. Мерседес почувствовала такую вселенскую безысходность, словно Мас Болет стал концом ее собственной жизни и это она сама лежит в окровавленной земле.

Позже к ней вновь вернулись слезы. Она проплакала много часов подряд.

Потом они с матерью молча сидели на кухне. За окном темнело. Мерседес подняла глаза и увидела, что мать смотрит на нее.

– Ухожу, – безжизненным голосом проговорила она.

– Знаю, – кивнула Кончита.

– Грех это или нет, я ничего не могу с собой поделать. Ты была права, мама. Я часть этого греха. И я должна идти.

– Знаю, – снова сказала Кончита.

Тусон

Рассветы в юго-западной Аризоне теплые и сухие. А к середине утра палящее солнце уже высоко парит в необъятном безоблачном небе. Начинается жара.

В доме Джоула Леннокса прохладно. Это кирпичное жилище с деревянными перекрытиями и кафельным полом, расположенное высоко в горах к западу от Тусона над шоссе Золотые Ворота. Дом небольшой, но очень красивый. Джоул строил его своими собственными руками.

Внутри помещение обставлено тщательно подобранной мебелью из мескитового дерева, сосны и ореха. На полу лежат индейские коврики, а несколько наиболее изящных экземпляров украшают стены. Картин нет. Здесь красуются коллекции керамики и корзин индейцев племени хопи. Возле камина стоит великолепный испанский сундук старинной работы.

В стену над камином вделано чудесное каменное резное украшение.

Повсюду расставлены скульптуры, выполненные из песчаника и мыльного камня. Среди них выделяется одна, из мрамора: это замечательное скульптурное изображение головы. Именно подобные работы позволили ему скопить деньги на покупку участка земли и строительных материалов для постройки дома.

Джоул Леннокс сидит, уткнувшись лицом в ладони.

Он провел ужасную ночь. Обливаясь потом, мечась в кошмарном сне, он испытал адовы муки. Его собственная боль, боль других людей словно приобрели в его сознании реальные очертания. Все то, что с ним делали и что заставляли делать, уже никогда не оставит его, ему не уйти от этого. Джоул чувствует себя настолько разбитым, будто не спал долгие годы.

Невыносимо. Это решение зрело в нем многие месяцы. И вот он уже осуществляет его.

Джоул подходит к шкафу и достает оттуда винтовку М-16. Оружие привычно ложится в его ладони.

Из ящика стола он берет магазин и начинает методично вставлять в него блестящие патроны. Он делает это с монотонностью религиозного ритуала. Во рту пересохло. Он выходит на крыльцо и спускается в сад.

Его сад – это звенящая пустыня, величественная и бескрайняя. Здесь он построил свой дом. Семнадцать акров земли, поросшей чахлыми кустами, колючками, кактусами, чольей, агавой и мескитовыми деревьями. Сухие, изможденные ветки, шипы, пастельные краски. И тишина. А вокруг мрачные, тускло-фиолетовые силуэты гор. Никому не нужная, но бесценная для него земля.

Из всех способных выжить здесь растений он больше всего любит кактусы сагуаро. Эти манящие к себе гиганты достигают порой десятиметровой высоты. Их ребристые, покрытые колючками стволы иногда имеют толстые отростки, напоминающие воздетые к небу руки. Кактусы стоят, словно огромные одинокие истуканы. Во многих видны дупла дятлов. В это время года сагуаро наливаются соком и выглядят не такими сморщенными, как летом.

Индейцы считают эти чудесные создания природы такими же одушевленными, как и они сами. Но для Леннокса они значат больше. Они – его народ. Его плоть.

Он невидящим взором смотрит на пустыню. Он, как козел отпущения, пришел сюда, дабы обрести покой. Но это был лишь обман. Он так и не смог убежать от своих кошмаров.