Иден порывисто прижала ладони к ушам, чтобы ничего больше не слышать. Даже спустя столько лет она продолжала испытывать боль и отвращение. Прошло несколько минут, прежде чем она нашла в себе силы опустить руки и взглянуть на мать.

– О, мама…

– Потом с тобой случилась страшная истерика. Я даже подумала, что эта душевная травма останется у тебя навсегда. Однако на следующее утро ты проснулась веселая и жизнерадостная, как будто ничего и не произошло. Мы решили, что ты обо всем забыла. Но через несколько месяцев после этого ты начала становиться какой-то не такой, как прежде. Стала дикой. Непослушной. А к тому времени, когда у тебя начались месячные, ты была уже просто неуправляемой. Мы потеряли тебя.

– Это навсегда осталось во мне, мама, – дрожащим голосом проговорила Иден. – Мне казалось, что у меня внутри что-то гноится, и это ощущение заставляло меня ненавидеть себя. Я начала принимать наркотики, чтобы хоть как-то забыться. Чтобы заглушить боль, от сознания, что все мое существование – это только обман, что я не нормальный человек, а всего лишь несчастный выблядок.

Мерседес, не в силах более сдерживаться, бросилась к дочери, и обе они разрыдались в объятиях друг друга.


– Я больше никогда не буду принимать наркотики, – чуть позже сказала Иден, глядя на мать заплаканными изумрудными глазами. – Может быть, я бы и не устояла перед соблазном, если бы не перенесла гепатит. Я ведь чуть не умерла от него… так что желания в другой раз испытывать судьбу у меня нет.

– Я знаю.

– До сих пор у меня полностью отсутствовало чувство собственного достоинства. Мне на все было наплевать, я всегда считала себя ничтожеством. Но Джоул сделал меня другой, мама.

Мерседес нежно погладила дочь по голове.

– Ты сама заставила себя начать новую жизнь, Иден. Жизнь, свободную от прошлого. Свободную от наркотиков. Ты обрела собственное «я», знаешь себе цену. Из тебя выросла великолепная женщина. Я очень горжусь тобой.

– А я тобой, – взволнованно проговорила Иден. – Теперь, когда я все знаю.

Слегка улыбнувшись, Мерседес покачала головой.

– Нет. Ты не все знаешь, Иден. Моя жизнь не стоит того, чтобы ею гордиться. – Она приложила палец к губам дочери, чтобы остановить ее протесты. – Я не хочу, чтобы ты гордилась мной. Все, о чем я могу Просить Бога, – это чтобы ты простила меня.

– За что?

– За то, что я сделала. Ты ведь не знаешь меня, доченька. И, возможно, так никогда до конца и не узнаешь. Может, это и хорошо. Но с годами ты будешь узнавать обо мне все новые и новые подробности, многие из которых, наверное, заставят тебя ужаснуться.

– Я не верю в это.

– Уж поверь. Это у меня в крови. Порочность.

– Да брось ты, мама! – отмахнулась Иден. – Все это прямо какое-то средневековое испанское мракобесие.

– Нет, Иден. – Мерседес казалась спокойной и трезвой. За последние девять месяцев она заметно постарела. У нее на висках появились седые пряди, а на лице стали заметны морщины. Ее красота переходила в новую фазу – от расцвета зрелости к аскетической строгости пожилого возраста. – И я благодарю Бога, что в твоих венах не течет моя кровь.

– Ты говоришь страшные вещи!

– Нет. У меня был ребенок, и он оказался проклятым.

– Джоул не проклятый! Просто ему пришлось много страдать, и он совсем запутался.

Мерседес отвела взгляд.

– Какое бы зло я ни совершила, запомни, это зло прежде всего обратилось против меня. Я надеюсь, когда-нибудь ты это поймешь. И не возненавидишь меня.

У Иден запершило в горле.

– Да как же я смогла бы тебя ненавидеть, мама? Ты ведь меня так любила. Ты отдала за меня все, что у тебя было. И это при том, что я даже не твой ребенок.

– О, конечно же, ты мой ребенок, – мягко сказала Мерседес. – Я поняла это, когда ты была у Джоула. Ты мое любимое дитя. Единственное, что в конце концов по-настоящему дорого мне. – Она огляделась вокруг. – И вот я здесь – гость в твоем доме.

– Не смей называть себя гостем! Этот дом – твой!

– Нет, он твой. – Ее глаза остановились на изящном профиле Иден. – И день ото дня ты становишься все сильнее. Я уже не могу делать вид, что живу здесь, чтобы ухаживать за тобой. Скоро мне придется оставить тебя.

– Тебе вовсе ни к чему покидать это ранчо!

– Я просто не могу выразить словами, как дороги мне наши с тобой теперешние отношения. Пусть они всегда останутся такими.

Иден с нежностью погладила руку матери.

– Но куда, в таком случае, ты поедешь?

– Вернусь в Испанию.

– Ты будешь так далеко от меня!

– Да. Уеду от греха подальше. Хоакин де Кордоба сделал мне предложение. Пожалуй, я соглашусь.

– Я столько нового о тебе узнала…

– Да, много, – с улыбкой согласилась Мерседес. Они молча сидели, глядя, как сад погружается в вечерние сумерки. Тени становились длиннее. Легкий ветерок шелестел у них над головами листвой.

– Если хочешь, – сказала Мерседес, – я помогу тебе достать твое подлинное свидетельство о рождении.

Иден подняла голову.

– Зачем?

– Чтобы ты могла разыскать свою настоящую мать.

– Мне это не нужно, – улыбнулась Иден. – Ты же сама только что сказала, что ты моя настоящая мать. А вот кое-что гораздо более важное я должна действительно сделать.

– Что же?

– Найти Джоула.

Лицо Мерседес исказила гримаса страдания.

– Оставь его, дорогая. Довольно того, что вы сделали друг с другом. Кончено. Навсегда.

– Нет, мама. Ничего еще не кончено.

– Он может только принести тебе новые мучения.

– Я никогда не полюблю другого человека, – спокойно сказала Иден. – По крайней мере, так, как я люблю Джоула. Когда папа сказал мне сегодня, что я не… – Она встряхнула головой. – Теперь в том, что я люблю его, уже нет больше греха.

– Это просто абсурд!

– Может быть. Но нас не связывает кровное родство. Остальное меня не волнует. Он должен знать это. Он обещал вернуться ко мне. И не вернулся. Что ж, придется мне самой поехать к нему и все рассказать. Рассказать, что он не мой брат. Что, если он хочет, чтобы я вышла за него…

– Нет! – в отчаянии воскликнула Мерседес.

– Что, если он хочет, чтобы я вышла за него замуж, я согласна, – решительно проговорила Иден. – В Аризоне его уже нет. Не знаю, в Америке ли он вообще. Может быть, решил остаться в Мексике. Я давно уже пытаюсь его найти. Не понимаю, почему он не ищет меня. Как только я достаточно поправлюсь…

– Он думает, что ты умерла, – натянуто сказала Мерседес.

Иден резко повернула голову.

– Что?!

– Поэтому он и не пытается найти тебя. Я сказала ему, что ты умерла. И попросила в больнице, чтобы, если он позвонит, ответили то же самое.

– Мама! Как ты могла!

– Так было лучше.

– Лучше? – Иден побледнела от потрясения. – Как ты могла поступить так жестоко?

– Я хотела, чтобы он оставил тебя. Сейчас ты стоишь на пороге новой жизни. А он пропащий человек, Иден.

– Он не пропащий! Ты ошибаешься, мама. Я спасу его. Так же, как он спас меня. Это мой долг перед ним. Он меня так любит! – Она изо всех сил старалась держать себя в руках и не нагрубить матери. – Ты очень дурно обошлась с ним.

– Это он дурно обошелся со мной, – зло заявила Мерседес. – Он едва не убил тебя. И отобрал у меня больше, чем просто деньги… Но я сказала, что ты умерла, не для того чтобы наказать его. Я только хотела защитить тебя.

Иден медленно покачала головой.

– Да-а, мама, у тебя очень острые когти.

– Я обязана была иметь острые когти! А у тебя вообще нет когтей! – Она сделала глубокий вдох и уже спокойнее добавила: – Ты не такая, как я, Иден. Мы сделаны из разного теста. Ты нежная, а я нет. Ты никогда не умела постоять за себя. Мне же то и дело приходилось пускать в ход когти, чтобы уберечь тебя от неприятностей.

– Я люблю его.

– Я молилась, чтобы это прошло.

– Но это не прошло. И никогда не пройдет. Было почти заметно, как Мерседес боролась с собой.

Ее губы дрожали. Затем она встала и, не проронив ни слова, пошла в дом. Чуть помедлив, Иден последовала за ней. Она нашла мать сидящей в полутемной комнате у окна.

– Я не могу запретить тебе искать его, – холодно проговорила наконец Мерседес. – Но я хочу предупредить тебя, что он может быть морально сломлен. Во время той нашей встречи в пустыне я сказала ему нечто такое, чего он мог просто не вынести. Если же он все-таки пережил этот удар и захочет все рассказать тебе, пусть рассказывает. Я не могу. Эта тайна принадлежит ему. Ему одному.

– Опять секреты и недомолвки, – почти устало произнесла Иден. – Тайны, покрытые мраком. Да кончится ли это когда-нибудь?

– Нет, – ответила Мерседес.

В доме уже стало темно. Иден не спеша обошла комнаты, включая везде свет, пока все вокруг не засияло огнями и тьма не отступила. Потом она вернулась к матери.

– Ты права, мама. У меня никогда не будет таких когтей, как у тебя. Я другая. Но я верю, что могу спасти Джоула. Возможно, он заставит меня страдать. Надеюсь, что этого не случится, но я готова на все. У меня просто нет выбора, мама. Я должна найти его. Он моя судьба.

– Что ж, тогда поезжай.

Иден поцеловала мать в щеку, и они улыбнулись друг другу. У одной улыбка была печальной и загадочной, у другой – чистой и светлой.


Мерседес неподвижно сидела там, где ее оставила Иден, вспоминая высокого грозного человека, с которым она встретилась в пустыне. Как же горели его глаза… точь-в-точь ее собственные – такой же суровой страстью, такой же яростью, такой же силой.

Ее сын. Ее возмездие. Он стоял и смотрел на нее, словно не знал, то ли убить ее, то ли пасть к ее ногам. И в конце концов выбрал последнее.

Может быть, ей тоже следовало упасть рядом с ним на колени и обнять его. И молить о прощении. И не скрывать горя и слез, что она проливала по нему все эти двадцать восемь лет.

Но она не смогла сделать этого. Отчасти потому, что в тот момент главным для нее было уберечь Иден. А отчасти потому, что это оказалось противно ее натуре. Она была выкована иначе. Молот судьбы, обрушивший на нее страшные удары, когда она была еще раскалена добела и податлива, придал ей ту форму, которую, остыв, она уже не могла изменить.

И ей не осталось ничего другого, как только повернуться спиной к сыну и уйти прочь. Да и чем она могла помочь ему? Странно, но она не держала зла на Джоула. Больше уже не держала. Ее злость растаяла без следа. Он разрушил ее маленькую империю. Он заставил ее испытать боль, о которой даже она – большой специалист по части боли – никогда не подозревала. Он отнял у нее ее чудесный дом, имущество, богатство, и все это сжег дотла. Но могло бы быть и хуже. Это подсказывал ей разум. Могло быть гораздо хуже. Он спас Иден. А это важнее любых потерь.

Она начала свою жизнь с нуля. Нулем и закончила. Богатство оказалось всего лишь сном. Да и весь этот мир был просто-напросто сном, выдумкой, мерцающими на экране кадрами кинопленки.

Ее сын напомнил ей о многих давно забытых вещах. О том, как несущественно и бренно любое богатство. И как бесконечно важна жизнь, этот дрожащий огонек в океане беспросветной тьмы.

Что ждет ее за порогом земного существования? Что-то? Ничего? В пятьдесят восемь лет ответ на этот вопрос уже не кажется таким абстрактным, как когда-то.

Оглядываясь назад, она спрашивала себя, можно ли считать, что в конце концов ее жизнь пришла к определенному балансу между добром и злом, радостью и страданием. Когда настанет время взвешивать ее душу, попадет ли она в рай? Или перевесят грехи? Да? Нет?

Мерседес вздохнула, чувствуя, как расслабляются ее мышцы и успокаиваются нервы. Напряжение спало. Она больше не будет противиться желаниям Иден. Ведь когда-то никакие уговоры не смогли изменить ее собственные решения. Она знала, что и ей не удастся повлиять на решения дочери. Пусть поступает как хочет.

Может быть, Иден сделает то, что не смогла сделать она. Упадет рядом с ним на колени. Обнимет его и излечит своими слезами. Возможно, даже, что они обретут истинное счастье, которое ускользало от их матери на протяжении всей ее жизни.

Жалела ли Мерседес о чем-нибудь? Об убийствах? О лжи? Об изменах? Все они были в какой-то степени вынужденными. Неизбежными. Как неизбежна судьба самой Иден. Так что жалеть здесь не о чем.

Она была живым человеком. Она познала многие человеческие страсти и не жалела об этом. Она не жалела о любви, которую дарила другим и которую получала сама. Странная любовь, жестокая любовь, сладкая любовь; любовь, подобная радуге, и любовь, похожая на бурю… Все было не напрасно. И не о чем скорбеть.

А что же ее будущее? Многое будет зависеть от того, как сложатся судьбы двух ее детей. Она закрыла глаза и увидела их стоящими перед ней – темный ангел и светлый ангел, родной и благоприобретенный, сын и дочь. Она будет молиться об их счастье и спасении душ. Но здесь, рядом с ними, она не останется. Ее присутствие в их жизни не принесет пользы. По крайней мере, сейчас. А возможно, и никогда.