Кэрри Вулф - Первый раз — 2

– Мы не можем.

– Почему?

Я стиснул зубы и закрыл глаза. Сейчас не время думать о том, как сильно я ее хочу. Как давно я ее хочу. Я старался не воображать это, хотя разделяла нас только одежда. Она снова прижимается к моим губам, и несколько минут тишину нарушало только наше неровное дыхание.

– Будет слишком много разговоров, – произнес наконец я. – Слишком много народа в твоей квартире, и все они сочтут это разовой связью.

– Разговоры будут в любом случае. – Ее дыхание щекотало мою кожу. – Нас видели вместе, так что выводы уже сделаны. Я видела, как девушки смотрели на тебя в «Триппи». Вижу, как они смотрят на тебя постоянно. – Она провела ладонью по моей груди, просунула палец под ремень и облизнула губы. – Может, я хочу, чтобы ты забыл их всех, кроме меня.

Она дразнит меня.

Я умираю.

– Скажи мне вот что, – проговорил я, мысленно умоляя, чтобы она перестала двигать бедрами. – Взглянул я сегодня вечером хоть на одну из них?

– Нет.

Лиза мило улыбнулась.

– Ты видела, чтобы я посмотрел хоть на одну в течение сезона?

Она задумалась, и улыбка расцвела еще ярче.

– Нет.

Я покачал головой.

– Нет. Потому что я вижу только тебя.

– Верю. Зато не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы сделать это. – Наклонившись, она прошептала мне на ухо: – А теперь я хочу, чтобы ты мне это доказал.

Она такая мягкая. Такая теплая. Такая совершенная.

Она стащила через голову мою рубашку. Я сделал то же самое с ее майкой, при этом рассказывая ей, какая она красивая, собрав все известные мне слова. А потом я ей доказал. Я пробовал ее на вкус. Трогал каждый дюйм ее кожи. Прокладывал поцелуями дорожку от одного обнаженного плеча к другому, наслаждаясь мурашками озноба. Языком исследовал пышные груди и почти потерял голову, слыша издаваемые ею звуки. На ней был черный бюстгальтер. Тонкий, кружевной. И это стало последней каплей. Я неистово пожелал, чтобы он оказался на полу рядом с нашими майками вместе со всем остальным, что на ней еще осталось.

– Лиза, погоди. – Почти теряя решимость, я взглянул ей в глаза, шоколадные озера. – Когда мы… сделаем это, я хочу утонуть в каждой твоей частице. Быть с тобой долго. Очень долго.

– Мне это нравится.

– Но сейчас не время, а здесь точно не место.

Когда до нее дошел смысл моих слов, Лиза сползла с меня, забилась в угол своего сиденья и закрыла руками грудь. Я был готов на все, лишь бы боль и обида в ее глазах исчезли.

Стиснув зубы, я потянулся за своей футболкой.

– Просто поверить не могу, что я это делаю.

– Я тоже. Не думала, что ты отвергнешь меня раньше, чем разденешь догола.

– Лиза, слушай. – Я сосредоточился на том, что собирался сказать. – Посмотри на меня.

Она посмотрела.

– Это не имеет никакого отношения к отказу или к тому, как сильно я хочу быть с тобой. Не хочу, чтобы кто-нибудь, особенно ты, думал, что это своего рода завоевание. Завтра я уезжаю на три дня. Если я не смогу видеть тебя, прикасаться к тебе, ты начнешь сомневаться во мне. Сомневаться в нас. И я точно не хочу, чтобы мы в первый раз… занимались любовью… в машине. На общественной парковке. Я хочу большего. Гораздо большего.

– Но ты понимаешь, что из-за тебя я хочу снять с себя остатки одежды?

В ответ я мог только простонать.

– Значит, мы прекращаем. – Она натянула через голову свою майку, упорно глядя на ветровое стекло.

– Прекращаем. – Я просунул руки в рукава.

– Постой, – спохватилась она. – Заниматься… любовью?

Надев футболку, я сделал глубокий вдох. «Сейчас или никогда, Бенни. Не выйди из игры».

– Любовью. – Я взял ее за руку, не сводя глаз с лобового стекла. – Я так думаю. Я не для того так долго тебя дожидался, чтобы это вдруг стало чем-то другим.

Мы какое-то время сидели рука в руке в тишине.

– Мне кажется, это чувство может быть… взаимным.

– Рад, что с этим мы определились.

Она повернулась ко мне.

– Ну, если ты не хочешь заняться со мной любовью…

– Именно сейчас. – Я посмотрел ей в глаза.

– Именно сейчас. – Она улыбнулась. – Самое малое, что ты можешь для меня сделать, это зацеловать меня до бесчувствия до того, как я войду в дом. – Она провела пальцем по вырезу своей майки, глядя на мои губы. – Это для тебя сложно, бейсболист?

Ожидание может стать моей смертью. Или самой лучшей частью всего.

– Нет. – Я наклонился к ее губам. – Это для меня совсем несложно.

Стефани я встретил, когда нам было по семь лет, на игровой площадке для глухих детей, что была устроена так странно.

Мы относились к разным группам, потому что Стефани слышала на пятнадцать процентов одним ухом (и не больше) и на тридцать другим (и не больше, она потеряла слух, слушая рок-н-ролл, девочка моя), а у меня была Абсолютная Глухота, хотя тогда я не думал ни о чем таком абсолютном, и вообще ни о чем особенно не думал, и не писал стихи.

Нам со Стефани не полагалось играть вместе, но мы играли, как и тогда, когда нам не полагалось играть вместе, потому что у нее была ветрянка.

Но мы все равно играли, а затем вместе чесались и выписывали по буквам слова на коже друг друга.

Сегодня свет погашен, наши глаза закрыты.

А руки блуждают по телам друг друга.

И нет места разговорам.

Полагаю, вы можете сказать, что мы с ней вместе одиннадцать лет.

Полагаю, вы можете сказать, что мы ждали знака.

Одно время, когда мы были младше, мы целовались каждый день.

Ровно в 3:41 пополудни, потому что в это время мы шли домой из школы.

Мы могли оказаться прямо под одним из знаков «Осторожно глухие дети» просто случайно, да только если бы люди знали, что то, что они видят, делают как раз Глухие дети, они могли бы потребовать заменить знаки.

Свет погашен, наши глаза закрыты, нам нет нужды смотреть.

Моя рука крадется под ее блузкой, обводит ребра…

Это наша последняя ночь, потому что завтра она покинет школу; она уезжает в Галлодет, Рай для Глухих в большом городе.

Я туда не попал.

Мне достался муниципальный колледж, люди где будут думать, что со мной что-то не так.

Стефани сильнее сжимает мое запястье, и я понимаю:

она думает, со мной и вправду что-то не так, и дело в том, что я действую слишком медленно.

Ее ногти впиваются в мою ладонь.

Это мой знак.

Стефани тяжело дышит, сердце, прижавшееся к моему, бьется так сильно, что мы дрожим.

Или только я?..

Я рассказал ей больше, чем рассказал всем прочим – знаками под столом во время уроков и над головой моей мамы, когда та не смотрела, по веб-камере во время каникул пальцами, липкими от мороженого, руками, полными покупок, или в толстых перчатках в снегу…

Мы сказали друг другу все, иногда спрашивая, почему мы до сих пор не занялись сексом, чего мы ждем.

Я ни разу не получил ответа.

Но сегодня, здесь, в темноте, с закрытыми глазами, с руками, блуждающими по телам друг друга, я думаю, может, это потому, что наши руки всегда были слишком заняты.

В этой тишине, прильнув губами к ее губам, я тоскую по ней одну минуту.

Через несколько часов я буду тосковать по ней гораздо дольше.

Она знаком изображает мое имя у меня на груди, и я знаю, что при этом чувствую и что это она, это моя девочка, это я.

Это мой знак.

Я хорошо ощущаю все на свете:

дрожит ли пол у нас над головами (не дрожит) от шагов моей мамы, когда она просыпается (она не проснулась), и я хорошо ощущаю темную кожу Стефани, и крохотные ладошки, и крупные кудри, и я чувствую себя согревшимся и живым, лежа на этой девушке, погружаясь в свои мудрые мысли в неуместное время.

Она покусывает мой подбородок, целует меня крепче.

Чую запах ее пота.

Она поет: «да-да-да», – размахивая рукой, ударяя…

И внезапно меня пугает быть так близко и чувствовать всем собой эту девушку, которую я вот-вот потеряю, девушку, которую мне не полагалось иметь.

Она уезжает в то единственное место, куда я когда-либо хотел попасть, но я не знал, почему, пока не узнал, что туда едет она.

Эта девушка…

Эта девушка…

Эта девушка…

Говорит «я люблю тебя» моей левой рукой и толкает ее в свое бедро так, что ей становится больно, как больно мне этой ночью.

И она открывает глаза, и я понимаю: мне хватает света, чтобы увидеть их, увидеть ее.

Здесь совсем не так темно все-таки.

Я целую ее в горло, ее кожа слегка вибрирует.

Это мой знак.

Это мой гребаный

Глухой рай.

Под весом тяжелого взгляда моей лучшей подруги мышцы у меня на спине свело судорогой, пока я шла к своему «Камаро» 85 года. Это всего лишь вопрос времени, когда она снова попытается убедить меня в том, что вся моя затея – напрасная трата сил. Что прошло два года с тех пор, как мы с Ноэлем разговаривали и давно пора все отпустить и забыть. Что с моей стороны настоящий эгоизм портить то, что предположительно должно стать самым счастливым днем его жизни.

Но это мой последний шанс избавиться от сожалений, преследовавших меня все эти годы. Я отказываюсь до конца жизни жить, зная, что, впервые полюбив по-настоящему, сильно, мучительно, я так и не произнесла главных слов. И если не скажу их сейчас, получится, что этого никогда и не было – Ноэля и меня. Словно я его никогда не любила, и он меня никогда не любил, и может быть, я вообразила себе все, через что мы прошли в то лето и последующие бурные месяцы.

– Как твоя подруга я обязана убедить тебя не пересекать черту, отделяющую достойную жалости бывшую девушку от бывшей девушки-преследовательницы.

Я обернулась и наткнулась на взгляд Эшли. Ее карие глаза, как обычно, излучали сарказм и желание отрубить хвост одним ударом.

С того момента, как я поделилась с ней своим планом повидаться с Ноэлем до его свадьбы, она не скрывала неприятия этой идеи. Все-таки я впервые собиралась без приглашения ворваться на свадьбу, поэтому кто знает, что может произойти. Я и не жду, что Ноэль ее отменит, однако небольшая встряска нам обоим не помешает. Но мой настрой оставался по-прежнему оптимистичен.

– Знаешь, мы живем не в кино, – напирала Эшли. – В реальной жизни люди не ждут. Они живут дальше. И он не обрадуется, увидев тебя. Решит, что ты окончательно выжила из своего вечно любящего ума.

– Я совершенно уверена, что он так же думает, после нашей последней встречи.

– Тем более. Не рассчитываешь же ты, что он по-прежнему считает ваши отношения перспективными после того, как ты с крыши швыряла в его новую девушку соленую соломку к пиву?

Я давно загнала на задворки памяти все воспоминания о той ужасной ночи. Той ночи, когда я твердо вознамерилась рассказать ему, наконец, о своих чувствах, но наткнулась на небольшое препятствие – оказалось, он давно оставил прошлое позади, не посчитав нужным сообщить об этом мне. Тогда я забила последний гвоздь в свой гроб – забралась на крышу, пьяная в хлам и эмоционально раздавленная, и начала швырять вкуснейшую соленую соломку в его невесту. Мой отнюдь не звездный час.

– Обязательно нам вспоминать об этом? Я знаю, ты считаешь мою затею бредовой, знаю, что он тоже сочтет это безумием, но я должна поехать. Мне двадцать два года. И я не собираюсь жить с этим дерьмом на душе последующие семьдесят пять.

– Тресса, будь серьезнее. Ты видела, какой дрянью питаешься? Тебе ни за что не прожить дольше восьмидесяти лет. – Эшли улыбнулась мне; это значит, что она услышала мою просьбу оставить неприятную тему.

Мы не просто так дружим почти двадцать лет.

– Означает ли твоя поездка, что в этом месяце мне одной придется платить за квартиру? – Она вела себя в своей привычной манере – переключилась на что-нибудь, связанное с деньгами.

– Нет. Нет, Эш, клянусь. У меня с деньгами все в порядке.

– И сколько, по-твоему, тебе потребуется на путешествие в Айову? – Я просто слышала, как у нее в мозгу крутятся инопланетные математические колесики. – У тебя останется не больше двадцати пяти баксов после того, как ты съездишь туда и обратно. И где ты собираешься остановиться?

На самом деле всего десятка (по моим подсчетам), но ведь это всего на два дня. Я могу питаться в «Макдоналдсе» – по два бакса (и три года моей жизни) за порцию.

– Я хочу попроситься к Сэмми, – призналась я, открывая дверцу машины; мне уже не терпелось отправиться в путь.

– О, с таким же успехом можешь прыгнуть в воду со свинцовым грузом на шее.

– Она хорошо ко мне относится.

Эшли вскинула бровь.

– Нет, она хорошо к тебе относилась. До того как ты взобралась на…