Виктория Холт - Песня сирены

Я была плохой, испорченной, но моя дочь в этом не виновна. Дамарис, я хочу, чтобы, ты забрала ее. Ты должна немедленно приехать сюда, увезти ее и воспитать, как воспитала бы свою дочь. Нет никого в этом мире, кому я могу доверить ее, кроме тебя. Здесь меня знают как леди Хессенфилд, а Клариссу считают нашей дочерью, каковой, впрочем, она и является. Я не могу рассказать тебе, как все получилось, это неважно. Лишь Кларисса имеет значение.

Здесь есть одна хорошая девушка, ее зовут Жанна.

Пока ты не приедешь, я оставляю Клариссу ей на попечение. Она очень добрая, раньше она присматривала за Клариссой и очень любит ее. Когда-то она продавала цветы и жила в ужасной нищете, но ей я верю больше, чем кому-либо здесь.

Дамарис, я вела себя ужасно. Всюду я оставляла за собой несчастья и беды. Я разрушила и твою жизнь, но на самом деле Мэтью был неподходящей парой для тебя, иначе бы он так не поступил. Тебе нужен другой муж.

Прошу тебя, сделай это ради меня… Нет, ради Клариссы. Пошли за ней кого-нибудь сразу, как только получишь это письмо.

Твоя сестра Карлотта».

Я запечатала письмо и послала за курьером, который возил срочные послания Хессенфилда в Англию.

— Возьмите это, — сказала я, — и доставьте как можно быстрее.

И снова я взмолилась Богу, но теперь о том, чтобы письмо дошло к Дамарис, потому что в действительности движение между двумя странами было очень затруднено, и подобные задания должны были выполняться с особой осторожностью. Часто курьеры не достигали пункта своего назначения, а после той операции с оружием, которая стоила Мэтью жизни, еще больше стали следить за теми, кто въезжает в страну. Но я молилась, чтобы Дамарис получила это послание и чтобы она приехала и забрала Клариссу.

Потом я послала за Жанной.

— Жанна, я умираю.

— Мадам… это невозможно.

— Лорд Хессенфилд уже мертв.

— О, мадам, но что же станет со всеми нами?

— Остается девочка. Жанна, я вверяю ее тебе, позаботься о ней. У меня есть сестра в Англии, я написала ей. Она пришлет кого-нибудь за Клариссой.

— А когда за ней приедут, мадам?

— Скоро… скоро, обязательно приедут. Я уверена в этом.

— Из Англии, мадам…

— Приедут, Жанна. Я обещаю тебе, дождись и заботься о ребенке. — Я схватила ее руки и умоляюще заглянула в глаза. — Жанна, это последнее желание и приказ умирающей женщины…

— Конечно, мадам.

Жанна выглядела очень испуганной, Но я знала, она сдержит свое слово.

Я сожгла перчатки — и мои, и Хессенфилда. Пока они горели, пламя обрело какой-то странный цвет. Я думала, что они долго будут пылать, но спустя несколько секунд перчатки уже обратились в прах. Потом я взяла перо и записала в дневник все, что произошло со мной. В заполнении его было какое-то успокоение.

Я сказала Жанне, чтобы она сохранила мой дневник и, когда прибудут люди от моей сестры, отдала его им.

Я хотела, чтобы Дамарис поняла, как все получилось: ведь часто понять — значит простить.

Я опустила перо, потом снова позвала Жанну и сообщила ей, где она сможет найти дневник. Она выглядела ошеломленной, но тем не менее внимательно выслушала все мои наказы. После того как она ушла, я не смогла больше противиться искушению и снова взялась за перо.

И тогда, в самом начале моего дневника, я написала:

«Это „Песня сирены“, которая совсем не хотели быть тем, чем она была, но так случилось, и та, кто обвинила ее в этом, оказалась права. Те, кто проходил мимо этой сирены, сворачивали со своего пути и иди прямо навстречу смерти. Кажется вполне справедливым, что Смерть завладеет ею, так и не дав ей допеть свою песню».

Дни кажутся бесконечными, я чувствую себя одинокой. Час за часом я лежу здесь, на своей кровати, и твержу, что жизнь для меня кончена, но на самом деле она никогда и не начиналась.

Я была счастлива, казалось, я была на пороге большой любви, а потом вдруг все кончилось. Я увидела, как все, о чем я мечтала, разбилось в один миг, а потом был еще и этот сокрушающий удар.

Порой создается такое впечатление, что жизнь не довольствуется только тем, что лишает человека счастья, а, как оказывается, обязательно находит что-то еще, чтобы сделать его горе еще более невыносимым. Одним сумрачным ноябрьским днем я потеряла человека, которого любила, и той же ночью меня сразила ужасная болезнь, которая сделала из меня почти инвалида.

О, я окружена любовью! Ни у одной девушки нет таких родителей, как у меня, и нет человека на свете, которого бы так любили и лелеяли, как меня. Тысячи раз мне было сказано, что я — смысл их жизни, они винят в происшедшем со мной себя, но они невиновны, а как я могу сказать им это, не упоминая имени Карлотты?

Я не хочу думать о Карлотте, я не могу этого вынести. Иногда я вспоминаю ее облик и говорю себе, что ненавижу ее, но продолжаю видеть ее красоту, в Которую почти невозможно поверить. Раньше я думала, что никто не может быть так красив, как Карлотта. Ей было дано все, наверное, те силы, что решают, какими мы должны быть, покровительствовали ей. У нее есть все… все… так говорят.

Так и есть на самом деле. Я часто замечала, какими становились взгляды мужчин, когда она входила в комнату, ей стоило лишь раз посмотреть на них, и они принадлежали ей. Я так восхищалась ею, гордилась тем, что она — моя сестра.

Но теперь я понимаю больше, моя мать показала мне свой дневник. Мне стало известно о романтическом рождении Карлотты в Венеции, о том, какой ужас довелось пережить матери. Я узнала о том страшном человеке, который умер, о его убийце и о чудовищных подозрениях, что мои родители питали друг к другу в то время. Это объясняло все, я поняла, почему моему отцу пришлось пристрелить собаку и похоронить ее. Если б я только знала, какие страдания перенесли мои родители, я бы никогда не пошла на могилу Бэлл после того, как увидела Мэтью и Карлотту вместе.

Да, я и вправду была шокирована, так как думала, что не только Мэтью обманывал и предавал меня. Я подозревала моего милого отца, который, на самом деле всего лишь пытался сохранить тайну, потому и застрелил невинное животное. И вот теперь из-за моего невежества все мы глубоко страдаем.

Будь я более опытна в мирских делах, я могла бы заподозрить, что между Мэтью и Карлоттой существует какая-то связь. Конечно, это бы глубоко ранило меня, но я бы никогда не перенесла такого ужасного потрясения, я была бы подготовлена к этому откровению.

Но что проку вспоминать? Все прошло, Мэтью исчез с горизонта моей жизни. Редко виделась я и с Карлоттой — да я и не хотела встречаться с нею, ибо это причиняло мне слишком большую боль, но я полюбила ее милую дочку, и мне бы хотелось узнать ее получше.

Странно, но когда в наш дом приехала эта крошка, я ощутила новый интерес к жизни. С той страшной ночи меня ничего не интересовало, но когда приехала Кларисса и мы подружились, я позабыла обо всех своих обидах. Мне нравилось, с какой настойчивостью она требует ответов на свои вопросы, я любила играть с ней в разные игры. Ее любимой игрой была «Угадайка»: я намекала на то, что задумала, а она должна была догадаться. Она с серьезным видом раздумывала в поисках ответа и радостно вскрикивала, когда ответ оказывался правильным. Мы полюбили друг друга с первого взгляда.

Однажды я находилась в своей спальне, а Кларисса играла в саду — она кричала и пела, забавляясь с мячом, и вдруг наступила тишина. Я прислушалась, но ничего не услышала. Это происходило минуту или две, но мне они показались вечностью. Мною овладели ужасные подозрения: что-то случилось. Она упала и поранилась? Она забрела далеко в лес?

Я поднялась с кровати и подбежала к окну. Кларисса лежала на траве и что-то там разглядывала, какое-то насекомое. Я увидела, как она осторожно трогала его пальчиком. Скорее всего, это был муравей.

Я вернулась в постель и тут вспомнила, что к окну я подбежала. А ведь я не бегала с тех пор, как пережила ту страшную ночь, я лишь ходила, и то с огромным трудом. Это явилось откровением. После я обнаружила, что немного могу ходить по своей комнате.

Я знала, что посещение нашего дома очень смущает Карлотту, так как ей трудно встречаться со мной лицом к лицу, и поэтому мы почти не видели ее, а это означало, что не видели и ее дочь. Но я много думала о ней, часто вспоминала эпизоды из моей жизни, когда была еще здорова и разъезжала по округе. Особенно я любила наблюдать за растениями, птицами и животными. Я столько знала о жизни природы и теперь хотела бы поделиться своими знаниями с Клариссой.

А потом я услышала новости, которые тяжким грузом легли на плечи членов нашей семьи: Карлотту похитили и увезли во Францию, а с ней и Клариссу. Ужас, словно громом, поразил всех нас, когда приехала Харриет и рассказала, что произошло.

Мне рассказала все моя мать — с тех пор, как я заболела, именно от нее я узнавала все новости. Я думаю, она чувствовала, что, знай я тогда о Карлотте и Мэтью, я бы не поехала той ночью в лес, а вернулась бы прямо домой, и в этом случае, возможно, меня бы еще удалось вылечить.

— Харриет сказала, что Карлотту похитил человек по имени лорд Хессенфилд, один из главарей якобитов, — поведала мне мать. — Было известно, что он скрывается где-то неподалеку. Он бежал во Францию и взял с собой Клариссу, но не всем известно, что лорд Хессенфилд — отец Клариссы.

Потом Харриет рассказала нам, как Карлотту схватили якобиты, когда она остановилась в гостинице «Черный боров» при возвращении в Эйот Аббас, и как лорд Хессенфилд изнасиловал ее. Результатом этого явилась ее беременность, и, чтобы помочь ей, Бенджи женился на ней, он уже давно был влюблен в Карлотту и с радостью ухватился за возможность жениться. Так что Кларисса дочь Хессенфилда. Он, должно быть, любил Карлотту, раз рисковал своей жизнью, чтобы забрать ее с собой. То, что ее увезли силой, было ясно — при сопротивлении с плеч ее соскользнул плащ, который немного погодя обнаружили в кустарнике. Скорее всего, Клариссу увезли до того, потому что к моменту похищения Карлотты ее нигде не было уже несколько часов.

Все это казалось абсолютно невероятным, но Карлотта была рождена, чтобы быть центром бури. Более того, когда я вспомнила жизнь моих родителей, то поняла, что каждый из нас в определенный момент жизни переживает весьма необычные и бурные приключения. Для меня это был ужасный эпизод с «Доброй миссис Браун». Долгое время после этого я рисовала себе те страшные последствия, что могли случиться тогда. Я так и не смогла забыть этой встречи, и не раз с той поры меня мучили ночные кошмары.

* * *

А в Эндерби-холле появился новый жилец. Меня очень удивило, что кто-то захотел приобрести этот дом. Он представлял собой весьма мрачное здание, и за ним закрепилась репутация «дома с привидениями». Несколько раз приезжали смотреть на него. Мать или отец, а несколько раз даже моя бабушка из Эверсли-корта показывали дом покупателям. По сути дела, люди больше обращались в Эверсли-корт, нежели в Довер-хаус.

Мне хорошо запомнился тот день, когда бабушка заехала к нам, чтобы рассказать о вновь прибывшем. Все собрались в моей комнате, потому что мать всегда приводила ко мне посетителей: она придерживалась мнения, что это может подбодрить меня.

— Даже не представляю себе, — говорила бабушка, — зачем он приехал? Такое впечатление, что ему все уже не нравилось, даже когда он дома еще не видел, а в Эндерби и так можно найти немало недостатков!

— Я всегда считала, — ответила мать, — что этот дом, если захотеть, можно полностью изменить.

— Но Присцилла, милая, как? — спросила бабушка.

— Ну, расчистить землю от кустов, а то дом весь зарос, сделать окна побольше, чтобы проникал солнечный свет, и я могу себе представить счастливых мужа и жену с кучей ребятишек. Этому дому больше всего не хватает света и веселья.

— Милая Присцилла! — только и проговорила моя бабушка в ответ.

«Ну, конечно, — подумала я, — там был убит Бомонт Гранвиль, и тело его похоронено неподалеку. Кроме того, там еще существовало настоящее привидение — женщина, которая пыталась повеситься, бросившись на веревке с галереи».

— Расскажи нам об этом человеке, — попросила мать.

— Я бы сказала, он очень подходит этому дому, он прихрамывает, и у него мрачная внешность. Он выглядит так, будто для него улыбка означает немыслимые мучения, но он ни в коем случае не стар. Я спросила его: «А если вы купите дом, то будете жить в нем один?» Он ответил, что да, и я, должно быть, настолько открыто удивилась, что он добавил: «Я предпочитаю уединение», как бы предупреждая меня хранить свои мысли при себе, как я, естественно, и поступила. Он сказал, что дом очень темный и мрачный. Тогда я ответила ему в точности твоими словами, Присцилла: «Надо выкорчевать кусты и впустить свет».