Я быстро посмотрела на нее, поскольку никаких распоряжений об этом еще не было сделано. Бабушка хотела что-то сказать, но дед бросил в ее сторону предупреждающий взгляд. Я почувствовала, что тут кроется какая-то тайна.

— Ну, я в любом случае приеду посмотреть Грассленд Мэйнор, — сказала Элизабет Пилкингтон.

Когда они ушли, меня буквально засыпали вопросами. Что надоумило меня выйти одной из дому? Ведь предупреждали, и не раз. Чтоб этого больше не повторилось!

— Не беспокойтесь, — уверила я их. — Не повторится.

— Подумать только, как легко ты отделалась, — причитала матушка. — А ведь что могло случиться. Все равно, такой плащ был, такое платье…

— О, прости меня! Я поступила так глупо… Матушка обняла меня.

— Дитя мое, — сказала она, — пусть это послужит тебе хорошим уроком. Благодари Господа, что вернулась домой целой и невредимой.

— Хорошо, Пилкингтоны привели ее домой, — вставила бабушка.

— Я и так уже была почти дома.

— Тем не менее, — наставительно произнесла бабушка. — Ну разве это ни странно, что они хотят купить Грассленд Мэйнор, и разве не забавно будет, если они купят его?

— Есть в них что-то, что мне не понравилось, — сказала матушка, и вновь необычное выражение появилось у нее на лице, точно вуаль легла на его черты, дабы скрыть истинные чувства, обуревавшие ее.

— Весьма милые люди! — заключила бабушка.

— И к тому же с основательными намерениями приобрести это место, — прибавил дед.

— Карлотта показывала им Эндерби-холл, — сказала матушка, — а затем вдруг решила не продавать его. Должно быть, они ей чем-то не понравились?

— Полно, это всего очередная прихоть Карлотты, — возразила бабушка, — и Элизабет Пилкингтон тут ни при чем.

— Да, будет интересно, если ты нашла покупателей для Грассленда, Дамарис.

Я тоже подумала, что это было бы интересно. Я даже надеялась, что так оно и случится. А еще я подумала, что довольно приятно будет иметь соседями Пилкингтонов.

На следующий день явился Мэтью Пилкингтон. Когда он вошел, я была в прихожей и поздоровалась с ним первой. В руке у него был большой букет фиалок.

Он улыбнулся мне. Он был даже очень симпатичный, в общем-то, самый симпатичный мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Вероятно, это впечатление сложилось у меня из-за его одежды. На нем были темно-красный бархатный камзол и великолепный жилет. Из кармашка выглядывал накрахмаленный белейший носовой платок. К кисти руки крепилась на ленточке трость. Мэтью носил туфли на высоком каблуке, которые делали его значительно выше и без которых он выглядел бы гораздо грузнее, носки его туфель чуть приподнимались кверху, а это, как я поняла сразу же по приезде в Лондон, было последним» криком» моды. В руке у него была шляпа темно-синего, почти что фиолетового оттенка. По сути, его одежда прекрасно гармонировала с цветами, так что у меня не осталось сомнений, что он выбрал их специально для этой цели. Но как бы то ни было, у фиалок было и другое, особое предназначение.

Я почувствовала, что краснею от удовольствия. Он низко поклонился, взял мою руку и поцеловал ее.

— Вижу, вы уже оправились после того приключения, а я зашел узнать о вашем самочувствии и принес цветы вашей матушке, чтоб она не осталась без подарка, за который вы мужественно заплатили такую цену.

— О, это так великодушно с вашей стороны, — сказала я, взяла букет и уткнулась в него, наслаждаясь ароматом.

— От лучшей лондонской цветочницы, — пояснил Мэтью. — Сегодня утром купил их в Ковент-Гардене, в «Пиацце».

— Матушке будет так приятно… Входите же. — Я пригласила его в маленькую зимнюю гостиную, которая сообщалась с прихожей.

Он оставил шляпу на столике в прихожей и последовал за мной.

— Значит, — начал он, — завтра вы возвращаетесь в провинцию? Очень жаль, моя мама так хотела бы пригласить вас в гости. Она жаждет услышать еще Что-нибудь про тот дом, который, как вы говорили, продается, — Это очень милый дом, — заметила я.

— Раз так, то почему же хозяева от него отказались? Никак не возьму в толк…

— Жена умерла при родах, а муж не может это забыть. Сам он родом с Севера, туда и уехал. Они были нашими большими друзьями и предложили показать их дом тем, кому он приглянется и кто захочет его купить. Ключи у моей бабушки.

— А тот, второй дом?

— Эндерби? Ну, он тоже хорош, но пользуется дурной репутацией, будто заколдованный.

— На маму он произвел большое впечатление.

— Да, но Карлотта, моя сестра, его владелица, решила его не продавать. А ей он перешел от предыдущего владельца, родственника.

— Следовательно, Эндерби сейчас пустует?

— Это-то и странно. Причуда Карлотты, как утверждает дед.

— А где ваша сестра?

— Она вышла замуж и живет в Суссексе. У нее теперь очаровательный ребенок. Скажите, а вы живете в Лондоне?

— У меня есть небольшое поместье в провинции, в Дорсете. Иногда я бываю там, иногда здесь, в Лондоне, с матерью. А сейчас я, разумеется, здесь, потому что война, и я, возможно, пойду служить.

Я нахмурилась. Моя матушка ненавидела войны лютой ненавистью и, видимо, заразила ею и меня.

— Это же глупо — вмешиваться в проблемы других стран, — сказала я. — Какое нам дело до того, что происходит в Европе?

По сути, я слово в слово повторила то, что слышала от матушки.

— Не все так просто, — ответил он. — Людовик XIV, французский король, имел договор с нашим последним королем и нарушил его. Его внук, Филипп Анжуйский, стал королем Испании. Как видите, Франция начинает доминировать в Европе. Гарнизоны уже введены в испанские Нидерланды. А хуже всего, что этот Филипп известен еще как сын Якова II — Яков III. Война объявлена, и у нас есть сильные союзники в Голландии и Австрийской империи. На войну идти просто необходимо.

— Значит, вас могут забрать в армию… Мой отец тоже одно время был военным, но потом оставил службу — матушка была против. Он купил Довер-хаус в Эверсли, земли вокруг и стал заниматься с арендаторами — вместе с дедом, который совсем уже старенький сейчас. Да вы видели его… Мой дядюшка Карл служит в армии, и дядюшка Эдвин тоже. Отец теперь полноправный хозяин Эверсли.

— Я знаю, что у вас в семье сильны военные традиции.

Мы продолжали увлеченно беседовать, ничего не замечая, когда в комнату вошла матушка. Она отшатнулась в изумлении.

— Ой! — спохватившись, воскликнула я. — А у нас гость! Между прочим, он принес тебе фиалки.

— Как это мило — заметила матушка. — Благодарю вас.

Она приняла цветы и поднесла их к самому лицу.

— Мать попросила меня уговорить вас задержаться в Лондоне хотя бы на пару дней, мы бы позаботились, чтобы вы не скучали, — сообщил Мэтью Пилкингтон.

— Это, конечно, чрезвычайно любезно, — ответила матушка, — но мы уже сделали необходимые распоряжения насчет отъезда.

Она послала за вином, и Мэтью посидел у нас еще примерно час. Я видела, как не хотелось ему уходить, но в то же время чувствовала, что матушка не желает, чтобы он оставался. Надеюсь, он этого не заметил, а только я, потому что слишком хорошо знаю матушку.

Уходя, Мэтью сказал:

— Я верю, что мы вскоре увидимся.

— Я тоже, — тепло ответила я.

В этот же день матушка рассказала бабушке и деду о визите Мэтью.

— Вот уже и у Дамарис кавалер объявился, — сделала вывод бабушка.

— Чепуха, — отмахнулась матушка, — у нее еще «нос не дорос». Фиалки, во всяком случае, он мне преподнес.

— Предлог, ясное дело, — заметила бабушка. Услыхав, что о Мэтью говорят как о моем кавалере, я призадумалась. Мне он, похоже, пришелся по душе. Спасибо тому редкому случаю, сообразила я потом, что рядом не оказалось Карлотты, чтобы завладеть его вниманием.

В общем, мне весьма понравилось, что Мэтью числится у меня в кавалерах.

На следующий день мы прощались с Лондоном. Мы выехали из города через Темпльскую заставу, прокатившись напоследок по Чип-сайд, где проходу не давали лавочники, и Баклерсбери, где было трудно дышать от наполнявшего воздух смрада, исходившего от продуктовых лавочек и забегаловок. Увидев вздымающиеся над рекой серые стены Тауэра, я подумала о том, что приключилось со мной, когда я осмелилась выйти на эти притягательные, но страшные улицы, и о том, какое же все-таки счастье, что на пути мне не повстречалось никого более плохого, нежели «Добрая миссис Браун».

Я начала уже было подумывать, чем же отблагодарить ее за доброжелательность, которую она проявила по отношению ко мне. Более того, я вспомнила, что ведь это именно благодаря ей вошли в мою жизнь Пилкингтоны, а с тех пор, как Мэтью пришел к нам с фиалками, я стала слишком много думать о нем.

Матушка покатывалась со смеху, вспоминая о его, как она выразилась, щегольском появлении. Дед заметил, что нынче мода такая и что так поступают все современные молодые люди. Он полагал, что мода стала раскрепощеннее, нежели в его дни. «Мы чувствовали себя связанными по рукам и ногам. Да, именно связанными! Точно веревками замотаны!»

Бабушке очень понравилось, что Мэтью приходил еще раз. Она пребывала в убеждении, что он приходил единственно из-за меня. Она-то видела, что я всегда оставалась в тени Карлотты, но теперь поверила — и я это почувствовала, — что я и сама по себе чего-то стою.

Когда я начинала об этом думать, я неизменно радовалась, что Карлотты с нами не было. А потом у меня появились сомнения, увижу ли я Мэтью снова?

Итак, мы распрощались с Лондоном и отправились в провинцию. Одну ночь нам пришлось провести на постоялом дворе «Близ семи дубов», и уже на следующий день мы были дома.

Я убедилась, что за моими собаками и лошадью хорошо ухаживали, и совсем уже было собралась вновь окунуться в повседневную рутину, как вдруг поняла, что мне что-то мешает: я пережила приключение, которое на время выбило меня из колеи. Да, так оно и было. Не раз и не два мне снились кошмары, в которых я вновь оказывалась в ужасной комнатушке с тремя девчонками, которые ползли ко мне, направляемые «Доброй миссис Браун». Я просыпалась с криком, судорожно прижав к себе простыню. Однажды матушка услышала мой крик. Она присела на краешек кровати.

— Как мне хочется, чтобы мы никогда больше не ездили в этот проклятый Лондон, — сказала она.

Но вскоре мое уныние сменилось радостным возбуждением: Элизабет Пилкингтон приехала посмотреть на Грассленд Мэйнор. Едва увидев его, она тут же провозгласила, что он ей понравился, и к концу лета она уже окончательно переехала туда.

Мэтью ушел служить в армию, так что я его не видела, но с его матерью мы подружились и частенько наведывались друг к другу в гости Я помогала ей переезжать и покупать кое-какую обстановку для дома, поскольку она решила оставить за собой и дом в Лондоне.

— Я так привыкла к городской жизни, — сказала она мне, — что сил нет отказаться от нее полностью.

Она оказалась очень веселой и впечатлительной и много говорила о театре, о тех ролях, которые ей довелось играть. Она напоминала мне Харриет, тем более что они одно время знали друг друга, когда вместе играли в «Жене-провинциалке» Уильяма Уичерли. Деду она понравилась, и поэтому ее часто приглашали в Эверсли. Матушка тоже подружилась с нею, хотя Мэтью она, однако, недолюбливала, но он сейчас был в армии, а потому она, казалось, забыла о нем.

На Рождество мы опять поехали в Эйот Аббас. Кларисса стала уже большой: ей исполнилось десять месяцев, и она проявляла интерес буквально ко всему Она была светленькая и голубоглазая, и я полюбила ее безумно.

Матушка заметила: «Дамарис вырастет хорошей матерью». А я подумала о том, что больше всего на свете хотела бы иметь своего собственного ребенка.

Карлотта была ослепительна, как всегда. Бенджи обожал ее и был безумно счастлив, что он ее муж А вот, что было на душе у Карлотты, так сразу и не определишь: она вечно была непредсказуема. Чувствовалось в ней, однако, некое смутное беспокойство, причину которого я никак не могла понять. У нее росла прекрасная дочка; у нее был муж, готовый выполнить любое ее желание; она сама хорошела с каждым днем, имела превосходный дом; Харриет и Грегори души в ней не чаяли, для них она всю жизнь была как дочь. Так что же омрачает ее счастье?

Однажды я не смогла удержаться, чтобы не спросить ее об этом. Разговор состоялся на четвертый день после Рождества; я гуляла с охотничьей собакой Грегори и обнаружила Карлотту на утесе, глядящей на остров Эйот.

Я присела рядышком.

— Ты такая счастливая, Карлотта, — начала я, — у тебя есть почти все…

Она взглянула на меня в изумлении:

— Что я слышу от нашей маленькой Дамарис? Ты была таким славным созданием: довольная судьбой, помогающая всем — главным образом, животным, правда; доброта и довольство так и сияли у тебя на лице.

— Вечно ты надо мной шутишь, Карлотта.

— Возможно, это из-за того, что я никогда не была похожа на тебя.

— Ты… ты похожа! Ты просто не хочешь быть похожей.