— Что?

— Засунуть девочке в трусы крапиву?

— От этого еще никто не умирал.

— Значит, все-таки, это был ты!?

— Опоздаешь на работу… красотка.

— Черт с ней, с работой! Сама себе начальница! Значит, мы уже встречались?

— И не единожды! — усмехаясь, кивнул Чуприн.

— Что ты имеешь ввиду? — напряженно спросила она.

— Ты опоздаешь на работу. Потеряешь всех клиентов. Станешь нищей, голой и босой. Насчет, босой и голой, я не против. Но в смысле баксов…

— Я хочу знать! — жестким тоном заявила Татьяна.

— Правда, красотка, она не всегда приятна, — сказал Леонид. — Отложим до вечера!

— Не уйду, пока не скажешь!

Татьяна демонстративно уселась поудобнее в кресле, закинула ногу на ногу. Сумку положила на пол. Всем видом показывала, что никуда не торопится. Леонид наблюдал за ее телодвижениями со своей обычной иронической усмешкой.

— Запомни этот момент! — направил в нее указательный палец Чуприн. — Сама напросилась. Помню, как-то отдыхал я в пионерском лагере. После отбоя мы с пацанами чуть ли не каждый день делали набеги на колхозный сад. Сливы там были-и! — мечтательно улыбнулся он. Потом, закинув руки за голову, продолжил. — Нигде после таких слив не пробовал. Даже за границей. И все бы хорошо…

— Ну! — не выдержала Татьяна. — Что дальше?

— Да была в нашем лагере одна такая… Идейная очень! Всегда с блокнотом ходила…

— С блокнотом? — настороженно переспросила она.

— Очень идейная. Даже слишком! — в упор, глядя на Татьяну, продолжил Леонид. — Всех брала на заметку. Однажды и меня подловила после очередного набега…

— После набега… — как эхо повторила Татьяна.

— Показывает запись в блокноте и говорит…

— «Ты самый злостный нарушитель распорядка!» — неожиданно вырвалось у Татьяны. — «Я напишу на тебя рапорт начальнику лагеря!»

— Именно! — весело захохотал Леонид. — Точно так она и брякнула!

Татьяна несколько секунд смотрела на него широко распахнутыми глазами. В них отчетливо читался страх. И удивление. И еще что-то, чего Чуприн не мог сформулировать.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Чуприн со своей обычной иронической усмешкой. Татьяна испытующе и очень недоверчиво. Потом она схватила со стола чашку уже остывшего чая, залпом выпила. И вытерла рот рукавом.

— А что он сделал… потом? Ты помнишь? Нет, ты помнишь!?

— Отлично помню!

Чуприн встал из-за стола, подошел к Татьяне сзади и положил ей руки на плечи.

— Я схватил ее за плечи и начал трясти, как сливу! — строго сказал Чуприн. И для наглядности, слегка трясанул Татьяну за плечи, — Голова ее моталась, как привязанная…

— А потом? Что потом?

— Потом… я ее поцеловал. Совершенно неожиданно для себя самого! — сухим, официальным тоном доложил Леонид. — Прямо в губы…. Долго-долго…

— Его губы пахли сливами… из колхозного сада… — рассеянно произнесла она.

Леонид схватил обеими руками ее за голову и… поцеловал в макушку. Пару раз погладил по волосам, как неразумного ребенка. И опять основательно уселся за стол.

— Должен тебя разочаровать, красотка! — доверительным тоном, как бы, по секрету сообщил он. — У меня было совсем другое детство. Ни в каких детских садах, тем более в пионерских лагерях я никогда не был. Обе истории мне рассказали приятели. Про крапиву Гена Снегирев, он даже вставил ее в какой-то рассказ. Про сливы поэт Эдик Бушуев. Стихов, правда, об этом он не написал.

Чуприн с сочувствием взглянул на Татьяну. И даже сокрушенно помотал головой.

— Бедная девочка! У тебя в голове одни литературные штампы. Насквозь вторичные. Ничего подобного, ни с тобой, ни со мной никогда не происходило! Ты это вычитала! Из плохих книг! Сначала фантазировала, мечтала, как это могло происходить лично с тобой. Потом и сама поверила в свои литературные мечтания. И присвоила себе. Ничего этого в действительности и близко не было.

— Ты все… врешь! — убежденно заявила Татьяна.

— Всегда говорю исключительно правду, — пожал плечами Чуприн. — Не раз страдал из-за этого. Хочешь еще чаю? Свежий, цейлонский…

— Не люблю грузинский, — сухо ответила она.

— Это не грузинский.

— У меня от него аллергия.

— Это цейлонский, — мрачно сказал Леонид.

— Я пока в своем уме! — жестко ответила Татьяна. — Это грузинский!

Леонид вскочил со стула, проковылял на кухню. Через секунду вернулся с пачкой в руках. Поднес ее прямо к лицу Татьяны, тычет пальцем в пачку.

— Видишь? Написано! — повышая голос, сказал он. — Цей-лон-ский!!!

— В ларьке покупал? — понимающе улыбнулась Татьяна. — Тебя обманули, Ленечка! Они что хочешь напишут. Чай грузинский. Между прочим, даже не первого сорта!

— Я тоже кое-что понимаю в напитках! Этот цейлонский!

— Грузинский! Плохого качества!

— Раз я сказал, цейлонский, значит…

— Я не пью грузинского! У меня от него аллергия! Сыпь по всему телу!!!

— Ты понюхай! Понюхай!

— Грузинский! Третьего сорта!!!

— Третьего сорта вообще не бывает!!! — зарычал Чуприн.

— В ларьках у кооператоров все бывает!!!

Чуприн швырнул пачку на стол, сильно хромая на загипсованную ногу, начал ходить по комнате. В ярости потрясать кулаками в воздухе.

— Надо-о! Надо было-о… — чеканя каждое слово, выкрикивал он, — … в детстве засунуть тебе в трусы крапиву! Ох, как надо было-о!!!

Привычно раздался громкий стук в стену. И угрожающий сиплый мужской голос:

— Сосе-ед! Кончай базар! Не один в дому живешь!!!

Из дальней комнаты, цокая когтями по паркету, появился Челкаш. Он остановился на пороге, равнодушно посмотрел на хозяина. На его заспанной морде было написано:

«Опять орете как мартовские кошки? Как вы мне надоели-и!».

— Ты все врешь! — убежденно заявила Татьяна. — Все писатели вруны!

— Правда! Только, правда! Ничего, кроме правды!

Чуприн для убедительности даже приложил руку к груди. Как американский президент во время инаугурации перед сенаторами и конгрессменами. Татьяна, не глядя на него, подняла с пола сумку, решительно поднялась с кресла и направилась к двери.

— Вечером забежишь или как? — поинтересовался Чуприн.

Татьяна не ответила. Даже не взглянула на него. Открыла дверь и направилась к лифту.

«За что ЕЙ это наказание!?» — мысленно восклицала Татьяна, опускаясь в скрипучем лифте на первый этаж. «За какие ЕЕ грехи!?».

Выйдя из подъезда, Татьяна решительно села в машину. Завела двигатель. Потом не выдержала, опустила боковое стекло и посмотрела наверх. С лоджии третьего этажа, как с трибуны Мавзолея, ей махал рукой писатель Леонид Чуприн. «Верной дорогой идете, товарищи!». Рядом маячила морда Челкаша. Он встал на задние лапы, передними оперся об ограждение лоджии и тоже глазел на Татьяну. Махал ли он хвостом, видно не было.

«Ноги моей здесь больше не будет!» — думала Татьяна. «Если первый не позвонит…»

«Бедный мой, „черный человечек“!» — думал Леонид Чуприн. «Я даже рад, что судьба столкнула нас нос к носу. Ты меня многому научила».

О чем думал меньший брат Челкаш не узнает никто никогда.


Валерий Суржик был пьян. Странно ведут себя молодые сорокатрехлетние люди, когда остаются в одиночестве. В тот день, вернее, уже был поздний вечер, он вошел в свою просторную пустую квартиру на Фрунзенской набережной. Распахнул окна, погасил все светильники. Затем отключил сотовый и выдернул из розетки шнур домашнего телефона. Затем, вне всякой логики, включил оба телефона. За последние два дня был только один звонок. Хотя, лучше бы и его не было.

— Да, я слушаю! — бодрым и решительным голосом отозвался тогда на пронзительную трель Валера. — Суржик у телефона! Мариночка-а! — тут же сменил он тональность. Поскольку звонила завучебной частью из института. — Как там мои пай-девочки? Да, да. Ты уверена? Понима-а-аю…. Приказ об увольнение, это не приказ о премировании, дураку ясно. Ты уверена? Ах, сама печатала…. Ошибок много сделала? Нет, это я так. Шучу. Юмор у меня такой. А как я должен реагировать? Плясать от радости, вроде, нет оснований. Как считаешь? Нет, нет. Хоть из пушки в меня пали, разговаривать с ним не буду. У нас разные группы крови и все такое. Хорош бы я был, заявился бы на занятия. Представлю физиономии моих пай-девочек. Ладно, Мариночка! Спасибо за информацию. Предупрежден, значит, вооружен. До зубов. Спасибо тебе. Целую. Во все места!

Теперь, один в пустой квартире, Суржик зажег две свечи в массивных подсвечниках, поставил их на круглый стол в гостиной. Достал из бара бутылку дорогого армянского коньяка. Налил до половины в фужер и подошел к огромному трюмо, главному украшению его квартиры. Его когда-то за большие деньги он отхватил в комиссионке.

Долго рассматривал свое отражение в зеркале. Сегодня он себе активно не нравился.

— Ну, что! — глухо сказал он своему отражению. — С днем рождения тебя, мальчик! Желаю здоровья, успехов в работе! И счастья в личной жизни!

Суржик вытянул вперед руку с бокалом, чокнулся с отражением. Вопреки ожиданию бокалы звякнули очень глухо. Никакого мелодичного звона не получилось.

Валера подошел к окну и долго вдыхал ночной московский воздух. Он не чувствовал, что дышит. Чистый воздух теперь бывает лишь за городом.

«Может, стоит обратиться к психиатру?» — спокойно размышлял Суржик. «А что, в самом деле! Выпишет горсть каких-нибудь таблеток и… все кончится?! Ведь это, всего-навсего какие-то микроэлектрические импульсы в голове! Ими можно управлять!».

Двор был пуст. Только справа, в свете тусклого фонаря от второго подъезда, на детской площадке мерно покачивались качели. Они почему-то всегда раскачивались сами по себе. Без посторонней помощи. Даже если к ним никто не прикасался целый день.

В тот день Суржику стукнуло сорок три года.

Обычно Валера отмечал свой день рождения с большой помпой. На сорокалетие закатил такой банкет, у администраторов и гардеробщиков челюсти отвисли. Целиком снял ресторан Дома литераторов и обзвонил всех друзей-приятелей. По записной книжке. От А до Я. Народу набежало как на московский международный кинофестиваль. И все смешалось в тот вечер в Доме на Никитской улице. Почвенники и западники, распри позабыв, за одними столами пили, ели и завлекали заумными разговорами длинноногих манекенок, коих Валера привез целый автобус.

— Во мне уже сидит стакан! — с озабоченным видом, переходя от столика к столику, докладывал поэт-парадист Александр Иванов. Чем, естественно, никого не мог удивить. Во многих уже сидело и по два. В иных и более.

На минуту объявился Евгений Евтушенко. Выставил на стол четыре бутылки какого-то экзотического вина для именника. Пообещал прочесть, написанные в его честь стихи и исчез. И больше почему-то не появился.

Кто-то врубил на всю катушку портативный магнитофон, и множество пар затопталось, затолкалось на всем пространстве буфета и между столиками ресторана. Низкорослый детективщик Билл Белов обнял обеими руками за талию длинную манекенщицу, выше его на две головы, и качался, склонив ей голову на грудь в узком проходе из буфета в зал ресторана. В том же проходе переводчик Валя Крымко что-то шептал на ухо маленькой и толстой редакторше из «Вечерних новостей». Гейдар Занзибаров чинно и торжественно вертел в разные стороны в центре ресторана длинную девицу, со знакомым и злым лицом. Кажется, ведущую молодежного развлекательного шоу на телевидении.

Танцевали все! Ну, или почти все. Кто хотел и кто мог.

Финалом торжества, эдакого литературно-ностальгического идиотизма, явился хор цыган из московского театра «Ромэн». В то время Валера и в нем ухитрялся преподавать актерское мастерство. По приглашению главного цыгана СССР Николая Сличенко.

«К на-ам… прие-ехал… к на-ам прие-е-ехал… Валер-р-р Владимыч да-ара-агой!!!», под неистовые переборы гитар пели черноокие красавицы, ученицы Суржика. И трясли всеми местами. Кстати, приехал не он, а они. Причем, с большим опозданием.

Короче, в тот вечер по залам и коридорам Дома литераторов гулял материализовавшийся дух великого булгаковского романа.


С утра Валера Суржик попал в аварию. Неплохое начало для дня рождения. Хотя, авария — сильно сказано. Так, слегка помяли друг друга с «четверкой» жигулевского разлива. За рулем оказался тот самый бородатый мужик в темных очках, с которым они один раз вместе ехали в лифте на Кронштадтском бульваре. Суржик тогда никак не мог вспомнить, где его видел? Лицо, вроде, знакомое. Если бы не темные очки и борода, возможно.… Нет, тогда Суржик не мог вспомнить, где виделись. Теперь вспомнил…

Виноват явно был бородатый. Слишком резко тормознул. И тут же подал назад. «Нива» и «четверка» встали на узком перекрестке где-то в районе Мещанских улиц. Заднее сидение «четверки» было забито огромными клетчатыми сумками. В таких челноки возят товары. Суржик и бородатый одновременно тяжело вздохнули. Одновременно вылезли из машин. Хмуро поглядывая друг на друга, начали мысленно прикидывать ущерб.