— Брось ты морочить мне голову этой новомодной риторикой насчет социальных реформ и прочего, девчонка! Это твоя леди Мэри…

— Мэри Астелл, отец, — поправила его Серенити.

— Да будь она хоть Девой Марией, мне все равно! — взорвался Бенджамин. — Мне твое упрямство поперек горла, вот что! Богом клянусь, я подыщу тебе мужа к концу нынешней недели!

Серенити на сей раз сочла за благо промолчать. Она закусила губу и опустила взгляд на рукопись. Кому, как не ей, было знать, что слова отца — пустое сотрясение воздуха? Никакого мужа ни в конце нынешней недели, ни на следующей, ни через год он ей не подыщет. Это исключалось. И Бенджамину Джеймсу сие было известно не хуже, чем самой Серенити. Даже при наличии достатка, пусть и небольшого, он не мог рассчитывать, что кто-то из молодых людей посватается к его дочери, которую городские кумушки за глаза величали не иначе как «эта разнесчастная девчонка бедняги Джеймса».

Серенити, словно наяву, слышала их пересуды: «Эту девчонку надо было сечь розгами, пока она была еще малышкой. А теперь что ж? Сейчас уже слишком поздно. Папаша нипочем не сыщет для нее жениха. Да и какому мужчине может понравиться этакая зазнайка, синий чулок? Разнесчастная девчонка бедняги Джеймса. Перестарок, некрасива, а зато сколько о себе мнит».

Ни один из мужчин, которых ее отец счел бы подходящей для нее партией, даже не взглянет в ее сторону. Им подавай невест помоложе. Совсем юных глупышек, жаждущих заполучить мужа, которому они с готовностью позволят заполнить пустоту своих голов и душ любой чепухой, какая только взбредет ему на ум.

Но она-то совсем иного поля ягода!

Серенити сокрушенно вздохнула. Она грустила не о том, что создана не такой, как большинство других девушек. Ей просто было горько оттого, что у них с отцом столь разные взгляды на ее жизненное предназначение, на ее будущее.

Когда же все это началось? Ведь было время, они с отцом хорошо друг друга понимали, воззрения их были одинаковыми, а взаимная любовь и уважение — безграничными. Бывало даже, он соглашался с ее мнением о роли женщин в воплощении в жизнь американской мечты. О праве женщин на серьезное образование.

Перемены, сначала едва ощутимые, стали совершаться после смерти матери. И тем не менее на первых порах он на свой манер поддерживал ее писательские амбиции. Несмотря на неизменное ворчание и едкие словоизлияния в ее адрес, он публиковал ее рассказы, и даже те из них, что были им изначально отвергнуты, впоследствии почти всегда появлялись на страницах «Курьера».

Возможно, это было глупо с ее стороны, но в душе она не сомневалась, что он ею по-своему гордится и именно поэтому позволяет работать в газете.

— Держи, — буркнул он, водружая еще одну стопку рукописей на ее стол, после чего, все с тем же выражением недовольства на лице, торопливо подошел к круглой вешалке, что стояла у входной двери. — Это нужно напечатать до конца недели.

— Хорошо, отец, — спокойно ответила она, глядя, как он всовывает руки в рукава плаща и заматывает шарф.

Прежде чем взяться за медную дверную ручку, он снова взглянул на нее с крайним раздражением.

Серенити указательными пальцами потерла глаза за стеклами очков, спустила кошку с колен на пол и выпрямила спину.

— И выгони вон эту побродяжку! — распорядился Бенджамин, выходя под дождь и сердито хлопнув дверью.

Прис задрала мордочку кверху и фыркнула с таким негодованием, как если бы поняла его слова.

— Не бойся, малышка, — улыбнулась Серенити. — Ты же знаешь, никто тебя и пальцем не тронет. — Кошка задрала хвост и гордо прошествовала в дальний угол типографии.

Внезапно Серенити уловила в воздухе резкий запах чернил. Ее охватила такая досада, что она на миг забыла даже о перепалке с отцом. Неужто она снова испачкала щеку или веко? Этого еще недоставало! В такой день, как нынче, когда ожидается столько гостей!

Предыдущее чернильное пятно украшало ее нежную кожу ровно месяц. А мистер Джонс, пекарь, принял его за синяк и потому стал раскланиваться с Бенджамином Джеймсом подчеркнуто сухо.

Вспомнив об этом, она весело рассмеялась. Ведь ее отец, каким бы ворчуном он ни был, никогда не распускал рук. Зато иные из его колких замечаний ранили ее больнее, чем удары плетью. Что правда, то правда. Она вздохнула.

Если бы только ей удалось доказать ему, да и всем остальным тоже, что Серенити Джеймс может быть таким же удачливым репортером, как ее брат Джонатан, и что она не менее талантлива как автор.

— О, Прис, — сказала она кошке, — чего бы я не отдала за хороший сюжет! Уж я превратила бы его в историю, которой зачитывалась бы вся страна!

Кошка сидела в уголке и сосредоточенно умывала мордочку черно-бело-рыжей лапой.

— Господи, кого я обманываю? — с тоскливой ноткой в голосе спросила она себя. — Кто, хотелось бы знать, преподнесет мне такой сюжет? Пустые мечтания! — Она провела по щеке краешком полотенца, смоченным скипидаром, и одновременно окинула взглядом стол, чернильницу, рукописи. — Тоска. Вся моя жизнь — скука смертная. Я, видите ли, имею право редактировать статьи, написанные мужчинами и для мужчин, но не должна даже помышлять о том, чтобы самой создавать их!

Видно, ей на роду написано жить и умереть здесь, в этой захламленной комнате, она просто обречена до смертного часа переворачивать листы и, вдыхая запах чернил и бумажной пыли, читать волнующие рассказы о необыкновенных людях, тогда как все из ряда вон выходящее, что суждено пережить ей, — это жалкие фейерверки в доках, которые устраивают по случаю национальных праздников. А если повезет, с горьким сарказмом подумала она, то Чарли Симмс вызовется сопровождать ее туда.

При мысли о неуклюжем хозяине бочарной мастерской она брезгливо передернула плечами. Малый по-своему неплохой, он ни в какую не желал понять, что ей неприятны его ухаживания, и к тому же имел отвратительную привычку давать волю рукам. И пахло у него изо рта премерзко. Любой скунс постыдился бы такой вонищи.

Протяжно вздохнув, она отложила полотенце и с завистью взглянула в окошко, стекло которого густо покрывали дождевые капли. Там, совсем недалеко отсюда доки, где вершат дела, прогуливаются и отдыхают люди, чья жизнь полна удивительных приключений. Люди, которые повидали на своем веку столько захватывающего, незабываемого, неописуемого…

О, если бы она могла, набравшись смелости, хоть единожды ненадолго уподобиться леди Мэри Уортли Монтегю! Боже, какое же это счастье — выйти замуж по любви, путешествовать по всему миру, учить чужие языки, посещать гаремы!

Чего бы она не отдала за возможность покончить с этой тоскливой, однообразной, пресной жизнью, состоящей из работы и домашних дел! Вот бы встретить тем-нокудрого пирата, который увез бы ее отсюда навстречу небывалым приключениям, таким, каких она даже представить себе не может, несмотря на все богатство воображения!

Серенити усмехнулась. Мечты, однако, завели ее довольно-таки далеко. Они сделались едва ли не аморальными. Что сказал бы на это отец, если бы получил возможность прочитать ее мысли?

— Ах, и все же как жаль, что этим фантазиям не суждено сбыться, — едва слышно прошептала она.

И тотчас же тряхнула головой, отгоняя назойливые видения и строго сказав себе:

— Если бы да кабы, во рту бы росли бобы, и был бы не рот, а целый огород.

Вдруг дверной колокольчик пронзительно зазвенел. Краска бросилась ей в лицо. Серенити стало неловко от того, что вернувшийся отец застанет ее за столь неблаговидным занятием — вместо того чтобы сосредоточенно править рукописи, она предается нескромным грезам. Серенити выпрямилась и с деланной беззаботностью спросила:

— Ты что-то позабыл? — Но голос ее замер при виде бесформенной черной горы, ворвавшейся в типографию.

Вошедший в помещение мужчина отбросил с лица полу плаща, которой укрылся от ветра и дождя, и проворно подхватил шляпу — та съехала набекрень и едва не упала. Вода стекала с его одежды ручьями.

— Боже милосердный! Это вовсе никакой не отец!

А тот самый пират, герой ее мечтаний, внезапно обретший плоть! Мужчина редкой красоты, высокий, широкоплечий и мускулистый. Промокшая белоснежная сорочка и камзол кремового цвета обрисовывали его мощные бицепсы. Его шейный платок развязался, обнажив загорелую крепкую шею. Шею, по которой ей вдруг безумно захотелось провести ладонью, чтобы проверить, так ли упруга его кожа, какой кажется на первый взгляд.

«Боже милосердный!» — мысленно повторила она.

Его длинные черные как смоль волосы были зачесаны назад и заплетены в косицу, черты поражали отвагой и мужественностью.

Гранит. Это первое, что пришло ей в голову при взгляде на его волевое, аристократическое лицо, теперь искаженное гневом. Темно-карие глаза метали молнии.

Судя по его манере держаться, этот джентльмен со столь героической внешностью был далек оттого, чтобы придавать последней хоть какое-либо значение. Самолюбование было ему нимало не свойственно. К тому же у него был вид человека, проделавшего долгий и тяжелый путь и наконец достигшего цели.

Стряхнув воду со шляпы, он сделал шаг вперед.

Серенити наконец пришла в себя настолько, что смогла закрыть рот, и судорожно сглотнула.

— Чем могу быть полезна? — обратилась она к незнакомцу дрогнувшим голосом.

— Сделайте милость, — сказал он, сверля ее недобрым взглядом, — подскажите: где я могу найти мистера С.С.Джеймса?

У Серенити голова пошла кругом. Что же это? Зачем она могла ему понадобиться? Что у них может быть общего?

Хотя вообще-то она без труда представила себе, что именно… Вот он наклоняется к ее столу, обдавая ее свежим дыханием, и читает ей стихи. Губы его почти касаются ее уха…

Помотав головой, чтобы отогнать это столь некстати возникшее видение, она приказала себе успокоиться. И ей это удалось. Настолько, насколько вообще можно быть невозмутимой, встретившись с ожившей мечтой.

— Это я. Серенити Джеймс. Что вам угодно? Темно-карие глаза незнакомца на миг округлились от изумления. Но он тотчас же овладел собой, и взгляд его снова посуровел. Серенити подумала, что человека этого, с лицом, словно высеченным из гранита, мало кто способен удивить. А ей это удалось в первые же минуты знакомства. При мысли об этом она испытала нечто похожее на торжество.

Он положил на стол обрывок газетного листа. То был фрагмент одного из номеров «Курьера Саванны». С ее рассказом.

— Соблаговолите объяснить мне, что это за историю вы опубликовали.

Серенити без труда узнала свой текст. Тот номер «Курьера» вышел в прошлом месяце, и ее рассказ о Морском Волке был помещен в нем без согласия отца.

Праведные небеса, вот ведь наказание с этой злосчастной историей! Отец только вчера попенял ей за нее. Даже Дуглас отозвался о ее творении весьма критически.

Хотя, в отличие от родителя, тщательно выбирал слова, чтобы не ранить ее чувств. А теперь еще и этот незнакомый мужчина жаждет побеседовать о том же. Почему, интересно, эта трогательная история так действует на всех без исключения мужчин, что они готовы едва ли не задушить ее? Чем она им не угодила?!

Пожав плечами, она с некоторым недоумением спросила:

— Что именно вам хотелось бы о ней узнать?

— Все, что известно вам о Морском Волке и его корабле «Месть Тритона».

Серенити пришелся не по душе его суровый тон, и все же при мысли о беззаветном романтике, который ходит под белыми парусами и в одиночку атакует британские военные суда, лицо ее озарила светлая улыбка.

— О, согласитесь, это ведь одна из самых невероятных историй, какие вам только довелось слышать или читать!

Он вопросительно изогнул бровь.

Практичность и здравый смысл повелели ей немедленно закрыть рот, но, как и всегда, когда речь заходила о ее творениях, Серенити разволновалась и проигнорировала этот приказ. К тому же предметом разговора был настоящий герой, которым Америка могла по праву гордиться и которого сама она просто боготворила.

— Стоило мне только услышать о нем, о его отваге, как я тотчас же решила воплотить все это в художественной форме. Морской Волк — едва ли не самый романтичный из всех героев, когда-либо бороздивших океанские волны. Великодушный и добрый, хотя и суровый, он стал поддержкой тем, кто сам не в силах себя защитить. А что у него за команда, а? Разве вам не понравилось мое описание этой разношерстной ватаги, которая так ему предана?

Взор, какой он на нее бросил, нельзя было назвать иначе как убийственным. Сердце ее сжала ледяная рука страха. Лишь теперь она осознала, что его нисколько не интересует ее творчество.

— Но почему это вас так рассердило? — с трудом выдавила она из себя.

— Вы это знаете не хуже меня. Она недоуменно покачала головой:

— Ничего подобного!

— Вы что же, за полного идиота меня принимаете?!

— Разумеется, нет. — Ответ ее прозвучал хотя, возможно, и слишком поспешно, зато совершенно искренне. Ведь принимала она его за едва ли не образцовый экземпляр человеческой породы. Он живо напомнил ей героя, о котором она тайно грезила, — Морского Волка. Да, у ее избранника должен быть такой же мужественный подбородок, столь же выразительные глаза. Ну до чего же они хороши! Особенно теперь, когда в них горит гнев.