– Да, Тарутино! Эта хитрая старая лиса Кутузов сидел, сидел на главной квартире, будто бы спал, пока собрал достаточно военной силы, а потом ударил по нашему авангарду и застал его врасплох… В общем, мы потеряли большое число орудий и много людей убитыми. Погиб и мой покровитель генерал Ферье…

– Вот почему вы так печальны, – с сочувствием заметила Эжени.

– Неужели корпус Мюрата уничтожен? – спросил Франсуа.

– Не совсем. Мюрат сумел унять панику и чудом вышел из окружения. Но это уже последняя капля. Теперь-то император понял, что пора убираться из этой чертовой Москвы и отступать по Калужской дороге. Она еще не разорена, как Смоленская.

На том объяснения Гастона закончились, и он снова угрюмо замолчал. Перед своим провожатым путники делали вид, будто идут на запад, догоняя маркитантский обоз, но, расставшись с Гастоном, тут же свернули на восток, двигаясь в сторону подмосковного имения Ниловки, до которого было верст тридцать. Добраться до него пешком они рассчитывали за два дня. Имение наверняка было разорено, как почти все села вокруг Москвы, но там они все же надеялись немного отдохнуть, чтобы с новыми силами двигаться дальше.

Проселочная дорога извивалась среди покрытых рощами холмов, а вдали виднелась полоса густого леса. На фоне темных сосен белели стволы берез, сквозь желтую листву которых просвечивало холодное осеннее солнце. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра и отдаленными голосами птиц, но от этой тишины путникам почему-то становилось не по себе. Чтобы как-то взбодрить своих друзей, Софья прервала тревожное молчание:

– Значит, под Тарутино Кутузов дал бой Мюрату и выиграл. Теперь наверняка русская армия будет двигаться на запад.

Франсуа неопределенно пожал плечами, а Эжени с наигранной бодростью откликнулась:

– Да, это уж скорей всего.

– Может, к концу года наши и Вильно займут? – продолжала рассуждать Софья.

– А почему тебя именно это заботит? – удивилась Эжени. – Или ты еще не оставила мысли навестить свою тетушку Ольгу?

– Конечно. Я ведь обещала Домне Гавриловне.

– Погоди думать об этом обещании. Прежде надо до дома добраться, прийти в себя, а уж потом…

– Но и медлить нельзя. Ведь Ольга Гавриловна больна. Поеду к ней при первой возможности.

Путники двигались быстрым шагом, настороженно поглядывая по сторонам. Слева потянулись вытоптанные поля и разоренные деревни, над которыми с карканьем кружили стаи черных птиц.

– Войны между людьми всегда заканчиваются пиршеством для воронья, – со вздохом заметила Эжени.

– Будем надеяться, что дальше на восток этих падальщиков станет меньше, – откликнулась Софья. – Только бы скорее миновать места, где были военные стычки…

Наконец, дорога подошла к лесу, где под укрытием деревьев путники сделали короткий привал, чтобы переодеться в крестьянскую одежду и немного утолить голод. Женщины боялись волков, хотя Эжени и уверяла дрожащим голосом, что в окрестностях Москвы их нет. Но страшнее сытых в это время волков могли быть одичавшие собаки, а также и люди, ушедшие в леса, чтобы жить кровавым разбоем. На случай опасной встречи Франсуа имел при себе заряженный пистолет и длинный охотничий нож, а другой пистолет отдал Софье. Впрочем, путники, конечно, понимали, что их оружие окажется слабой защитой, если путь им преградит не один хищник, а целая шайка или стая.

Солнце уже закатилось за горизонт, когда трое смертельно усталых людей добрели до какой-то деревушки, которая, хоть и была заброшена, но не производила столь зловещего впечатления, как предыдущие, и отвратительным запахом разложения поблизости не веяло. Здесь они и решили заночевать, найдя на краю села покосившееся строение – не то сарай, не то овин, где на полу были разбросаны охапки сена.

Осень, поначалу обманувшая своим теплом Наполеона, теперь с каждым днем становилась все холоднее, предвещая раннюю зиму, но путники не решились разжечь костер, боясь привлечь к себе внимание.

Проснулись они рано, еще до рассвета, и, с опаской выглянув из своего ненадежного укрытия, удостоверились, что вокруг все спокойно. Теперь, подкрепившись вином и скудными запасами еды, можно было продолжать свой путь. Шли они бодро, быстрым шагом, энергично размахивая руками и постепенно согреваясь от движения. Дорога, тянувшаяся вдоль леса, была удобна тем, что можно было, почуяв неладное, тут же укрыться в зарослях. Хотя, вместе с тем, лес являлся и средоточием тревоги, местом обитания одичавшего и разбойного люда.

Но судьба в тот день оказалась благосклонна к путникам, до самого вечера ограждая их от опасных встреч. Землю уже окутал сумрак, когда они увидели в некотором отдалении барскую усадьбу, окруженную деревьями. Софья сразу узнала ее, хотя не была здесь с детства.

– Ниловка!.. – воскликнула она приглушенным голосом, стискивая руку Эжени. – Мы все-таки добрались до нее! И кажется, здесь спокойно. Благодарю тебя, Господи!

Путники, уже изнемогающие от долгого путешествия, в последнем приливе сил кинулись вперед. Но через несколько шагов Франсуа, не заметивший в пожухлой траве какой-то пенек или корягу, споткнулся, подвернул ногу и, не сдержавшись от внезапной резкой боли, вскрикнул:

– Sacristie!.. Ma jambe!.. Quel dommage!..[18]

В первые секунды он вообще не мог идти, только стонал, потирая ушибленное место, потом, опершись на плечо Эжени и прихрамывая, сделал несколько шагов.

Но не это было самым страшным, а то, что последовало дальше. Из-за придорожных кустов внезапно выскочило пятеро вооруженных крестьян, впереди которых стоял сухопарый мужичок с ружьем и в солдатской фуражке, а за ним – широкоплечий бородатый детина с топором.

– Эге, французы и сюда добрались, – сказал первый, походивший на отставного солдата. – Кто такие, почему здесь? От своих отбились али шпионы, засланные в наш отряд?

– Никак, и бабы у них шпионами служат? – хмыкнул бородатый.

– А чему ж удивляться? – пожал плечами солдат. – У нас вот тоже нашлась такая баба – Василиса Кожина, отрядом ополченцев командует. Да и среди наших офицеров, я слыхал, есть одна кавалерист-девица. Чего ж и у французов такому не быть?

Эжени, поначалу застывшая от испуга, теперь опомнилась и торопливо забормотала:

– Да вы что, мужички, побойтесь Бога! Какие мы шпионы? Неужто не видите, что я простая русская баба, а это – Соня, племяшка моя.

– И правда, люди добрые, мы идем от Москвы, добираемся до своего села, – подтвердила Софья, надвинув платок на самые брови. – Я раньше жила в этой усадьбе, в Ниловке.

– Гляди-ка, по-нашему лопочут, – переглянулся с бородачом солдат. – А этот ваш долговязый отчего по-французски тарабарит? Кто он такой?

– Он простой лекарь, давно в России живет, – сказала Софья, заслоняя собой Франсуа. – Он потому и не уехал вовремя из Москвы, что барыню свою больную бросать не хотел, лечил ее.

– А пистолеты у вас для чего? – спросил солдат и велел бородачу: – Слышь, Ерема, забери у них оружие.

– А чего с ними калякать? – выступил вперед мрачный мужик со шрамом во всю щеку. – Они-то нашими только прикидываются, а сами басурманы как есть! В колодезь их или на осину! Только баб сначала используем.

– Да ты что, Исай, мы ж не нехристи какие-нибудь! – возразил солдат. – Командир наш такого не одобряет.

– А как над моими дочками супостаты ругались, так это можно было? – свирепо нахмурил брови мужик со шрамом.

Один из товарищей Исая поддержал его, и Софья с Эжени похолодели от испуга, а Франсуа дернулся вперед, но был схвачен с двух сторон крепкими крестьянскими руками.

– Нет, – решительно заявил солдат, – так не годится. Отведем их в усадьбу, пусть его благородие, когда вернется, сам с ними дело решает.

Ополченцы погнали перед собой плененных «шпионов» к ниловской усадьбе, где, очевидно, располагался штаб партизанского отряда. Франсуа шел, припадая на поврежденную ногу и постанывая при каждом неловком движении. Эжени и Софья поддерживали его, хотя у них самих ноги деревенели от страха.

– Надо же: убежать от французов, чтобы свои чуть не порешили! – шепнула Софья, опасливо озираясь по сторонам.

– Гляди, а мусью-то хромает совсем как наш командир, – с усмешкой заметил Ерема, обращаясь к солдату.

– Только его благородие хромает, потому что рану получил в бою, а этот… лекарь на ровном месте споткнулся да себя же голосом и выдал, – заметил отставной, подгоняя пленников прикладом ружья. – Слышь, поспешайте, странники, а то эдак и до темноты не доковыляете.

Ниловская усадьба, очевидно, совсем недавно покинутая стоявшими здесь французскими солдатами, выглядела такой же разоренной, как другие подмосковные имения. Дом с обвалившейся во многих местах штукатуркой зиял темными провалами окон, которые почти все были без стекол, со следами копоти от костров. Можно было не сомневаться, что и внутри дом имеет такой же разоренный вид, как снаружи. А на дворе, похоже, еще совсем недавно лежали тела убитых в военных стычках, о чем свидетельствовали свежие холмики возле рощи.

Навстречу небольшому отряду из дома вышел с ружьем наперевес рослый мужик лет шестидесяти, в котором Софья сразу узнала Трофимыча, слугу своего отца. Это придало ей бодрости, и она кинулась вперед с радостным восклицанием:

– Трофимыч! Ты меня узнаешь? Я ведь Софья, дочка Ивана Григорьевича!

Трофимыч, с сомнением оглядывая троих пленников, только покачал головой.

– Вот, говорил же я, что эти супостаты только прикидываются православными, – проворчал хмурый Исай. – В колодезь их – и дело с концом!

Но тут Софья сообразила, что Трофимыч, который видел ее совсем маленькой, не мог узнать взрослую девушку, и быстро напомнила:

– Трофимыч, но я ведь дочка Мавры, экономки твоего барина! Помнишь Мавру?

– Мавру помню, как не помнить, – кивнул Трофимыч и внимательно пригляделся к Софье. – Ты и вправду на нее похожа. Только я ж тебя видел, когда ты еще малышкой была.

– Да, меня в восемь лет увезли из Ниловки! – подтвердила Софья и оглянулась на конвоиров: – Вот видите, и Трофимыч вам подтвердит, что я дочка здешнего барина и его экономки. А Евгения и ее муж служили у моей тетушки, сестры Ивана Григорьевича.

– Да кто вас разберет, пусть его благородие решает, что с вами делать, – проворчал солдат. – Ступайте-ка в дом.

Пленников поместили в одной из комнат рядом с гостиной, которая, впрочем, уже мало чем напоминала парадные покои барского дома. Бедняга Франсуа, кряхтя от боли, принялся растирать пострадавшую ногу, потом с помощью Эжени перевязал щиколотку узкой полосой ткани. Софья подошла к наполовину разбитому окну, из которого виднелся двор и идущая к нему дорога, но в стремительно наползающих сумерках мало что можно было рассмотреть.

За дверью гомонили крестьяне; иногда в их голосах слышались угрозы, заставлявшие пленников внутренне сжиматься. Впрочем, теперь, после встречи со старым слугой отца, Софье уже не было так страшно; во всяком случае она верила, что даже озлобленные на врагов мужики не станут казнить пленных, не выслушав их объяснений.

Скоро за окном раздался стук копыт, и в темноте Софья разглядела, что к дому подъехало несколько всадников. Лиц ей не было видно, только силуэты.

– Наверное, вернулся командир этих ополченцев, – шепнула она друзьям. – Дай Бог, чтобы он оказался умным человеком.

– Я слыхал, что русские мужики часто берут командовать своим ополчением раненых солдат и офицеров, которых подымают с поля боя, – сообщил Франсуа.

Скоро за дверью послышались оживленные голоса:

– Слава Богу, ваше благородие, Никита Иванович, вы вернулись живой и невредимый!

– А отчего бы мне и не вернуться? Французы сейчас уже по окрестным селам не рыскают, а потянулись на запад. У них теперь одна забота – прорваться на Калугу, чтобы отступать не по разоренной Смоленской дороге. А наша цель – вынудить их как раз по этой самой дороге и отступать. Как видите, я не один вернулся, а со своим боевым товарищем. Он был ранен, а теперь подлечился и хочет догнать свой полк. Я бы тоже на запад поехал, да какой теперь из меня, хромого, офицер…

– А и не надо вам никуда ехать, Никита Иванович, вы нам и здесь нужны! – живо возразил солдат. – Как же мы без командира?

– Ну, Корней, здесь уж скоро ни одного француза не останется, зачем вам командир?

– Может, и не останется, а только мы давеча троих шпионов поймали: француз, а с ним две бабы, тоже подозрительные. И главное, одна уверяет, что была барышней в здешнем имении, будто бы и Трофимыча нашего знает.

– Да ну? И где ж эти страшные шпионы? – раздался насмешливый голос, при звуках которого Софья вздрогнула.

– А в соседней комнате сидят, мы их там заперли, – ответствовал Корней. – Но трогать не стали, пусть Никита Иванович сам их допросит.

Заскрипел отодвигаемый засов, и на пороге появился солдат, державший в руке плошку с зажженным фитилем. Отступив в сторону, Корней пропустил вперед того, кто, по-видимому, и был Никитой Ивановичем – бывшим офицером, а ныне – командиром отряда ополченцев. Никита Иванович – немолодой, но еще крепкий человек, вошел в комнату, хромая и тяжело опираясь на палку.