– Галина! – поправила ее кума.

Софья поняла, что больше от кумушек ничего не добьется, и, распрощавшись с ними, поблагодарив Ивана Филипповича, снова села в экипаж и велела ямщику ехать на Покровку.

Итак, она узнала, что ее сестра росла в несчастливой семье и могла за это время остаться сиротой, что имя ей дали предположительно Ангелина – Акулина – Галина. Этих сведений было недостаточно, чтобы найти девочку, но все же какая-то надежда у Софьи оставалась. Проезжая мимо полусгоревшей церкви, она перекрестилась и мысленно сказала сама себе: «Я отдам церковные сокровища на восстановление какого-нибудь храма и попрошу Господа помочь мне найти сестру».

Чем ближе был дом Павла, тем тревожнее становилось на душе у Софьи. Девушка опасалась, что ее встретят только голые стены разоренного жилища, которое покинули вороватые слуги, а Павел еще не успел вернуться, и не у кого будет даже узнать о его судьбе. Софья сомневалась и в том, имеет ли она право брать на себя роль хозяйки в отсутствие настоящего владельца.

И вдруг, в какой-то момент, девушка поняла, что мыслями о будничных житейских хлопотах просто старается заслонить то главное, что подспудно давило ей душу уже много дней. Наверное, она бы пережила и трудности, и разорение, и любые мытарства, если бы знала, что впереди есть надежда на счастье. Но теперь, когда все кончено, когда ее воздушно-юная любовь к Горецкому развеялась, а настоящая, зрелая, женская любовь к Призванову пробудилась слишком поздно, теперь вместо романтических мечтаний остается лишь устраивать по мере сил свою одинокую судьбу и вместо любви и страсти искать благополучия.

Подъехав к дому на Покровке, Софья сразу же отметила, что жилище не пустует и не выглядит заброшенным: в окнах были вставлены стекла, улица перед фасадом очищена от мусора, из трубы вился дымок. Двое мужиков, незнакомых Софье, чинили покосившиеся ворота. Девушка решила, что это Павел, вернувшись, нанял новых слуг взамен проворовавшихся старых. Выйдя из экипажа, она кинулась к воротам:

– Эй, работники, хозяин дома?

Мужики поглядели на нее с удивлением и промолчали, но тут же из полураскрытых ворот показался внушительного вида субъект, одетый в некое подобие ливреи, и с важностью объявил:

– Хозяин дома, но не принимает.

– А ты, видать, новый дворецкий, вместо Игната? – уточнила Софья. – Так доложи хозяину, что приехала его сестра.

– Какая сестра? – нахмурился дворецкий. – Нет у них никакой сестры.

– Да есть же, пора тебе об этом знать, любезный, хоть ты и новичок в доме! Немедленно пусти меня к брату! И пусть твои люди помогут вынести из дормеза мои вещи!

Но дворецкий и не думал повиноваться. Тогда раздраженная такой медлительностью Софья оттолкнула его и устремилась во двор. Бдительный страж, однако, проворно кинулся за нею следом, крича и размахивая руками, и мог бы даже заслонить ей путь, если бы в этот момент на крыльцо не вышел хорошо одетый молодой мужчина, в котором Софья хоть и не сразу, но узнала Евграфа Щегловитова – мужа Людмилы.

– Вот, барин, прорвалась сюда эта девица, говорит, что, мол, она ваша сестра, – развел руками дворецкий.

– Вот недотепа! – покачала головой Софья и обратилась к Щегловитову: – Я ведь не вас имела в виду, Евграф Кузьмич, а хозяина этого дома – Павла Ниловского. А вы, должно быть, у него в гостях?

Щегловитов, казалось, был немало смущен неожиданным появлением Софьи, но, быстро взяв себя в руки, ответил ей с любезной улыбкой:

– Да, сударыня, я, можно сказать, здесь гость, хотя и незваный. Но так уж получилось. А вы какими судьбами?

– Павел дома? – вместо ответа уточнила Софья.

– О Павле, увы, не имею никаких известий. Но, поскольку наш дом на Тверской сгорел полностью, я, приехав в Москву, взял на себя смелость остановиться здесь. Временно, пока Павла нет. Наведу в доме некоторый порядок. Надеюсь, шурин меня не прогонит. Да и вы входите, раз уж приехали. Будем вместе поджидать Павла.

Щегловитов распорядился, чтобы вещи приезжей внесли в дом, и Софья, немного озадаченная неожиданной встречей, проследовала в гостиную. Обстановка здесь еще свидетельствовала о недавнем разорении: не было ни приличной мебели, ни ковров, ни картин, обои во многих местах оборвались. Однако возле приветливо горевшего камина уже был создан маленький уголок уюта: два глубоких кресла, журнальный столик, медвежья шкура на полу. К этому уголку и подвел ее Щегловитов:

– Усаживайтесь, грейтесь с дороги, а я велю подать вина и чаю.

Софья тут же поинтересовалась:

– А где Людмила? Или она осталась в Петербурге?

– Так вы ничего не знаете? – Евграф со скорбным видом вздохнул. – Я писал, но, наверное, до ваших Старых Лип и письма-то не доходят… Или, может, я перепутал адрес…

– Я не в Старых Липах была все это время, а в Вильно, у Ольги Гавриловны. Она умерла. И Домна Гавриловна тоже.

– Боже мой, сразу столько утрат… – Щегловитов снова тяжело вздохнул. – Поистине, в военные годы люди гибнут не только на полях сражений. Отчего так совпадает? Не знаю… Ну, ладно, тетушки были не очень молоды, но Людмила…

– Что?… – насторожилась Софья. – Неужели Людмила тоже?…

– Да, увы… – Евграф сел в кресло и с несколько картинным видом оперся лбом на руку. – Бедняжка, мой ангел, она умерла еще год назад. Ее легкие плохо переносили сырой климат Петербурга, а суровая зима привела к тяжелой простуде. Я не отходил от Людмилы, боролся за ее жизнь, как мог… из-за этого не успел побывать в сражениях, хотя был записал в корпус генерала Витгенштейна. Пока длилась болезнь Людмилы, выжига управляющий, пользуясь моим несчастьем и моей рассеянностью, успел разорить наше имение, и мне впоследствии пришлось продать петербургский дом. Впрочем, я все равно не хотел оставаться там, где все напоминало о моей дорогой жене…

Он отвернулся, и его плечи дрогнули. Софью искренне удивила чувствительность молодого вдовца, о котором многие думали, будто он женился по расчету.

– Что ж, соболезную вашему горю, – сказала она со вздохом. – Тяжело терять любимого человека.

– А вы… – он внезапно повернулся к ней, – вы за это время устроили свою судьбу? Кажется, Домна Гавриловна имела намерение выдать вас замуж?

– Нет, я не замужем и пока не собираюсь, – сухо ответила девушка, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. – А что Павел? Неужели вы о нем совсем ничего не знаете?

– Совсем ничего, – развел руками Щегловитов. – Как уехали мы из Москвы, а он – в армию, так никаких ни вестей, ни писем от него не имели. Но будем надеяться на лучшее, верно?

Софья молча кивнула, не зная, как сказать этому малознакомому и, в общем, почти чужому для нее человеку о своих затруднениях.

Слуга принес вино и чай с пряниками, что было для уставшей и озябшей в дороге путешественницы очень кстати. Чаепитие на несколько минут прервало разговор, но потом Евграф продолжил свои расспросы:

– И какие же у вас планы, Софи? Собираетесь вернуться в Старые Липы?

– Наверное. Но прежде мне надо увидеться с Павлом. Ведь по завещанию Домны Гавриловны теперь он владелец Старых Лип. Если Павел вздумает их продать, тогда буду жить в своем крохотном имении на Донце. Но в любом случае без помощи брата я сейчас не обойдусь. Дело в том, что по дороге меня ограбили и мне просто не на что уехать из Москвы.

– Ну, эта беда поправима! – воскликнул Щегловитов, и его глаза заблестели не то от выпитого вина, не то от внезапного оживления. – Вы всегда можете рассчитывать на меня, Софи. А уезжать вам пока не надо. Поживите здесь, дождитесь вместе со мной Павла. Заодно поможете навести в этом доме уют. Также будете наблюдать, как постепенно восстанавливается Москва. А ваш хутор подождет. Уедете, когда потеплеет.

Софья даже удивилась такому добросердечию человека, которого Домна Гавриловна и Павел считали эгоистичным вертопрахом.

Раньше, в довоенную пору, у нее, наверное, мелькнула бы мысль, что не совсем прилично незамужней барышне жить в одном доме с молодым вдовцом, но теперь подобные условности ее уже не волновали. Софья осталась в доме, где заняла ту же комнату, что и раньше. Эта комната была удобна своим расположением, но, вместе с тем, невольно напоминала Софье о ее вынужденной близости с Шарлем, о страхах, болезни и бредовых видениях.

Поначалу постоянное присутствие Евграфа смущало девушку, но очень скоро она освоилась и не без приятности отметила, что этот красивый молодой человек держится с ней весьма почтительно, не выказывая той фамильярности, которая мелькала в его взгляде и обращении при первом знакомстве, когда даже в присутствии жены он игриво назвал Софью charmante personne. Теперь же имя Людмилы произносилось им почти с благоговением, и он всячески давал понять Софье, что верность священным узам брака для него всегда была беспрекословна.

Прошло две недели, а вестей о Павле все не было. Но не только это волновало Софью; она думала также о спрятанном в тайнике сокровище, до которого никак не могла добраться, потому что в доме ей не удавалось остаться одной. Чаще всего Евграф был рядом с ней, сопровождая ее и в поездках по Москве. Если же иногда он отлучался, то в доме оставались слуги, которые были взяты Щегловитовым из дома Людмилы. Но ни этим людям, ни двум горничным из прежней челяди Павла Софья не доверяла, все казались ей подозрительными, и она опасалась, что они могут подследить за ее передвижениями и обнаружить тайник.

Постепенно Софья стала замечать, что в отношении к ней у Евграфа наметилась какая-то странная перемена. Если раньше он выказывал лишь приветливость и любезность, то теперь его взгляды становились все более пристальными и даже страстными, при встречах он старался коснуться руки Софьи, а то и приобнять ее за талию. Однажды он позволил себе слишком уж смелый жест, и Софья, убрав его руку со своего плеча, строго заметила:

– Не слишком ли это игриво для скорбящего вдовца?

Он как будто бы даже смутился, на мгновение опустил глаза, а потом вдруг порывисто схватил девушку за руки и воскликнул:

– Неужели вы не видите, что я просто не в силах сдержаться? Да, я не должен, но ведь сердцу не прикажешь. Вы впечатлили меня еще тогда, при первой встрече, а теперь я с каждым днем все сильнее влюбляюсь в вас, Софи! Что мне с этим поделать?…

Девушка ожидала чего-то подобного и, вздохнув, усталым голосом произнесла:

– Мне все понятно, Евграф. Вы заскучали, а тут рядом с вами появилась барышня, которая кажется вам легкодоступной добычей. Только, знаете ли, несмотря на свое происхождение и репутацию, я не желаю ни для кого служить забавой. Если вы думаете, что со мной можно тешиться от скуки, то должна вас разочаровать.

– Как вы могли такое подумать, Софья!.. – воскликнул Евграф с возмущением. – Мое чувство к вам глубоко и серьезно! Я никого так не любил, даже Людмилу! Ее я скорее уважал, а вас люблю всем сердцем! Вы нужны мне не как временная утеха, а как спутница жизни!

– Вы делаете мне предложение, Евграф?… – слегка опешила Софья.

– Да, разумеется! Я прошу вашей руки!

– Как неожиданно… – она взглянула в его светло-серые глаза, которые сейчас выражали страстное нетерпение. – Очень странно… Неужели вы не шутите?

– Ни в коей мере! Я хоть сейчас готов с вами обвенчаться! Жаль, что здесь нет никого из ваших родственников, чтобы нас благословить.

– Благословить? Но я еще не дала вам согласия.

– Может, вы любите кого-то другого? С кем-то обручены?

– Нет… нет. Мне уже некого любить. Я не связана никакими узами.

– Так в чем же дело? Что вам мешает дать согласие? Если вы пока не любите меня, то я надеюсь со временем заслужить ваши чувства.

– Вы так красиво говорите, Евграф Кузьмич… а не боитесь осуждения своих родных, своего круга? Взять в жены девушку сомнительного происхождения, да еще и бесприданницу?

– Это меня не смущает. Мне не требуется вашего приданого. Я имею некоторые средства, чтобы обеспечить будущей жене пусть не такую уж роскошную, но вполне достойную жизнь. А из родных у меня остался только мой брат Ипполит, но он меня всегда поймет и ни за что не осудит. На мнение же чужих людей мне просто наплевать, кем бы они ни были.

– Вы рассуждаете как благородный человек, – медленно произнесла Софья, не скрывая своего удивления. – Признаюсь, раньше и я, и тетушка, и Павел думали о вас хуже.

– Да, я знаю, моя внешность обманчива. Но в груди у светского щеголя тоже может биться горячее сердце.

Эта фраза показалась Софье несколько театральной, и девушка невольно улыбнулась, а Евграф, видимо посчитав ее улыбку знаком благосклонности, тут же с пылкой интонацией потребовал:

– Так дайте же мне ответ, не томите!

– Сейчас не могу. Я должна подумать.

И Софья нетвердой походкой, словно сомнамбула, удалилась в свою комнату. Предложение Щегловитова обрушилось на нее как гром среди ясного неба. Она была уверена, что человек, бывший мужем Людмилы и соответственно ею настроенный, франт, избалованный светом и привыкший к роскоши, никогда даже не подумает всерьез о Софье Мавриной. И вдруг он, казавшийся бездушным и корыстным прожигателем жизни, делает предложение девушке, женитьба на которой не может принести ему никаких выгод, а даже наоборот, затруднить его положение в высшем обществе. Неужели же он и вправду испытывает к ней искренние чувства? Софья невольно ощутила гордость и даже некоторый прилив женского тщеславия.