Глава шестнадцатая

В Старые Липы Софья и Евграф добрались на почтовых, по пути заехав в Ниловку и оповестив оставшихся там крестьян и дворовых о том, что у имения теперь появилась новая хозяйка. Поместье почти не изменилось с тех пор, как Софья побывала здесь еще во время войны, но все же некоторые признаки восстановления наблюдались; мужики работали под руководством Трофимыча, который пользовался у них уважением. Его-то Софья и назначила управителем, пообещав в скором времени вернуться в поместье, самолично занявшись его обустройством. Щегловитов не отставал от нее ни на шаг и во всем поддерживал, а слуги смотрели на него с настороженным любопытством, подозревая в нем будущего мужа хозяйки. Затем, не задерживаясь в Ниловке лишнего дня, Софья со своим спутником направилась дальше, в Харьковскую губернию.

Невозможно было не прочувствовать того праздничного настроения, которое наблюдалось не только в Москве, но и в уездных городках, селах и на почтовых станциях. Торжество недавней победы всех воодушевляло, всем давало надежду на лучшую жизнь. Свою гордую причастность к победе ощущала и молодежь, возмужавшая на войне, и ветераны, знававшие не одну славную баталию, а также и простые крестьяне, и мирные обыватели. Всюду слышались песни, смех, оживленные разговоры; вояки, побывавшие в заграничном походе, перемежали русскую речь иностранными словами, наигрывали французские песенки, пили вино и повсюду, как герои, встречали любезный прием в женском обществе.

Но Софья не могла в полной мере разделить тот радостный подъем, которым было охвачено большинство русских людей. Слишком многое из ее жизни ушло безвозвратно, и слишком отчетливо она стала понимать, что большие надежды часто заканчиваются большими разочарованиями.

Щегловитов, замечая ее смутное настроение, старался развеселить девушку всякими смешными и не слишком приличными историями, но она его едва слушала. В какой-то момент Софья вдруг поняла, что едет в Старые Липы не только из-за отца Николая, но также и потому, что хочет оттянуть венчание с Евграфом. Ей хотелось, чтобы дорога длилась подольше, но резвые почтовые тройки и хорошая погода сделали путешествие на диво коротким.

Был солнечный майский день, полный ароматов цветущих садов и буйством ярких красок, когда путники прибыли в Старые Липы.

– Райские места в этих южных губерниях, – заметил Щегловитов, оглядываясь по сторонам. – Наверное, тетушка Домна хорошо хозяйничала в своем имении?

Софья ничего не ответила, устремившись к крыльцу, со ступеней которого уже спешили ей навстречу Эжени и Франсуа.

Пока девушка обнималась со своими верными друзьями, подошел Щегловитов и сопровождавший его слуга по имени Касьян, который был у Евграфа доверенным человеком. До отъезда Софья успела написать супругам Лан, сообщив обо всех новостях, в том числе и о своем согласии стать женой Щегловитова. И сейчас Эжени и Франсуа с изрядной долей настороженности поглядывали на молодого человека, с которым, возможно, скоро будет связана жизнь новой владелицы имения. Они уже видели Евграфа в Москве, в доме Людмилы, и, как заметила Софья, он не произвел на них благоприятного впечатления. Однако девушка отнесла это на счет тех обстоятельств, при которых когда-то произошло знакомство.

Впрочем, внешне супруги Лан ничем не проявили своих сомнений, встретили гостя с надлежащей приветливостью.

Эжени приготовила Софье, как хозяйке, комнату Домны Гавриловны, но девушка решительно отказалась, вселившись в свою прежнюю, где все оставалось таким же, как до ее отъезда. Евграфу отвели комнату для гостей, Касьяна поселили рядом с новым кучером Пахомом, которого взяли на место сгинувшего в Москве Терентия.

Эжени, не выходя из привычной ей роли домоправительницы, везде успевала, за всем приглядывала, и скоро гостям был подан вкусный ужин, которому они, проголодавшись в дороге, отдали должное.

И Софья, впервые за многие месяцы почувствовав себя дома, вдруг в какой-то момент поняла, что ей не хочется ничего менять в своей жизни, не хочется впускать в эту жизнь постороннего человека, которым, по сути, оставался для нее Щегловитов. Но было уже поздно отказываться от своих планов; да и Евграф первым делом осведомился, на месте ли отец Николай, у которого Софья непременно решила венчаться. Оказалось, что отец Николай в приходской церкви больше не служит, что новый харьковский архиерей, оценив ум и благочестие скромного священника, взял его своим заместителем в кафедральный собор, а сейчас отец Николай сопровождает владыку в Киев. Щегловитов был огорчен, что нельзя обручиться немедленно, а Софью эта неожиданная задержка только обрадовала.

Слуги в Старых Липах, казалось, были довольны возвращением барышни, которая сделалась теперь владелицей имения. Софья еще не чувствовала себя полновластной госпожой и не научилась командовать. Она со всеми поздоровалась, всех приветила добрым словом, особенно горничную Оксану, не предававшую ее даже в трудных обстоятельствах. Когда-то, уезжая из поместья в Москву, Софья испытывала неловкость перед слугами, которым злоязычная Варька не преминула насплетничать о позоре «панянки-байстрючки». Теперь же Софье было абсолютно все равно, что о ней говорят, а Варьки среди слуг она не увидела, да и думать забыла о своей недоброжелательнице.

Остаток дня прошел в разговорах, расспросах, осмотре дома и сада; причем Евграф, которого Софья считала человеком непрактичным и далеким от хозяйственных вопросов, порой высказывал дельные замечания и был, похоже, неплохо осведомлен о ценах на землю, на дома и на урожай. Софье казалось, что это должно нравиться Евгении, но экономка почему-то хмурилась, глядя на будущего жениха своей барышни.

Когда уже начало смеркаться, Щегловитов зевнул и, сославшись на усталость, пожелал всем спокойной ночи и отправился в отведенную для него спальню.

А Софье, хоть она тоже порядком устала в дороге, совсем не хотелось спать, и Эжени это заметила:

– Ты, кажется, еще не прочь посидеть, поговорить? Пойдем с тобой на террасу, посумерничаем, как когда-то… – и, словно спохватившись, добавила: – Что это я все по-простому… Ведь теперь ты… вы, как барыня, не захотите…

– Эжени, ну зачем эти церемонии! – улыбнулась Софья и взяла ее под руку. – Вы с Франсуа всегда останетесь моими друзьями.

Повернувшись к террасе, девушка с неудовольствием заметила выглянувшее из-за двери лицо Варьки, ее настороженно блеснувшие глаза. Встретившись взглядом с барышней, горничная тут же исчезла в доме, а Софья спросила Евгению:

– Что, Варька по-прежнему здесь служит? Я бы эту злопыхательницу отослала куда-нибудь подальше.

– А я и хотела ее выдать за лесника, который недавно овдовел. Но она так просила-молила не отсылать ее в лесную глушь, так обещала вести себя примерно и не злобствовать, что я решила подождать до появления хозяев. Теперь тебе решать, как с нею быть.

– Ладно, потом подумаю, – махнула рукой Софья.

Застекленная терраса, выходившая окнами на самый красивый уголок сада, располагала к мирной беседе, но разговор с самого начала так пошел, что не успокоил девушку, а, наоборот, растревожил.

– Воля твоя, Софи, но не могу не сказать то, что думаю, – вздохнула Евгения. – Ты ведь мне давно уже стала как родная, потому и душа за тебя болит. Будешь ли ты счастлива с этим Щегловитовым? Вначале я думала, что он просто пустой франт, а сегодня, кажется, еще и хитрость в нем заметила. Ишь как дом и сад осматривал, словно приценивался к твоим владениям. А завтра утром, я слыхала, хочет с нашим управителем ехать все имение осматривать: дескать, какие поля у вас, пастбища, какой лес… как будто продавать собрался. Не очень мне все это нравится.

– Но тебе ведь всегда нравились помещики, которые вникают в хозяйственные дела.

– Да. Но если этот Щегловитов такой деловой, то почему он состояние свое не приумножил, а даже Людмилин дом в Петербурге продал? Вдруг и наше имение он продаст, а людей пустит по миру? Тогда и нам с Франсуа придется уехать…

– Меня печалит ваша неприязнь к Щегловитову.

– Не то чтобы это была неприязнь, но… сомнение. Да, сомнения у меня большие. Вдруг он игрок? Помнится, и Павел так о нем думал.

– Павел просто его недолюбливал. Но я не замечала, чтобы Евграф имел пристрастие к игре.

– Может, он пока при тебе притворяется? Вообще он, по-моему, изрядный притворщик, хотя иногда себя выдает. Вот я же, например, заметила, что поместье его интересует больше, чем невеста. Вдруг он женится на тебе по расчету?

– Напрасно ты так думаешь, Эжени. Он сделал мне предложение еще до того, как узнал, что я стала богатой наследницей. У меня нет причин сомневаться в его бескорыстии.

– Ну, если так, то я буду очень рада в нем ошибиться. Дай Бог, чтобы все у вас хорошо сладилось. Да только… – Эжени взглянула на неподвижный профиль Софьи, глаза которой были задумчиво устремлены на догорающий луч заката в просвете деревьев. – Только кажется мне, что не так выглядят счастливые невесты. Когда ты за Юрия собиралась, все было иначе. Бегала, смеялась, пела, радость тебя переполняла. А теперь…

– Юрий остался в прошлом, и я уже не стану такой юной и беспечной, как была.

– Да… Жаль, что Призванов тогда тебе помешал. Жила бы себе с Юрием и горя не знала.

– Теперь я в этом очень сомневаюсь. Юрий не смог бы защитить меня от своего окружения и скоро бы, наверное, устал… особенно после того, как поостыл бы жар его романтической страсти. – Софья грустно улыбнулась.

– Я еще из твоего письма поняла, что ты уже не любишь Юрия, – вздохнула Эжени. – Иначе бы так легко не уступила его этой Калерии. Но ведь и Щегловитова ты не любишь, хоть он хорош собой, и знатен, и любезен. И опять Призванов тебе мешает.

– Призванов?… – вздрогнула Софья. – При чем здесь он? Ведь он погиб, его нет! Как он может мне помешать?

– А вот так и может. Душу он твою смутил. И боюсь, что это надолго… дай Бог, чтобы не навсегда.

Софья, не желая признаться, как ее взволновали слова Эжени, тут же перевела разговор на другую тему, стала расспрашивать о делах поместья и о харьковских новостях, но была при этом рассеянна и почти не слушала ответов экономки, а скоро и пошла спать.

После всех событий суматошного дня девушка боялась, что ее ждет бессонная ночь, полная метаний и навязчивых мыслей, но, как ни странно, сон к ней пришел довольно быстро и ему не помешали даже воспоминания прежних дней, живущие в стенах спальни.

Зато пробуждение для Софьи оказалось смутным, как неясное предчувствие. А тут еще и Оксана подлила масла в огонь ее тревожных сомнений, когда, войдя утром прислуживать барышне, рассказала ей возмущенно-приглушенным голосом:

– А Варька-то, бесстыдница, вчерась как шмыгнет вечером в комнату к этому молодому барину, который с вами приехал. И долгонько там сидела. Уж не знаю, лясы точила или чем другим занималась.

– А что ж ты мне вечером об этом не сказала?

– Так я и сама только сегодня узнала от Гальки, это она за ними подглядела.

Софья, конечно, не опасалась, что Евграф и Варька занимались «чем другим», но вполне допускала, что вздорная девка могла насплетничать Щегловитову о прошлом его невесты. Это обстоятельство, а также неприглядное участие Варьки в давней истории с Призвановым заставили Софью в сердцах воскликнуть:

– Видно, такие, как Варька, не исправляются! Отошлю эту языкатую сучку подальше!

– И правильно сделаете, барышня, – согласилась Оксана. – Уж поверьте, она добра вам не желает, а любую порчу готова навести.

Закончив утренний туалет, Софья отпустила Оксану и, присев у стола, задумалась о прошлом, которое сейчас вставало перед ее мысленным взором во всех подробностях. Здесь, в этой комнате, она, девушка, уязвленная своим зависимым положением и несправедливостью общества, когда-то написала письмо Наполеону, как великому реформатору, и с этого неотправленного письма начались многие беды в ее жизни… Впрочем, только ли беды? Ведь вместе с бедами незаметно подкралась и любовь – такая странная, порой похожая на ненависть, изгоняемая, истребляемая, но все равно неодолимая, опалившая душу огнем…

Здесь, в этой комнате, она впервые была близка с Даниилом, хотя и против своей воли. Тогда она возненавидела эту близость, как постыдную и лишившую ее счастья. Но так много изменилось с тех пор, так безнадежно тоскует ее сердце по человеку, которого когда-то она готова была убить!.. Да что теперь вздыхать о прошлом, о невозвратном, надо жить настоящим и приноравливаться к нынешним обстоятельствам.

Но Софья чувствовала, что никакие здравые рассуждения сейчас не могут ее успокоить. Почему-то страшно разболелась голова. Чтобы хоть немного отвлечься, девушка принялась перебирать бумаги в секретере и старые вещи в комоде. Кажется, здесь все оставалось на своих местах, как до ее отъезда. В нижнем ящике комода Софья случайно раскрыла коробку, где хранились всякие мелочи, и обнаружила среди пуговиц и обрывков тесьмы серый кольцеобразный камушек на тонком шнурке – подарок лесной отшельницы Акулины, о которой Софья давно и думать забыла. Девушка с самого начала скептически отнеслась к этому невзрачному талисману, призванному сверкать и теплеть при встрече с суженым, а теперь вдруг рука ее сама потянулась к камушку. И едва Софья надела на шею странный медальон, как головная боль, с утра сжимавшая ей виски железным обручем, вдруг мгновенно отступила. «Что за чудеса?… – прошептала девушка. – Как будто камень и вправду волшебный… Или, может, мой суженый близко? Неужели это Евграф?…»