Хавьер Аспейтья - Плач Минотавра

— Послушай, Леска. Мы с тобой никогда раньше не говорили наедине.

Леска повернулся лицом к царевичу. Улыбнулся.

— Должно быть, потому, — продолжал Минос, — что я с детства благоговел перед твоим искусством. Я завидую тебе, Леска. Ты правишь этим садом, и твои подданные слушают тебя и твои ножницы. Ты можешь обрезать непокорную ветку. В этом состоит и задача царя: смотреть, чтобы все были равны и жили счастливо.

— И подрезать непокорные ветки, — вклинился безо всякого почтения Леска. — Так оно и есть. В определенном смысле мы с тобой похожи. Впрочем, все похоже на все в определенном смысле.

— Да, да, да, — продолжил Минос, нечеловеческим усилием воли подавив в себе вспышку гнева. — Ты прав. Мне кажется, что ты человек наблюдательный и наверняка обращал внимание на то, что мой брат Радамант ведет себя несколько странно.

Леска наморщил лоб. Затем он посмотрел в сторону фонтана, где Радамант обычно болтал со своей нимфой.

— Это дурная женщина, — сказал Леска.

— О ком ты?

— О нимфе.

— Они что-то замышляют, я уверен, — предположил Минос. — Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Нимфа очень жадна и честолюбива, она хочет заполучить всю силу этого места. Я знаю, как выгнать ее отсюда, я бы давно это сделал, но она — возлюбленная царя.

— Послушай меня, Леска. Если ты скажешь мне, как избавиться от этого духа, я дам тебе все, что ты пожелаешь.

— Я лишь хочу, чтобы эта нимфа оставила в покое мои цветы. Ты только посмотри на мой бессмертник. В саду же не осталось ни одной белой розы!

— Ну, Леска, так что же нам надо сделать, чтобы прогнать нимфу из сада?

— Отдай своему брату трон, и нимфа исчезнет.

Минос глубоко вздохнул. Разговор начал утомлять его.

— Слушай-ка, ты, садовничек, ты хочешь убрать отсюда невидимую нимфу, а я — своего брата, но я не собираюсь преподносить ему на блюдечке трон, к которому столько лет прокладывал дорогу. Теперь скажи мне, можешь ли ты хоть чем-то помочь мне или придется отправить тебя сеять овес к Аиду?

— Если ты не хочешь отдать ему всю власть, отдай худшую ее часть.

— И какова же, о мудрейший из мудрейших, по-твоему, эта худшая часть?

В этот момент в саду появился Радамант и направился к своему любимому фонтану. Садовник, не обращая на царевича ровным счетом никакого внимания, протянул руки вслед заходящему солнцу и улыбнулся.

— Среди всех отравленных плодов власти нет яства более ядовитого, нежели власть судить. Самые грязные из свиней плещутся в помоях, что в сотни раз чище, нежели грязь, в которой приходится мараться судьям. Тот, кто судит, покрывается коростой несовершенных законов, которые защищает.

Минос задумался. В этом вздоре, очевидно, что-то было. Помолчав еще немного, он сказал:

— Хорошо, но имей в виду, что, если твой совет не поможет мне избавиться от моего брата и его духов, твои кости пойдут на удобрения для твоего сада.

Минос подозвал к себе Радаманта и торжественно, в присутствии единственного свидетеля, садовника Лески, назначил своего брата главным судьей Крита. Ничего не подозревающий Радамант с благоговением повторил за Миносом слова клятвы. В самом конце его перебил садовник Леска, прямо-таки подпрыгивающий от радости:

— Смотри, господин, как улепетывает безымянная нимфа, смотри! Ставлю свою лопату на то, что мы больше никогда не увидим ее!

Минос ничего не увидел, но Радамант в ужасе бросился к фонтану и, не найдя своей возлюбленной, сошел с ума от тоски и бежал из дворца в поисках своей безымянной нимфы. Потом он стал отшельником и поселился в пещере на горе Дикта, расположенной в восточной части Крита. До сих пор туда приходят путники и пастухи, которые просят Радаманта рассудить их по справедливости, а он молча выслушивает их и ждет, пока спорщики не разберутся сами и не уйдут восвояси. Радамант не вынес ни одного приговора и не осудил ни одного человека, и потому люди называют его самым справедливым судьей в мире.

— Ты звала меня, госпожа.

— Я хочу, чтобы мы немедленно сделали привал. Мне нужно передохнуть.

Военачальник, прищурив глаза, посмотрел на солнце.

— Царевна, мы должны прибыть в Кносс до заката. Царевич ждет нас. К тому же здесь нет места, достойного дать вам приют.

— Пошли в Кносс гонца, пусть передаст Миносу, что мы приедем только завтра. А моя свита пока найдет мне место для отдыха.

Небольшой караван сошел с дороги и углубился в дубовую рощу. Выйдя на опушку, слуги остановились, и Пасифая спустилась с носилок. Ей хотелось отсрочить приезд в каменный город и расстроить тем самым, пусть и немного, планы своего жениха.

У подножия ближнего холма придворные дамы Пасифаи нашли небольшую пещеру, в которой жила полоумная старуха, с радостью согласившаяся приютить царевну.

— Какая прекрасная лента схватывает твои волосы, — заявила старуха, лишь увидев Пасифаю, — а мои шпильки совсем старые, грубые — того и гляди рассыплются. Подари мне эту ленту.

Пасифая со смехом развязала ленту и отдала ее старухе. Та в свою очередь вытащила изъеденные временем шпильки, державшие пучок седых волос, и отдала их Пасифае.

Вместе со старухой царевна вошла в пещеру, а ее свита отправилась в лагерь, разбитый охраной неподалеку. На огне стоял небольшой котелок с ароматно пахнущим супом.

— Какие у тебя красивые сандалии, — сказала старуха, лишь только они вошли в пещеру, — а мои-то совсем износились, того и гляди развалятся. Подари мне свои.

Пасифая, смеясь, скинула обувь и отдала старухе. Та тоже сняла свои старые сандалии и протянула их девушке. Ноги старухи были гораздо меньше, чем у Пасифаи, и ее сандалии сильно жали царевне.

После этого старуха разлила суп из котелка в две плошки и отдала одну Пасифае. За ужином женщины не проронили ни слова. Доев свой суп, старуха сказала:

— Твое пурпурное платье такое легкое и красивое, а моя шерстяная юбка изъедена временем и весит больше, чем греет. Подари мне свое платье.

Пасифая, смеясь, разделась и отдала старухе царское платье. Старуха тоже скинула одежду, чтобы отдать царевне свою юбку; белая кожа двух женщин, старой и молодой, будто светилась в темноте. Старуха была намного ниже Пасифаи, и ее юбка едва доставала той до колен.

— Я не могла оторвать от тебя глаз, когда ты разделась, — сказала старуха, одевшись в царский наряд, — твоя кожа такая же белая, как моя, но такая чистая и нежная. Моя же — шершава, как губка, суха и сморщена от света многих лун, что я прожила. Подари мне свою кожу.

Пасифаю охватила сонливость. Теплая волна пробежала от ее ступней, сжатых маленькими, неудобными сандалиями старухи, вверх по ногам и распространилась по всему телу. Царевна едва удержалась от того, чтобы закрыть глаза. Подавив зевок, она спросила у старухи сонным голосом:

— Скажи мне, мать, как могла бы я, даже если бы захотела, поменяться с тобой своей кожей?

— Все возможно, — сказала старуха и усмехнулась, обнажив ряд черных и желтых зубов.

На следующее утро военачальник, сопровождавший караван, пришел к пещере сказать царевне, что солдаты свернули лагерь и готовы выступить. Пасифая вышла ему навстречу. Она была одета в короткую пастушескую юбку, старые сандалии жали ей ступни, а кожа напоминала сушеный виноград.

— Разбейте лагерь, — сказала она военачальнику, — и пошлите в Кносс гонца, пусть скажет, что мы приедем в город не ранее завтрашнего дня.

— Но царевич ждет нас, госпожа, — попытался возразить военачальник, недовольный новой задержкой, — и наверняка решит, что с нами что-то случилось. Я не хочу, чтобы меня разжаловали и оставили в солдатах до конца моих дней.

— Я замолвлю за тебя словечко перед Миносом, если ты сделаешь все, как я скажу.

Две недели приходил генерал к пещере, и две недели Пасифая, одетая, как попрошайка, сморщенная, словно засохшее яблоко, просила его подождать. На пятнадцатый день в дубовую рощу в сопровождении личной гвардии прибыл сам Минос.

— Теперь ты знаешь танец, — сказала старуха Пасифае. — Вот твоя лента, твои сандалии, твое платье и твоя нежная и красивая кожа. Никогда не забывай этот танец, научи ему всех женщин Кносса, научи ему свою дочь, пусть она научит ему свою дочь, а та — свою, и пусть так будет всегда.

— Мать, — сказала Пасифая, — ты закалила мою кожу и одела меня, как царицу. Я сделаю то, о чем ты просишь меня, и не забуду твой танец.

Они поцеловали друг друга в щеки, и лишь тогда Пасифая покинула пещеру и направилась к ожидавшему ее жениху.

Весь остров начал готовиться к коронации и свадьбе Миноса, которые было решено отпраздновать вместе. Две недели кряду во дворце звучала музыка, царевич и его гости выезжали охотиться на кабанов, жители острова состязались в плавании и умении управлять лодкой. По договору Миноса с Посейдоном праздник должен был закончиться жертвоприношением лучшего быка из царского стада.

Выбрать быка оказалось несложно: тот, что был послан самим Посейдоном, отличался мощной статью и редкостной красотой. Минос, не забывший обещание, данное морскому богу, выбрал его, ни с кем не посоветовавшись.

Утром накануне свадьбы Пасифая проснулась с предчувствием беды. В одном из своих снов она видела Европу. Та сидела в глубине небольшой пещеры, протянув руки к умирающему, едва дымящемуся костерку, с печатью гнева на увядшем лице. Во втором сне она увидела себя, запертую в подвалах дворца с двумя плачущими детьми на руках. Пасифая долго ворочалась на своем ложе, размышляя, какой груз взвалила ей на плечи Европа, покинув остров. Что бы сделала она, если бы ей пришлось стать женой такого, как Минос? По совету двух девушек из своей свиты царевна потребовала, чтобы ей приготовили повозку, и отправилась в небольшую бухту, расположенную неподалеку от города Порос, чтобы, глядя на море, постараться успокоить свой дух.

Когда царевна со свитой уже собиралась покинуть морской берег, раздался зычный крик, спугнувший с насиженного места целую стаю чаек. К ней, прихрамывая и радостно размахивая руками, бежал толстый бородатый человек, одетый в странные лохмотья. Приблизившись к Пасифае, чьи пурпурные одежды выдавали в ней царевну, незнакомец рухнул на колени и сбивчиво произнес:

— Госпожа, перед тобой верный раб твой. Я знаю твой язык. Я родился в Кноссе. Хотя сейчас я в обносках и без гроша в кармане, хоть все мое имущество нынче и умещается в этой наплечной сумке, а сам я потерпел кораблекрушение, еще совсем недавно удача улыбалась мне: мой дом отличался пышностью и убранством среди самых богатых домов на холме Ликабетт, что в Афинах. Но мой подлый и властолюбивый племянник, да покарает его Зевс, отнял у меня все. Однако славу свою я заработал не богатством, но вот этой головой и вот этими руками. Может быть, ты слышала о великом Дедале? Еще юношей я работал вместе с дворцовыми зодчими.

Потерпевший кораблекрушение с надеждой смотрел в глаза царевне и ее свите, но никто его не узнавал.

— Этот болтун говорит по-критски, но похож на ахейца, — сказала Пасифая своим спутницам. — Кто еще, кроме ахейцев, может быть уверен, что на каком-то острове, куда занесло его бушующее море, все непременно должны знать, кто он и что он? Мне он не нравится. Кто-нибудь из вас хочет помочь ему?

— Этот толстяк довольно забавен, — неприязненно сказала Эа, самая младшая из спутниц, — у него совсем не осталось волос на голове, да слишком много на лице… К тому же от него несет, как от кита, выбросившегося на берег неделю назад. Я не взяла бы его с собой, даже если бы мне пообещали за это гору изумрудов.

— Он определенно слишком много болтает, — проревела великанша Навкрата голосом, способным напугать медведя. — Быть может, хорошенько отмыв его, мы смогли бы избавиться от вони, но где найти источник, что, кроме въевшейся грязи, унесет излишнее словоблудие? Впрочем, я, кажется, где-то видела это лицо. Он вам никого не напоминает?

— Ну конечно, — сказала Эа. — Он похож на лицо статуи Диониса во дворце. Не правда ли? Посмотрите, убрать бороду, скинуть двадцать или тридцать лет и немного лишнего веса, и у нас получится точная копия! — девушки рассмеялись.

Дедал понимал, что оказался в трудном положении. Он встал на ноги, положил на песок свой посох и достал из сумки деревянную куклу с глиняными руками и ногами, связанными между собой веревочками, крепящимися к крестовине.

— Никто меня не любит, никому я не нужен, — пропищала кукла фальцетом, в то время как Дедал с закрытым ртом и странной гримасой на лице искусно дергал за ниточки, заставляя марионетку пританцовывать. — Бедный я, несчастный! Что же мне делать?