Максимилиан Уваров - Плач по мечте

— Додик! Сынок! Живой! — женщина бросилась в сторону сына, все еще держа в руке мокрую тряпку. Она обняла Давида и уткнулась лицом ему в плечо. — А я все глаза выплакала уже, — тихо причитала женщина, гладя Давида мокрой рукой по спине. Потом она подняла голову, посмотрела на рваный рукав рубашки и на разбитый нос сына и несколько раз ударила его мокрой тряпкой по груди. — Иде тебя носило, шлимазл! Весь в отца пошел! — и тут же снова кинулась обнимать сына. — Додик! Родненький! Та как же я за тебя испугалась!

— Ну шо ви, мама? — Давид гладил женщину по седым волосам. — Перед другом меня вон смущаете, мама!

— Какой такой друг? — женщина снова подняла лицо и бросила недовольный взгляд в сторону Артема, — зачем ты привел к нам в дом этого гоя?

— Мама! Он меня от бандюганов спас. Он у нас переночует? А то ему идти некуда, — с надеждой в голосе спросил Давид мать.

— Нехай ночует, — женщина смотрела на Артема с нескрываемым недоверием, — тока чтоб завтра ноги этого гоя тут не было.

Это была она… Роза. Артем в этом уже не сомневался. Годы и невзгоды не пощадили ее. Уголки пухлых губ опустились вниз, волосы поседели, а фигура расплылась. Но взгляд ее больших карих глаз остался прежним: теплым и нежным.

Роза повела ребят в сторону двери барака, мягко покачивая широкими бедрами и незло ворча.

— Вот жи дал бог дите. Весь в отца. Вечно пропадает. Тока бы с дому сбежать.

— Мама, ну не позорьте меня перед другом! — Давид покорно шел за матерью. — Он меня таки спас, до дому довел, а ви недовольны.

В небольшом помещении прямо у входа располагалась общая кухня. Посреди нее стоял большой стол. На стенах висели самодельные полки с простой кухонной утварью: закопченными алюминиевыми мисками и кастрюлями. В углу на полу стояли два примуса, а на гвоздях висели тяжелые чугунные сковородки.

Роза поставила на большой стол тарелку с несколькими кусками черного хлеба с маслом и два граненых стакана, в которые налила жиденький чай из заварного чайника. Потрепав рукой пышные вьющиеся волосы сына и несильно хлопнув по спине Артема, она сказала:

— Ешьте. И рубахи свои симите. Зашью и постираю, — с этими словами она вышла из кухни.

Чай был именно таким, как в настоящем его заваривал старик. Хлеб был мягким и очень вкусным. Артем с аппетитом съел два куска, запив его чуть подслащенным чаем, и огляделся.

Под потолком висела обычная лампа, поверх который был каркас абажура, завернутый в газету. Стены были выкрашены зеленой краской прямо поверх досок. На абажуре висела лента с прилипшими к ней мухами.

— А откуда у тебя шрам? — спросил Давид, с интересом разглядывал своего нового друга. — Контузия?

— Нет. В аварию попал, когда мне десять было. Родители погибли. А я вот выжил, — ответил Артем.

— На самолете? — удивленно открыл рот Давид.

— Почему на самолете? На машине ехали, а нам на встречку козел пьяный на Фольксе выехал, — Артем решил не врать Давиду, хотя его так и подмывало придумать крутую историю про то, как он воевал на фронте.

— Брешешь! — не поверил ему Давид.

— Вот те крест, не брешу, — кивнул Артем и зачем-то перекрестился.

— А цифры на руке? — не унимался Давид. — У нас жил дед Яков, так у него на руке тоже цифры были. Ему их в лагере сделали, для военнопленных. Ты тоже был в лагере?

— Да нет, — пожал плечами Артем, — это я сам себе их выбил, чтобы не забыть.

— А что значит 1408? — Давид взял руку Артема в свою и стал разглядывать татуировку.

— Это дата. Четырнадцатое… Вот же странно… — Артем почесал затылок. Именно дату — четырнадцатое августа — называл старик. В этот день должна погибнуть Роза, и по странному стечению обстоятельств это была дата смерти Артема и его семьи.

— Шо странно? — Давид с удивлением посмотрел на друга.

— Да так… Неважно. Слушай, Давид, а давай спать будем, а то меня рубит не по-детски.

Комната, куда его отвел Давид, была старой кладовкой. В ней не было окон, и находилась она под лестницей, ведущей под крышу дома. Потолок кладовки был низкий, а сама комната — маленькой и узкой. Ее стены были обклеены старыми газетами. У одной стены стоял полуразвалившийся шкаф, а у другой — старый колченогий диван. Когда-то яркая красная обивка потерлась и местами прорвалась, а из дыр торчали куски соломы.

— Вот… — Давид зажег керосиновую лампу, стоящую на единственном стуле. — Этот диван принес дядя Слава. В городе после войны завалы разгребали, вот он его оттуда и вытащил. А потом исчо много чего хорошего приволок. Доски там разные, фанэру. Это он тут все полки и столы мастерил. Счас я кровать постелю, и мы спать будем.

Застелив диван старой, но чистой простыней, Давид кинул на него две худые подушки и огромное ватное одеяло. Артем упал лицом в пахнущую лавандой подушку и тут же уснул.

Проснулся он от громкого топота и криков в коридоре.

— Стой! Стой, шалава рыжая! Стой, говорю! — орал мужской голос.

— Сигизмунд, оставь ее! — визжал женский фальцет. — Зойка! Хавайся, пока я его держу!

— Зойка! Лярва! Поймаю — убью! — рычал мужчина. — Дочь боевого офицера — гуляшая девка! Позор на мою седую голову!

— Вай ме! Сигизмунд! Оставь девку в покое, — причитала женщина.

Дверь в кладовку распахнулась, и в шкаф юркнула маленькая рыжая девушка.

— Зойка! — сонный Давид приподнялся на локтях и посмотрел на захлопнувшуюся дверь шкафа. — Опять нашкодила?

— Тише, Додька! — раздался шепот из шкафа. — Счас отец на работу уйдет, и все успокоится.

— И шо-о-о тебя по ночам носит? — Давид зевнул и сладко потянулся.

— Шо, шо… — из шкафа вылез длинный веснушчатый нос. — Любовь у меня. Ох, Додя, така любовь, прям теку вся от этого.

— Фу, Зойка! — Давид смешно сморщился. — Говоришь как проститутка со Сретенки. Шо за парень-то?

— Котьку Сизого знаешь? — девушка прислушалась к звукам в коридоре и, осмелев, вылезла из шкафа. Она по-свойски залезла на диван, подобрав под себя тонкие босые ножки.

— Таки он страшенний, как волосатая спина дяди Паши, — засмеялся Давид.

— Вот шо б ты понимал в мужской красоте, дафук! — улыбнулась девушка и шлепнула ладошкой Давида по лбу.

— Ребят, а давайте еще пару часов поспим, а? — не выдержал Артем и вылез из-под сбившегося в ком одеяла.

— Ой, — Зойка с любопытством заглянула за спину Давида, — а хто это у тебя там? Какой хорошенький гой! Ты чей будешь, гой? — спросила у Артема девушка.

— Чо вы меня все гоем зовете? Никакой я не гой. Нормальный я. С Ростова приехал, к родичам. А они съехали куда-то, — проворчал Артем и снова улегся, накрывшись одеялом по самые уши.

— Гой — это чужак, — объяснил Давид. — Это таки не ругательство. Зойка, — бросил он девушке, — подь до мамки. Рубашки нам принеси, а то она их вчера в стирку отобрала.

Кухня была залита солнечным светом. Из черного диска приемника на стене бодрый мужской голос громко считал:

— И-и-и раз, и два. И раз, и два… — в такт его словам брямкало пианино. У распахнутого окна стоял худой мужчина в майке-алкоголичке и длинных черных семейных трусах. Он расставил в стороны обрубки рук и делал наклоны в стороны. На примусе в кастрюле фыркала каша, над которой колдовала Роза.

— Ой, дядя Фима, — сказал Давид, заходя на кухню, — вы прям как тот мужик, что в парке у нас стоит.

— Это тот, шо блюдо подмышкой держит? — обернулся к нему мужчина.

— Не мужик, а атлет. И не блюдо, а диск, — проворчал невыспавшийся Артем, садясь за стол.

— Это хто у нас такой вумный? — беззлобно спросил безрукий Фима.

— Да не умный я, — махнул рукой Артем. — Просто папка историком был. Много чего мне рассказывал.

— А где он историком был? — спросил Давид, принимая из рук матери тарелки с серой кашей-размазней.

— В институте преподавал историю. А мама учителем музыки была, — Артем тоже принял тарелку, сунул в нее алюминиевую ложку, зачерпнул каши и лизнул ее языком. Каша оказалось почти безвкусной, но съедобной.

— Вот и мой Додя музыкой займается, — подала голос Роза, — на скрипке играет. В меня таки пошел. Может, поговоришь с мамкой, шоб она моего Доденьку учила? А то в его консерваториях учителя шибко дорого берут.

— Ну мама, — Давид в сердцах бросил ложку в тарелку. — Ну шо ви на самом деле? Мама Артема погибла в авиакатастрофе. Да и разве можно вот так у человека просить?

— Что это? — Роза вышла на середину кухни и поставила руки в боки. — Как столоваться у нас, так, значит, можно, а как просить — таки сразу нельзя? Между прочим, карточки тока на тебя дают как на учащегося. А тебе питание усиленное надо. Болявенький ты у меня. Тебе молоко и мясо нужно. Молоко нынче почем, знаешь? Вона картоху вчера на рынке купила, по двадцать червонцев за кеге, а она вся в дырках. А хорошая таки вообше по полтиннику.

— Мам, я знаю все, — вздохнул Давид. — Говорил я вам, шо нужно мне в училище идти, на слесаря. И на работу на завод. Ви же сами не захотели!

— Какие слесари, Доденька! Ох, Елохим адирим, тебе музыку надо учить. Ты у меня талант! Вей ме, когда же наконец ихней коммунизьм победит и жить станет лехше? Давай, Фима, садись за стол, кормить буду.

Несмотря на недоверчивые взгляды Розы и необычную обстановку, у Артема было странное чувство, что он дома. Это чувство не покидало его с тех самых пор, как он впервые попал в прошлое. Он не был любителем старых фильмов и об этом времени почти ничего не знал, но все, что он видел и слышал сейчас, было ему близко и знакомо.

По настоянию Розы, Артем проводил Давида до консерватории, а сам пошел шляться по улицам. На последние копейки, завалявшиеся в кармане, он купил кулек семечек у старушки на рынке и пошел бродить по городу дальше.

— С-с-с… — остановил его на узкой улочке свист. — Эй, Псих! Здорово, — на плечо Артема легла тяжелая рука. И снова, как и тогда вечером, по спине у него пробежал неприятный холодок.

— Здорово, Шнобель, — Артем нехотя повернулся в сторону знакомца.

— Мы тебя обыскались вчера. Остановились у кондитерки, смотрим, а тебя с нами нету. Думали, мусора замели, — Шнобель нагло запустил руку в кулек с семечками и кинул горсть в открытую пасть.

— Я просто обратно во двор мотанул, — ответил Артем. — Как лавку-то, обчистили?

— Не-а, — Шнобель выплюнул очистки на мостовую. — Встретили одного фраера, а у того в кошельке двести червонцев. Купили на них самогона да пошли опять к Катьке Рыжей на хату. Ты где сам-то остановился?

— Да у знакомых, — соврал Артем и посмотрел на часы. Время было без четверти три, и ему пора было возвращаться обратно к консерватории за Давидом.

— Ого! Неплохие котлы, — кивнул на часы Шнобель.

— Да по случаю достались, — пожал плечами Артем, думая, как от него отделаться. Но Шнобель сам, оказывается, торопился.

— Слушай, мне идти надо. Меня тут недалеко краля моя дожидается. Если чо, знаешь, где нас найти, — он снова сунул руку в кулек с семечками и быстро побежал вниз по улице.

Идя в сторону консерватории, Артем пытался понять, почему ему так неприятны это мелкие хулиганы. Он никогда никого не боялся. В своем времени он спокойно ходил по ночам и не раз попадал с дружками в разборки. Когда же он встречал компашку Пысы, в его душе начинала шевелиться скользкая и холодная змея страха.

— Артем! — прервал его размышления Давида. — Ну де ты ходишь? — Давид бежал к нему по ступенькам консерватории, размахивая на ходу футляром со скрипкой. — Я тут уже три раза вниз-вверх поднялся.

— Да знакомого встретил, вот и заболтались, — Артем достал из кармана леденец на палочке, завернутый в тонкую прозрачную пленку. — На, вот… — он смущенно сунул «Петушка» в руку Давида. Когда Артем увидел это простое лакомство у бабки с семечками, то, не задумываясь, купил. Причем в тот момент он точно знал, что конфета для Давида.

— Ой, — глаза Давида вспыхнули неподдельной детской радостью. Он развернул конфету и тут же засунул ее целиком в рот. — Шпашиба, — прошамкал он и потянул Артема в сторону главной дороги. — Представляешь, сегодня мне дали такую сложную партию. Я ее разбирал с преподавателем три часа, а потом мы с Женечкой пробовали играть дуэт, — Давид лизнул конфету и протянул ее Артему, — хошь?

— Не, сам жуй, Паганини, — ухмыльнулся Артем, оттолкнув его руку.