Максимилиан Уваров - Плач по мечте

— Как хошь, — пожал плечами Давид и лизнул конфету, — ты Паганини знаешь?

— Знаю, — кивнул Артем, — мама мне много кого играла. Правда, она была пианисткой. Я тоже учился музыке, но на гитаре. Самое нелюбимое в музыке знаешь что?

— Сольфеджио, — хором сказали оба и засмеялись.

Выйдя за пределы города, Артем сделал шаг в сторону оврага, где стоял барак, но Давид притормозил его за рукав футболки.

— Пойдем скупнемся? Жара страшная. Я таки все занятия об этом мечтал, — улыбался Давид.

— И не думай! — хмыкнул Артем. — Мне твоя мать приказала быть твоим охранником и следить за тобой. Так что дуем до дому.

— Ну Темочка! — Давид сдвинул брови домиком. — Ну пожалуйста! Мы по-скорому. Один раз купнемся и домой. Мама даже не заметит, шо мы задержались.

— Ну только если быстро, — кивнул Артем. Он тоже устал от жары и был не прочь ополоснуться.

В его времени эта речка ушла под землю. На том месте, где она текла, построили парк с бетонными ямами прудов. А в прошлом на этом месте был самый настоящий лес. Он шел широкой полосой вдоль дороги и заканчивался где-то за деревушкой.

Ребята прошли по лесу и, свернув с тропинки, оказались на берегу реки. Река в ширину была в несколько метров, а ее берега были покрыты мягкой молодой травой. Давид снял легкую серую ветровку, положил ее на траву и на нее же аккуратно опустил футляр со скрипкой.

Его тело оказалось не худым, а скорее жилистым. На руках, плечах и животе под белой полупрозрачной кожей перекатывались небольшие бугорки мышц. Ноги были длинными и стройными. Из-за копны черных вьющихся волос голова казалось слишком большой. Фигуру портили только длинные свободные семейные трусы.

— Чего расселся? — спросил Давид. — Скидавай одежу! Пошли купаться!

Давид кинулся в воду, а Артем так и остался лежать на траве. Не то чтобы он стеснялся Давида. Просто он боялся вопросов о его странном для того времени нижнем белье в виде трусов боксеров «Кельвин Кляйн» и носков «Адидас».

— Ну чего ты не пошел купаться? — Давид плюхнулся рядом с Артемом на траву и, встряхнув волосами, обдал его дождем брызг.

Артем обернулся и встретился с ним глазами. На бледных щеках Давида играл легкий румянец. С длинных мокрых волос по плечам и спине стекали тонкие струйки воды. Карие, почти черные глаза смеялись, и в них играли лучики весеннего солнца. Давид улыбался такой чистой и светлой улыбкой, что Артем не удержался и улыбнулся ему в ответ.

— Шо лыбишься? — спросил Давид и сунул мокрую руку в кулек с семечками.

— Ты на бабу похож, — хмыкнул Артем.

— Знаю, — Давид звонко рассмеялся. — Мне и мама говорит, что был бы девкой, от парней отбоя не было бы. Слушай, — Давид серьезно посмотрел на Артема, — а ты целовался с девушкой?

Артем хотел было сказать правду, что, мол, и не только целовался, но вовремя остановился и сказал:

— Целовался.

— И как оно? — Давид плюнул шелуху от семечек в траву и подвинулся ближе к Артему. — Это правда, шо приятно?

— А ты чо, целка, что ли? — вопросительно поднял брови Артем.

— Кто? — в свою очередь не понял Давид.

— Ну, не целованный, что ли? — пояснил Артем.

— Ага, — кивнул Давид, — я просил Зойку, чтобы она меня научила, а она говорит, шо я ей таки как брат. Слушай… Только не серчай… — замялся Давид. — А научи меня целоваться?

— Ты охренел совсем! — рявкнул Артем и отодвинулся от Давида на полметра.

— Тебе трудно, што ль? — по-детски надулся Давид. — Никто про то не узнает. Зойка сказала, шоб я на помидорах учился. Так я в том лете столько помидоров за то съел, что сипью покрылся. Мне просто интересно, получается у меня уже или как.

— Так их не жрать надо было, — засмеялся Артем, но в этот момент лицо Давида оказалось рядом с его, и мягкие губы скрипача коснулись его губ.

— Еш леха, лах ейнаим яфот, — тихо сказал Давид, отстранившись. Его уши и щеки покраснели, и он уткнулся носом в свои сложенные на траве руки.

— Ты чего это? — растерянно пробормотал Артем.

— Глаза у тебя… красивые, — не поднимая головы, ответил ему Давид.

До барака шли молча. Давид брел впереди, опустив вниз голову. Артем все еще не мог переварить случившееся у реки. С одной стороны, ему было странно, что его поцеловал парень. С другой стороны, он ловил себя на мысли, что не видит в Давиде парня. Ведь именно поэтому он и купил ему этого «Петушка». Возможно, это случилось из-за его внешней схожести с девушкой. Или Артем просто видел в нем большого и наивного ребенка.

— Только мамке не говори за то, шо было, — вывел его из задумчивости Давид.

— За что? — не сразу понял Артем.

— За то, шо в речке купалися, — улыбнулся Давид своей детской наивной улыбкой.

Артем чувствовал себя неловко после этого поцелуя. Он исподтишка наблюдал за Давидом, но тот вел себя как обычно: посмеивался над новой прической Зойки, отмахивался от заботливой руки матери, которая пыталась пригладить его непослушные вихры, играл с местными пацанятам в футбол и помогал Артему перенести тяжеленный сундук безрукого Фимы в другой угол комнаты.

— Ай! Темка! Шоб тебя! Ты мне пальцы присчемил, — Давид прыгал по комнате Фимы, махая в воздухе рукой.

— Сильно? Не поломал? — заволновался Артем, пытаясь перехватить в воздухе руку Давида.

— Та не, — Давид замер, когда Артем взял его руку. — Жить буду.

— Главное, чтоб играть мог. Так не больно? — Артем гнул тонкие пальцы, пытаясь понять, который из них болит.

— Не больно, — тихо отозвался красный от смущения Давид.

Артем поднял на него глаза как раз в тот момент, когда вторая рука Давида потянулась к его лицу.

— Ты чо? — нахмурился Артем.

— Ничо, — Давид одернул руку. — Просто ты опять порезался, када брился. Я хотел газетку снять с ранки.

— Давид… — начал было Артем, но в этот момент вошел хозяин комнаты и позвал их ужинать.

На столе стояла миска с вареной картошкой, посыпанной свежей зеленью и сдобренной ароматным подсолнечным маслом. Рядом на тарелке лежали четыре куска черного хлеба. В стаканах стыл жиденький чай.

Ребята накинулись на картошку, весело переговариваясь, временно забыв о неловкости.

— Тетя Роза, а ты чего не ешь? — Артем поднял глаза и внимательно посмотрел на женщину. Она сидела на другом конце стола и пила чай вприкуску с двумя сушками.

— Та я не голодна, — махнула рукой Роза.

— Поешь, — Артем толкнул в бок Давида и отодвинул миску с картошкой.

— Не хочу, — Роза сдвинула брови. — Так я наелась, пока готовила.

— Чего ты наелась? — Артем шлепнул по руке Давида, который потянулся за хлебом.

— Так это… как его… картошку ела… хлеб. Я его маслом… и присолила… — Роза говорила медленно, грассируя так же, как Давид. Она тщательно подбирала слова и пыталась быть убедительной, но поняв, что Артем ей не верит, хлопнула руками по столу и уверенно сказала: — Вы молодые. Вам питаться нужно хорошо. А я вон чаю с сущками попью, и мне хватит.

— Значит так… — Артем встал, положил на тарелку кусок хлеба и две картофелины и поставил все это перед Розой. — Я не собираюсь вас объедать и быть нахлебником. Завтра пойду работу поищу. Это раз. А во-вторых… — он сунул руку в карман, нащупав листки продовольственных карточек, и положил перед удивленной женщиной несколько бумажек. — Этого пока хватит?

— Так это ж карточки на усиленное… — присвистнул вошедший в кухню Фима.

— Так тут на месяц хватит, — Роза трясущимися руками взяла бумажки. — Это жь на них и масло сливочное, и молоко за раз можьно взять. И хлеба побольше.

— Я потом еще дам карточек, только с одним условием: ты тоже будешь есть, тетя Роза, — Артем задумался, почесал затылок и добавил: — Хотя не! Будет еще одно условие.

— Какое? — хором спросили его Давид и Роза.

— Помыться бы и постираться, — Артем подмигнул обоим, сел на свое место и отхлебнул из стакана горячего чая.

Вечером почти все жители барака вышли во двор. Мужчины в лице безрукого Фимы, боевого командира Сигизмунда Михлена и дяди Славы, местного умельца-плотника, уселись играть в домино. Руками Фимы стал Родька, младший брат Зойки.

Рядом с игроками на стол поставили старый патефон. Из потемневшей от времени трубы Утесов хрипло запел про сердце и тайну. Женщины медленно закружились парами по двору, тихо напевая выученную наизусть песню. Возле патефона гордо стоял соседский парнишка десятилетний Семка. Ему выпала честь менять пластинки, которых было всего три.

— Ой, а давайте Рио Риту, — подскочила к столу Зойка. Ее аппетитную фигурку облегало простенькое голубое платье в синий горошек. На узкие острые плечи был накинут пестрый платок. Непослушные рыжие волосы выбивались из косы, уложенной вокруг головы венком. Зойка не была красавицей, но сейчас, с возбужденно горящими глазами и в этом милом платье, она казалась Артему просто богиней. — Темка! — девушка подбежала к нему и потянула за руку на середину двора. — Покажем всем?

Заиграла музыка. Артем слышал этот фокстрот. Его тело неожиданно вспомнило давно забытые движения. Он обнял тонкую талию девушки, и они закружились по двору.

— Какой ты жаркий, — выдохнула ему в ухо Зойка. От ее голоса у Артема перехватило дыхание, и он еще крепче обнял тонкое тело девушки.

Музыка кончилась. Семка с серьезным видом поднял иглу, снял пластинку и, не касаясь пальцами диска, положил его в простую картонную упаковку.

— Додик, а сыграй нам что-нибудь? — попросила Соня, мать Зойки.

Давид не стал ломаться. Он сходил за скрипкой, вынул ее из футляра, с любовью провел по полированному корпусу рукавом белой рубахи, вскинул скрипку под щеку, несколько раз провел по струнам смычком, поправил колки, закрыл глаза и… заиграл…

Скрипка пела о длинной долгой дороге. О том, как трудно идти. О том, как болят ноги и как тяжело дышать пылью. О той стране, далекой и, возможно, несуществующей, но такой родной. О том, как хочется дойти до нее и омыть усталые ноги в холодной воде. О том, как хочется вдохнуть аромат ее садов и обрести наконец дом. Скрипка пела о далекой Родине. Она оплакивала судьбу народа, которого лишили дома.

Артем слушал скрипку и смотрел на одухотворенное лицо Давида. Его брови были болезненно сдвинуты, глаза закрыты, а губы плотно сжаты. Теплый ветер играл с его непослушными кудрявыми волосами. Сейчас он был похож на молодого бога, спустившегося с небес, чтобы донести до людей свою музыку.

Он закончил играть, открыл глаза и встретился взглядом с Артемом. Последний почему-то смутился и опустил голову вниз.

— Хорошо мой Додя играет? — послышался за спиной голос Розы. — Вот слушаю его и думаю: не зря я бабкин золотой гарнитур за скрипку отдала, — и она вытерла уголком шейного платка накатившуюся слезу.

— Ну шо ви, мама? — Давид подошел к столу и, убрав скрипку в футляр, обнял мать за плечи. — Что ви плачете все время? Это всего лишь музыка.

— А что ты играл? — спросил его Артем.

— Это еврейская народная пестня. Плач. Я ее на слух выучил. На занятиях мы в основном по нотам играем. Классику. А эту я услышал давно и вот по памяти подобрал, — улыбнулся ему Давид.

— Артем, — Роза впервые обратилась к Артему по имени. — Завтра Шаббат. Я до деревни сбегала. Они завтра баню топить будут. Так я договорилась за вас. Ви с мужиками туда идите. А я потом ваше исподнее постираю, — и Роза любовно погладила сына по голове.

— Что такое Шаббат? — спросил Артем у Давида.

— Суббота у евреев Шаббат. Седьмой день создания мира. Бог начал творить в воскресенье, а в субботу решил отдохнуть. Не спрашивай почему, — улыбнулся Давид и, пожав плечами, добавил: — Традиция.

Спать разошлись ближе к полуночи. Артем разделся и юркнул под одеяло. Давид несколько минут помялся возле кровати и наконец лег, повернувшись лицом к Артему.

— Ты сердишься за меня? — спросил он.

— Не сержусь, — ответил Артем, — только обещай больше этого не делать?

— Почему? — Давид удивленно поднял брови.

— Ну, как тебе объяснить… — замялся Артем, — так не принято.

— Почему? — снова задал вопрос Давид.

— Потому, что это неправильно, — уверенно сказал Артем.

— Почему неправильно? — не унимался Давид.

— Слушай, время позднее, а ты мне задаешь кучу сложных вопросов. Считай, что это тоже традиция, — Артем нахмурился и попытался отвернуться от Давида, но тот схватил его за плечо.