— Погоди! Я только спросил, почему это плохо. Если не может объяснить, так и скажи. Но я лично не вижу ничего плохого в том, что ты мне нравишься. Мне нравится все красивое. Музыка, картины в журналах, природа. Ты тоже красивый. Почему ты не можешь мне нравиться? — сказал Давид, глядя Артему в глаза.

— Ну, если я тебе нравлюсь как картина, то я не против, — засмеялся Артем. — Только еще раз полезешь целоваться — получишь по морде. Понял?

— Понял, — улыбнулся ему Давид и улегся спать.

Артем облегченно вздохнул. Инцидент с поцелуем был решен, и можно было про него забыть как про досадное недоразумение.

========== Глава 13 ==========

Артем проснулся раньше Давида. Тонкая струйка света сочилась сквозь рассохшиеся доски кладовки. Она падала на подушку, по которой были рассыпаны черные кудри. Луч медленно полз по бледному лицу с явным намерением разбудить Давида.

Артем поправил кусок старой газеты так, чтобы закрыть щель между досками. Он уже решил было подняться, но его взгляд остановился на Давиде. Тот чему-то улыбался во сне. Нешироко, одними уголками губ. Его ресницы дрожали, а тонкие пальцы сжимали край одеяла.

Артем улыбнулся и легонько тронул рукой темные волосы. То, что он считал умершем, то, чему уже никогда не дано было вырваться наружу, вдруг ожило и замерцало в душе теплым светом. Нет, это была не любовь к Давиду. Он просто снова начал замечать красивое. Вчера это была музыка и стоящая в голубом платьице Зойка. Сегодня спящий Давид. Родители старались развить в нем любовь к прекрасному. Музеи, концерты классической музыки, спектакли. Глупый юный Артем сопротивлялся, не понимая, зачем ему все это. Но потом это самое прекрасное захватило его. Оно заполнило его своей чистотой, и он уже не смог оставаться к нему равнодушным. Авария убило в нем все. И чувство прекрасного тоже. Он перестал слышать музыку в картинах и перестал видеть картины в музыке. И вот теперь, любуясь спящим другом, он слышал музыку. Светлую и немного грустную. В его душе тихо играла скрипка…

— Ты шо? — открыл один глаз Давид.

— Ничо, — пожал плечами Артем. — Но лезть к тебе с поцелуями мне все равно не хочется.

Он широко улыбнулся, шлепнул ладонью друга по лбу, надел футболку и штаны, сунул босые ноги в ботинки и вышел из комнаты.

Розы на кухне не было. На столе стоял остывший чай и два куска белого хлеба с тонким слоем масла. Артем подошел к комнате Розы и Евы, стукнул два раза в дверь и, не дожидаясь ответа, отрыл ее.

Артем уже бывал в этой комнате. Обстановка в ней была такая же скудная, как и в остальных помещениях. Две панцирные кровати, застеленные лоскутными одеялами, трюмо без зеркала и небольшой сундук. У кровати, где спала Роза, стояла старая Зингеровская швейная машинка.

Ева была ровесницей Розы, но казалась совсем старухой. После смерти мужа она немного сошла с ума и теперь почти не выходила из своей комнаты. Целыми днями она сидела, уставившись в серую стену, и молчала. Роза кормила ее, расчесывала ее седые кудрявые волосы, стирала и меняла белье.

Ева, как обычно, сидела на кровати и не реагировала на вошедшего Артема. Роза, стоящая у своей швейной машинки, вздрогнула и, отвернувшись, вытерла лицо передником.

— Тет Роз, ты чего? — Артем остановился у двери.

— Ай вей ме, — запричитала Роза, обхватив голову руками, — сломалась… Машинка сломалась! А в починку ее отдавать дорого стоит. А я ведь работаю за ей.

— Ты не ори давай, — насупился Артем. — Денег нет?

— Есть денег, — Роза перестала причитать так же резко, как и начала. — Я их отложила Додику на тапочки парусиновые и рубашку на выступление, — Роза снова завыла, — и как я теперь работать буду-у-у?

— Так, хватит орать! — рявкнул Артем. — Иди-ка лучше умойся, а я тут немного поколдую.

Роза всхлипнула, послушно встала и, вытерев лицо руками, вышла из комнаты.

Артем быстро разобрал механизм и нашел причину, которая мешала его работе. Ей оказалась тонкая игла, застрявшая в шпульке. Артем вынул ее, смазал механизм машинным маслом из железной лейки, собрал все обратно. Вытерев руки об штаны, он довольно улыбнулся.

— Ну шо? — в комнату вошли Роза и Давид.

— Шо, шо… Принимай работу, хозяйка, — Артем крутанул колесо, и машинка весело застрекотала.

— Темочка-а-а, — снова завыла Роза. — Спасибо тебе, родненький… — женщина подошла к Артему и мягко, по-матерински погладила его по отросшим волосам.

— Да ладно, — Артем смущенно дернул плечами, пытаясь увернуться от руки, — все равно я для вас гой.

— Та какой же ты гой, — женщина внимательно посмотрела ему в глаза, — я ведь так говорила, потому что мине страшно было. Предчувствие. Не знаю, как объяснить. Я как увидела тебя рядом с Додиком, у меня сердце упало. Думала, к беде, но сейчас знаю — это Бог тебя нам послал.

«Ну, не совсем Бог, — подумал Артем. — Но в чем-то ты права, тетя Роза», — а вслух добавил:

— Пойдемте завтракать. Потом дядя Фима просил ему кровать поправить. И курям нужно еды дать. Так что быстро хаваем, и делами заниматься!

Хотя по еврейским традициям Шаббат и считался священным днем, в который любая работа запрещена, весь барак был занят делами. Погода стояла хорошая, и трава росла быстро, грозясь забить нежные ростки зелени, лука и моркови. Куры тоже, несмотря на священный праздник, просили есть, громко кудахтав на насестах.

Ровно в пять мужчины барака гуськом потянулись по узкой дорожке в сторону деревни. Местный конюх, дед Тихон, давно выстроил себе добротную баньку. Война обошла это строение стороной. Коней съели в голодный год, хозяйство загнулось, дом покосился, а вот банька так и осталась стоять на берегу извилистой речки. Тихон стал пускать в баню «гостей». Сначала он разбирал и сжигал в бане остатки когда-то большой конюшни. Потом бизнес пошел в гору, и он стал позволять себе покупать дрова. Правда, вход в баню стал не рубль, как раньше, а десять рублей с носа.

Артем для порядка возмутился, когда Роза сунула ему в руку десять рублей, но та погладила его по голове и, поцеловав в лоб, шепнула на ухо:

— Заслужил.

Первыми в баню всегда шли мужчины. Они ловили самый жар, который женщины не терпели. По стенам бани шли в два ряда полати, выстланные обрезками старого ковра. В углу стоял большой котел, внутри которого горело пламя. Внизу он был обложен булыжниками, на которые плескали из ковшей воду с травами. Ближе к двери располагалось место для мытья. Там на стене висели шайки, а на двух скамейках лежали серые мочалки и куски самодельного мыла.

Артем вышел в предбанник и хлебнул из ковша холодной колодезной воды.

— Уф! Ну и жара, — Давид, вышедший следом за ним, взял из его рук алюминиевый ковш и тоже сделал несколько жадных глотков.

— Давай отдышимся и по третьему заходу, — предложил Артем, садясь на лавку.

— Тем, тока не ругайся, — Давид сел рядом с ним на лавку, — дай свой посмотреть. Я в жизть не видал необрезанного.

— Опять начинаешь? — нахмурился Артем.

— Просто любопытно, — Давид смотрел на него отекшими и красными от жара глазами. Артем хмыкнул, но отнял руки от причинного места. — Ого! — покачал головой Давид. — А головку не больно открывать?

— Не больно, — Артем взял свой член и, отодвинув кожицу, обнажил розовую головку.

— А дай я так сделаю, — потянулся Давид.

— Охренел, что ли? — рыкнул на него Артем. Давид испуганно моргнул и убрал руку. — Слушай… А я ведь обрезанный тоже не видел.

Давид хитро улыбнулся и, откинувшись спиной к стене, раздвинул ноги.

— С-с-с… — присвистнул Артем. — Не слабо так у тебя выросло. Слушай, а обрезание — это больно?

— Я не помню. Мне было восемь дней от роду. Мама говорила, шо его делали дома, потому что синагогу тогда закрыли. Мохел оттянул кожицу, и чик, — Давил сдвинул указательный и средний палец, как ножницы. — Мама говорит, что я даже не плакал.

— Ой-й-й… — Артем передернул плечами. — Зато у тебя теперь головка не такая чувствительная.

— Зато у меня риск подцепить заразу меньше. И мой больше, чем у тебя, — Давид подмигнул Артему и толкнул его плечом.

— Зато я своим девок пробовал, а ты целка, — Артем потрепал Давида по мокрым кудрям.

В этот момент из парилки выскочили мужики и, потолкавшись у двери, побежали к речке.

========== Глава 14 ==========

Роза поставила на стол тяжелую сковородку с жареной картошкой. Артем достал с полки три стакана и три вилки. Женщина вынула из ведра с холодной водой бутылку молока и разлила его по стаканам. Увидев, что в свой стакан Роза налила меньше половины, Артем отлили молоко из своего и бросил строгий взгляд на Давида. Тот кивнул и тоже отлил молоко в стакан матери.

Наевшись, Артем откинулся на стенку и похлопал по своему животу ладонями. Давид, покосившись на него, сделал то же самое.

— Теть Роз, — обратился Артем к женщине, — а расскажи о себе.

— Та шо рассказать? — Роза обмыла кипятком из чайника стаканы и вылила остатки горячей воды в сковороду.

— Ну, как росла, про отца Давидкиного, — уточнил Артем.

Женщина вытерла мокрые руки об передник, поправила упавшую на лоб седую прядь, села на скамейку и начала рассказ:

— Я родилась в девятьсот первом годе. Ох, так давно, таки подумать страшно. Наша деревня небогатаю была. Отец починял обувь, мама, как и я, швеей была. Нас, дитев, было семеро. Три старших брата, я и исчо три сестренки. Бедно жили. Када революция случилась, а за ней гражданская война, в нашу деревню вошла красная армия. Это был большой отряд красноармейцив под предводительством Якова Абрамовича Готберга. Отец сразу понял, шо я приглянулась красному командиру Готбергу, и сосватал меня за него, — женщина посмотрела в окно и улыбнулась. — Яков Абрамович был старше меня на двадцать лет. Он был образованный, с хорошими манерами, та и ко мне относился хорошо, по-доброму. В обчем, повезло мне с мужем. Мы год помикались по обозам и палаткам. Потом, после войны, Якова Абрамыча назначили командиром военного гарнизону на граници с Польшей. Вот там и настигла нас беда. Бандюганы решила перейти границу. Яков Абрамович со своими солдатами пытался остановить их, но в перестрелке был ранен. Врачи в городе несколько часов сражались за его жизнь, но не смогли его спасти. Так я стала вдовой.

Роза вздохнула и задумчиво потерла пятно на столе подолом передника.

— Не знаю, что бы со мной стало. Наверное, пришлось бы вернуться в деревню, но к счастью, нашелся добрий человек, соратник и друг моего Якова Абрамовича — военком Павел Федорович Мордвин. Его как раз с женой, Софьей Константиновной, в столицу перевели. Они и взяли меня с собой. К тому времени наш дом построили. Мордвины получили там большую квартиру, а мне тоже вибили, тока поменьче. Я работала у военкома домработницей. Убиралась у них, веши в прачечную носила, в магазины по мелочам бегала, форшмак им готовила. Уж очень им мой форшмак нравился. Это был двадцать седьмой год. Помню, осень была. Дожь шел. Сильный такой. А мне виходной дали. Как назло, когда работала, погода хорошая стояла. А как выходной — дожь, — Роза снова вздохнула. — Я решила прогуляться. Ну не сидеть же таки в виходной дома? И вот, иду я такая по улицам, дожь по зонту колошматит. Я глаза поднимаю, а там ОН… На принца из сказок похож, шо мне мама рассказывала. Все вокруг бегут куда-та, торопятся, по делам спеша. А он идет посреди всего этого, как будто не с этого мира. Не могу объяснить даже, — смутилась Роза, и ее щеки вспыхнули румянцем.

— Ты все правильно говоришь, теть Роз, — погладил ее по плечу Артем, — рассказывай.

— Любовь у нас случилась. Я сразу поняла, что он моя судьба. Мы с первого дня вместе стали жить. Квартиру обустраивали, обои клеили. Помню, военком нам на свадьбу шкап подарил. А он таким тяжелым оказался, шо нам его на этажь шесть солдат тасчили.

— Да уж, — улыбнулся Артем, — помню я этот шкаф.

— Да откудова ты его помнить можешь? Фантазер! — засмеялась Роза и потрепала Артема по голове. — А потом, — продолжила она рассказ, — я забеременела. С Яковом Абрамовичем-то детей у нас не было. Врачи говорили, шо дело во мне. Я уж и смирилась с этим, а тут вот такое чудо случилась. Когда пришло время рожать, я уговорила Иосифа, так отца Давида звали, пригласить домой повитуху. Уж больно я врачей боялась. Он ругался на меня сначала, потом согласился. Когда повитуха вынесла Доденьку показать отцу, его уже и след простыл. Он сбежал. Даже ботинки не надел, вот как утекал от нас, — женщину насупила брови. — И главно, я до сих пор не могу понять: почему он нас бросил? Ведь он говорил, шо любит меня, и рожжение Доденьки ждал. А тут взял и сбежал. И с тех пор я о нем не слыхала. Давиду я оставила его отчество, а вот фамилию свою дала, девичью: Лившиц.