— Бретт! Простите меня.

Он уставился на нее.

Она лихорадочно думала, что делать дальше. Даже не сводя глаз с его рта и подбородка, она точно знала, где его револьвер. Ее била дрожь. Она качнулась ближе к нему, и ее ладонь скользнула вверх по его груди.

— Бретт! Я… — Она подняла глаза и была потрясена, увидев желание в его взгляде. Но это подсказало ей, что делать, поскольку она понятия не имела, что бы еще сказать. Она приподнялась на цыпочки и приоткрытыми губами коснулась его губ.

Он стоял совершенно неподвижно, и его губы не отзывались на ласку. Она скользнула левой рукой вверх, к его шее, а правую передвинула на его талию, легонько касаясь ее в нескольких дюймах от револьвера. Она выхватит не нож, а его револьвер: он так близко. Брехт приоткрыл рот, отвечая на ее поцелуй. Она старалась не замечать разливавшееся по всему ее телу блаженство.

Сжимая и разжимая пальцы на его талии, она сдвигала их все ниже, все ближе… Ее ладонь обхватила рукоять револьвера.

И тут его рука сжала ее запястье.

— Отпустите, — приказал он.

Вскрикнув от злости, она разжала руку. Он все еще держал ее за запястье, и их взгляды скрестились. Молниеносным движением она потянулась вниз к рукоятке висевшего в ножнах на ее правом боку ножа, выхватила его и приставила кончик лезвия к его горлу:

— Нет, это вы отпустите.

В первый момент он не мог скрыть изумления, потом его лицо окаменело.

— Может быть, сейчас самое время узнать, насколько вы меня ненавидите, — пробормотал он, крепче сжимая ее запястье. — Вам придется ранить меня, Сторм. Сумеете? Сможете перерезать мне глотку и наслаждаться, пока я буду истекать кровью?

— Да, — заявила она. — Да, с радостью. Пустите меня!

Он только рассмеялся.

Она сильнее прижала нож — на коже выступило кровавое пятнышко, и струйка медленно поползла вниз. Он перестал смеяться. Но ее сердце бешено колотилось: она не могла убить его. Боже милостивый! Защищаясь, она однажды убила команча, но не могла же она убить Бретта, своего мужа! Он отпустил ее руку.

На нее накатилась жаркая волна торжества.

Но та же его ладонь коснулась запястья руки, державшей нож у его горла. Глаза Сторм расширились. В его взгляде мелькнула усмешка: она не могла надавить на лезвие, и он это знал. Его сильная, крепкая рука обхватила ее запястье и отвела его в сторону.

— Уберите эту штуку.

Она уставилась на него, чувствуя себя совершенно беззащитной, и убрала нож в ножны. Он забросил уздечку на седло, повернулся и взял ее за руку.

— Нам обоим необходимо поспать, — мягко проговорил он, подводя ее к постели. Она ничего не видела перед собой: глаза были полны слез.

Он легонько подтолкнул ее, и она забралась под одеяла. Когда он скользнул рядом с ней, она застыла:

— Что вы делаете?

— Сплю, — ответил он, поворачиваясь на бок спиной к ней.

Она лежала совершенно неподвижно.

— У вас есть своя постель, — капризно заявила она.

— Я вас не трону, — устало пробормотал он. — Холодно. Мы будем согревать друг друга. А теперь спите.


Она не могла спать. Но он уснул мгновенно. Она все еще не спала, когда он повернулся к ней и обхватил рукой ее талию. Она тут же сбросила руку — рука вернулась на прежнее место и притянула ее ближе.

Она посмотрела на него.

Во сне его лицо расслабилось и выглядело моложе, мягче, даже казалось уязвимым. У нее замерло сердце: он был так красив. Его теплое дыхание согревало ее шею, горячее тело приникло к ее телу. И стоило ей немного привыкнуть, как стало даже уютно от руки, обнимавшей ее за талию.

И тогда она перевернулась на бок, прижавшись спиной к его груди, а ягодицами — к его паху. Ей стало удивительно уютно, она закрыла глаза и забылась тяжелым сном.


Выехав на рассвете, они вернулись в Сан-Франциско почти в полночь. Сторм совершенно измучилась, проголодалась и была полна дурных предчувствий. За весь день Бретт не сказал ей и дюжины слов. Она знала, что он в бешенстве из-за случившегося, и пыталась внушить себе, что ей все равно. Она не успокоится, пока не убежит. Она не собирается быть его женой до конца своей жизни.

Прежде чем рухнуть на кровать, Сторм сумела скинуть ботинки; уснула она мгновенно. Проснувшись на следующее утро, она долго лежала в полудреме, не желая шевелиться, наслаждаясь мягкой постелью и приятным чувством усталости. Наконец она открыла глаза и поняла, что уже поздно, почти полдень. Она с наслаждением зевнула.

Усевшись, она обнаружила, что совершенно раздета. И от мысли, что это сделал ее муж — ухмыляясь, разглядывая ее, когда она и не подозревала об этом, — она стиснула зубы. Потом выскочила из кровати, открыла шкаф и ахнула.

Он был пуст.

Вся ее одежда исчезла.

Сторм подбежала к сундуку, стоявшему в ногах кровати, где лежала ее запасная одежда из оленьей кожи, но той тоже не оказалось. Что все это значит, черт побери?

Потом она увидела голубую шелковую ночную рубашку и халат. Она накинула и то и другое. Рубашка была тонкая, без рукавов, с глубоким узким вырезом, отороченным кружевами; халат — из того же материала, но с оборками по вороту и манжетам. Ей и раньше нравился этот комплект, но она никогда не надевала его — он больше открывал, чем скрывал. Уж точно она не могла спуститься вниз в таком виде.

Она дернула ручку двери, намереваясь позвать Бетси и потребовать объяснений, и, к своему ужасу, обнаружила, что дверь заперта снаружи. В первый момент она не могла этому поверить и еще раз подергала ручку, потом бросилась к другой двери и стала дергать ее — с тем же результатом. Этот ублюдок ее запер!

И тут она заметила на столе поднос с серебряным кофейником, кувшином сока и несколькими тарелками под крышками. Не обращая на него внимания, она решительными шагами прошла к окну. Она увидела, что и так не сможет выбраться, если только не найдет веревку. Газон был двумя этажами ниже, и она определенно не могла появиться на улице в таком виде. Как раз показался садовник, подстригавший живую изгородь. Будь он проклят, этот Бретт д'Арченд!

Что он хотел этим доказать?

Она направилась к двери и стала колотить по ней. Она колотила, выкрикивая поочередно имена Бетси, Питера и Бретта, пока не охрипла. Она знала, что ее наверняка кто-нибудь слышал, но, очевидно, слугам было приказано не обращать на нее внимания. «Я убью его», — подумала она.

Она принялась расхаживать по комнате. Вряд ли она может что-нибудь сделать, разве что спуститься по связанным простыням и плясать на газоне голышом, потому что в этом наряде она вполне могла считать себя голой.

Итак, ей определили наказание.

Лишение свободы.

Черт побери, кем он себя считает?

От нечего делать она попробовала завтрак, но есть ей совершенно не хотелось — до того она разозлилась. Она отшвырнула вилку и снова зашагала по комнате. Он не сможет долго держать ее взаперти; это до того нелепо, что скорее похоже на шутку. Не стоит относиться к этому серьезно. Или все же стоит? Ее охватила паника. Что если Бретт собирается вечно держать ее взаперти, да еще не будет к ней заходить?

Постепенно она успокоилась. Должен же кто-то выносить ночной горшок, приносить ей еду и воду для умывания. Наверняка Питер и Бетси не станут перекладывать такие дела на плечи хозяина!

День тянулся бесконечно. Никто не приходил. Она не желала есть, переходя от ярости к отчаянию. Он просто чудовище, настоящее чудовище. Она замужем за чудовищем. Она все больше падала духом, но стоило ей подумать о несправедливости своего заточения, как она снова приходила в ярость. Злость приносила облегчение, — в отличие от отчаяния, это чувство было ей знакомо.

Она снова расхаживала по комнате, когда вдруг показалось, что она слышит чьи-то шаги. Она замерла, вслушиваясь. Она не ошиблась — кто-то приближался по коридору. Сторм уставилась на дверь, услышала звук повернувшегося в замке ключа и почти перестала дышать, когда дверь распахнулась. В комнату вошла Бетси, следом за ней Питер. Оба несли ведра с горячей водой.

— Бетси! — воскликнула Сторм, стягивая с кровати простыню и держа ее перед собой. — Где моя одежда? Вы должны помочь мне. Этот ублюдок меня запер!

Бетси ахнула, Питер прикусил губу, а Бретт засмеялся с порога. Она набросилась на него:

— Как вы посмели!

— Что? Вы не хотите принять ванну? — Он поморщился.

— Вы знаете, что я имею в виду!

Наполнив ванну, Бетси и Питер забрали поднос и ушли. Бретт закрыл за ними дверь и прислонился к ней, небрежно скрестив руки на груди. Теперь он уже не улыбался. Все это совсем не казалось ему забавным.

— Бретт, я вас предупреждаю… — начала Сторм.

— Нет, — холодно прервал он, — это я вас предупреждаю. Вы будете сидеть взаперти, как дикое животное, пока я не смогу вам доверять, Сторм.

— Что? — Она была ошарашена.

— Вы слышали.

— Вы не смеете этого делать! — воскликнула она. — Не смеете! Как вы можете быть таким жестоким?

— Очень просто. Вы сбежали из дома. И не только сбежали, но еще ухитрились проехать почти пятьдесят миль, подвергая себя риску быть убитой или изнасилованной. Вам повезло, что я нашел вас, а это, надо добавить, удалось мне только после непрерывной одиннадцатичасовой скачки, когда я почти загнал двух моих лучших лошадей.

Сторм молчала.

Он продолжал:

— Потом вы принялись соблазнять меня, чтобы добраться до моего револьвера. Когда это не удалось, вы стали угрожать мне ножом. — Он приподнял бровь: — И вы еще удивляетесь, почему я так делаю? Или вы думаете, что мне хочется снова гоняться за вами?

— Я сама могу позаботиться о себе, — с вызовом заявила она. — У меня есть нож и винтовка. Вам надо было отпустить меня.

— Возможно, — пробормотал он. — Вода горячая. Питер принесет нам поесть. Пожалуй, я присоединюсь к вам. Вам наверняка до смерти надоело одиночество, и вы будете рады любой компании, даже моей.

— Будьте вы прокляты, Бретт д'Арченд, — прошипела она.

Он пожал плечами и устроился в кресле, приняв изящную и в вместе с тем очень мужественную позу. На нем были черные брюки и тонкая батистовая рубашка с едва заметной оборкой. Сторм тяжело опустилась на кровать, пытаясь свыкнуться с мыслью, что она действительно находится во власти этого непредсказуемого мужчины.

— Если вы дадите обещание, — сказал Бретт, — согласиться с тем, что вы моя жена, и больше не убегать, я освобожу вас.

Она уставилась на него, прикусив губу. Дать обещание? Могла ли она дать слово, а потом нарушить его? Конечно, могла. Сейчас излишняя щепетильность ни к чему.

— Обещаю, — неуверенно произнесла она. Он нахмурился:

— Вы просто маленькая лгунья. Я прочел все мысли, промелькнувшие в вашей обманчиво великолепной головке. Вы не собираетесь держать свое слово.

От расстройства она чуть не разразилась слезами. Она не могла опровергнуть его слова — это было правдой.

— Жаль, что я не перерезала вам глотку, — вскричала она, вставая и роняя простыню.

Она предполагала, что он разозлится, но, вместо гнева, он — что явилось полной неожиданностью — восхищенно пожирал ее тело горящими глазами. Она прикрыла грудь руками, пытаясь укрыться от его всепроникающего взгляда. Он улыбнулся, но не отвел глаз. Она потянулась за простыней, лежавшей у ее ног.

Он судорожно вздохнул, и Сторм слишком поздно поняла, что ее грудь почти обнажена. Вспыхнув, она прижала к себе простыню, остро ощущая пульсирующую реакцию своего тела на его внимание, и тут он небрежным движением выдернул простыню из ее рук. Она ахнула.

Он стоял перед ней с непроницаемым лицом, но ничто не могло скрыть горевший в его глазах голод.

— Проклятие! — проворчал он. Ее внезапно охватило восхитительное, всепоглощающее ощущение желания.

Он стиснул кулаки. Потрясенная, Сторм поняла, что он пытается взять себя в руки, что он не хочет дотрагиваться до нее. Широко распахнутыми глазами она наблюдала за быстрой сменой противоречивых чувств на его лице. Наконец он выдохнул и отошел от нее.

— Ваша ванна стынет.

Сторм пыталась побороть чувство огромного разочарования.

— Я не хочу принимать ванну, — сказала она, не в состоянии удержаться, чтобы не глянуть ниже пояса: он хотел ее! Если и не сознательно, то уж по крайней мере физически. Этою она не могла понять. Хуже того, она поняла, что сама испытывает чувство обиды.

Он отвернулся и подвинул ей стул. Стол был накрыт, тарелки прикрыты крышками, чтобы еда не стыла. Он как будто внимательно разглядывал стол; костяшки вцепившихся в спинку стула пальцев побелели. Сторм не шелохнулась.

— Тогда давайте есть, — сказал он, не глядя на нее.

Она не ела весь день, и вчера вечером тоже, и от источавшихся кушаньями восхитительных ароматов ее желудок сжимался в предвкушении пиршества. Бретт снял крышки с тарелок, и Сторм села, радуясь возможности не только поесть, но и отвлечься. Не глядя на Бретта — ей не хотелось его видеть, — она принялась за еду.