Хэзард снова помолчал, словно обдумывая возможные ответы, потом спросил:

— А ты собираешься уступить этому молодому клерку, который так давно смотрит на тебя голодными глазами?

— Не увиливай от разговора, Хэзард!

Он пожал плечами и насмешливо улыбнулся.

— Твой поклонник теперь так грозно на меня поглядывает. Я ожидаю, что этот молокосос вот-вот вызовет меня на дуэль.

— Этот «молокосос», как ты его называешь, всего на четыре года моложе тебя.

Веки Хэзарда дрогнули, и хотя его голос звучал беззаботно, в темных глазах притаилась тоска.

Роза тут же с грустью вспомнила те времена, когда они занимались любовью. С несколько ироничной нежностью Хэзард поинтересовался:

— Значит, ты его все-таки пожалела?

— Не в том смысле, как ты думаешь.

— А в каком же еще? Мой опыт подсказывает…

— Его не за что жалеть. Он ведет обеспеченную, спокойную жизнь.

— А мы с тобой — нет, — насмешливо заметил Хэзард.

— Мы с тобой — нет…

Хэзард снисходительно улыбнулся. Собственная короткая жизнь вдруг показалась ему суровой, безжалостной, грубой. По сравнению с этим даже пережитое Розой бледнело.

— Ты очень милая, Роза, — сказал он как добрый дядюшка, хотя они были ровесниками. — По-моему, тебе следует пожалеть этого молодого клерка.

— А тебе следует пожалеть твою женщину! Почему бы тебе не поехать за ней и не привезти ее обратно?

Глаза Хэзарда встретились с фиалковыми глазами Розы, и он долго не отводил взгляд. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно и сдержанно:

— Венеция Брэддок была всего лишь пешкой в игре. Пешкой в той игре, которую они проиграли, поскольку я все еще жив. И поэтому пешка больше никому не нужна — ни мне, ни им, никому другому.

— Я говорю не о шахте, Хэзард. Не об этом проклятом золоте, которое приносит всем только несчастья!

На его губах мелькнуло некое подобие улыбки, но глаза оставались леденяще холодными.

— Ты слишком романтична, Роза. Повторяю: все это было только игрой — «Буль Майнинг» против Джона Хэзарда Блэка. Теперь мы квиты. У меня осталась моя шахта, а компания получила назад Венецию Брэддок.

— Ты уверен? Хэзард пожал плечами.

— Надеюсь, они не дадут мой адрес еще какой-нибудь девице, чтобы заполучить мои участки. От этой было куда больше хлопот, чем она того стоила.

— Забудь наконец о шахте, Хэзард! Ты уверен насчет Венеции Брэддок?

Розе очень хотелось поверить, что Венеция больше не интересует Хэзарда, так как у нее на него были свои виды. Но она слишком долго общалась с людьми, чтобы считать ответы Хэзарда правдой.

— Я уверен, — мрачно заявил он, размышляя о том, что любовь к Венеции поставила под угрозу не только его собственную жизнь, но и существование его клана. — Должен признать, что это было довольно занимательно. У нее моральные принципы тигрицы из джунглей, но в этом есть своя прелесть. К несчастью, она так же, как тигрица, любит охотиться, что едва не стоило мне жизни. Впрочем, это только подтверждает то, что я и так уже знал о бледнолицых. Никогда не обращай внимания на слова всегда следи за пальцем, который лежит на спусковом крючке. Тебя, разумеется, я не имею в виду. — Хэзард улыбнулся. — Подумай сама: может быть…

— Что? — спокойно спросила Роза.

— Как ты думаешь, у моего ребенка могут быть огненнорыжие волосы? — В его глазах снова появилось тоскливое выражение. — Еще не слишком рано для выпивки? Рука сегодня чертовски болит.

Хэзард растянулся на диване в гостиной Розы. Настроение у него было хуже некуда. Он даже не замечал, как крепко его пальцы вцепились в бокал с коньяком, а Роза боялась, что стекло вот-вот разлетится вдребезги. Забыв о золотистом напитке, Хэзард размышлял о том, что бы он стал делать, если бы Венеция не уехала таким вот образом и ему пришлось бы выбирать между своим кланом и ею. Разумеется, клан должен стоять на первом месте! Разумеется… Он одним глотком выпил свой коньяк.

— Налить тебе еще? — спросила Роза.

Хэзард тяжело вздохнул, его пальцы разжались немного, он расслабился и с виноватой улыбкой взглянул на нее.

— Прости меня.

— Тебе не за что извиняться, — заметила Роза, снова наливая ему коньяк. — У каждого бывают плохие дни.

Хэзард рассмеялся.

— Плохие дни? Мне нравится твой оптимизм, Роза.

«Какая, в сущности, банальность! — думал он, поднося бокал к губам. — Вождь племени отдает предпочтение любимой женщине, и духи немедленно карают его за это…» Хэзард прекрасно понимал, что из-за любви к Венеции Брэддок забыл о своем долге. И знал, что в любом случае дело не могло кончиться иначе: уж слишком они были разные люди…

В это утро Хэзард выпил большую часть бутылки, но хороший коньяк не смог прогнать прекрасные образы, сладкие воспоминания — и старые вопросы, на которые он теперь получил ответ.

33

Только через две недели пребывания в доме Розы Хэзард впервые смог пошевелить пальцами сломанной руки, не покрываясь при этом холодным липким потом от боли. В тот же день в Бостоне, в кабинете Кертиса Адамса, было оглашено завещание Уильяма Брэддока. Услышав распоряжения покойного мужа, Миллисент Брэддок вне себя от возмущения вскочила на ноги.

— Не может быть! Это наверняка какая-то ошибка! — выкрикнула она.

Кертис Адамс был не только адвокатом Билли Брэддока, но и его другом. Он знал, что никакой ошибки нет. К тому же обстоятельства смерти полковника и появление «кузена» Миллисент только подтвердили в его глазах мнение Брэддока о своей жене. Не то чтобы ее оставили совсем без денег. Как вдова полковника, Миллисент могла жить в его доме столько, сколько пожелает, ежемесячно получая приличное содержание. Кертис подумал, что сам бы он никогда не проявил такой щедрости. Но у Билли было более доброе сердце, чем у него.

— Я хочу оспорить это завещание! — заявила Миллисент. Ярость зажгла красные пятна на ее щеках.

Кертис аккуратно сложил руки на полированной крышке стола.

— Но оно совершенно законно, Миллисент.

— И все-таки я его опротестую! Я уверена, что найду судью, который не согласится с вашим мнением.

— Вы можете поступать, как вам будет угодно. — Адвокат повернулся к Венеции: — Вы останетесь на Бикон-стрит?

— Недолго. Я собираюсь вернуться в Монтану, — спокойно ответила она.

Хотя подруги сочувствовали Венеции в связи со смертью отца и навещали ее, а поклонники присылали ежедневно такое количество цветов, что хватило бы на весь Бостон, она все равно скучала по родным местам Хэзарда. Ей хотелось быть поближе к нему, хотелось, чтобы его ребенок вырос на той же земле, где Хэзард провел свою юность.

Венеция была одета в черный шелк, кожа ее казалась фарфоровой, а под глазами залегли глубокие тени, но, как ни странно, траур только подчеркнул ее красоту. Без украшений, бледная, с простой прической и огромными печальными глазами на похудевшем лице, она все равно оставалась красавицей и могла любого мужчину свести с ума. Никто из них не отказался бы утешить Венецию Брэддок в ее горе. Но Хэзард навсегда лишил остальных мужчин привлекательности в глазах Венеции. По сравнению с ним все они казались ей пресными. Хэзард — непредсказуемый, необузданный — заполнил собой ее мир.

— Это просто смешно! — немедленно вмешалась Миллисент. — Ты останешься в Бостоне, здесь твое место.

— Я поеду туда, куда захочу, мама, — Венеция посмотрела на мать серьезно, холодно и очень спокойно.

— Это мы еще посмотрим! — зловеще пообещала Миллисент.

Она бросила на дочь взгляд, преисполненный такой дикой ненависти, что Венеция даже вздрогнула. Миллисент никогда раньше так открыто не проявляла своих чувств, но сейчас она была в ярости. Она ненавидела всех — своего покойного мужа, Кертиса Адамса, собственную дочь, — все и вся, что оказалось на ее пути к наследству. Ведь только ради него она так расчетливо вышла замуж двадцать лет назад!

Миссис Брэддок набрала в легкие побольше воздуха и уже собралась было наброситься на дочь, но тут вмешался Янси Стрэхэн. Его голос звучал спокойно, но глаза казались осколками льда.

— Не стоит спешить, ты слишком расстроена, — Янси взял Миллисент за руку. — Ее рана еще свежа, — объяснил он Кертису Адамсу.

На самом деле Янси из последних сил старался сдержать собственный гнев. Он был так близок к богатству на этот раз… Двадцать два миллиона долларов! И все получила Венеция. Проклятая сучка! Она, вероятно, давно все знала, потому что ничуть не удивилась…

И тут ему в голову пришла блестящая идея. Рассыпавшись в извинениях перед адвокатом, проявляя чудеса южной благовоспитанности, он вывел Миллисент из кабинета Адамса.

Венеция осталась, чтобы подписать необходимые бумаги. Впервые она по-настоящему испугалась за своего ребенка: никогда еще она не встречалась с такой ненавистью и такой яростью. А когда так ненавидят, недалеко и до убийства…


Вернувшись от Адамса, Венеция тут же поднялась в свою комнату, и Янси ничего не стоило запереть дверь снаружи. Тем временем Миллисент вызвала Ханну в гостиную и объявила ей, что Венеция уехала в Монтану сразу после вскрытия завещания.

— Но этого не может быть! — старая служанка не верила своим ушам. — Мисс Венеция не могла уехать, не сказав мне ни слова!

— Она просила меня поговорить с тобой. Бедная девочка была такой подавленной все эти дни, ты же знаешь. Я думаю, она мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться. Я пыталась отговорить ее, но безуспешно. Венеция всегда была своевольна… Но ты не должна беспокоиться о ней: отец оставил ей все состояние, и теперь она более независима, чем когда-либо. Если ты мне не веришь, можешь спросить у Кертиса Адамса. Он сам помогал ей сесть в наемный экипаж. — Миллисент осторожно промокнула глаза вышитым платочком. — В последнее время на долю моей дочери выпало столько несчастий, — пробормотала она. — Так ты будешь говорить с Адамсом?

Это был хорошо продуманный блеф.

Когда Миллисент упомянула имя Адамса, Ханна сразу почувствовала себя спокойнее. Она знала, что этот человек многие годы был другом полковника, а Венеция и в самом деле целыми днями только и говорила о возвращении в Монтану.

— Бедное дитя, — вздохнула Ханна. — Она хотела, чтобы ее ребенок родился в этом диком краю…

В огромной гостиной повисла мертвая тишина, нарушаемая только тиканьем часов на камине. Ханна поняла, что выдала секрет, но отступать было поздно.

— Мисс Венеция еще не сказала вам о ребенке? — прошептала она.

Миллисент первой пришла в себя.

— Нет, но тогда становится еще более понятным… этот ее внезапный отъезд. Очевидно, бедняжка захотела немедленно уехать из Бостона, чтобы не опозорить нас. Но неужели она могла подумать, что мы откажемся от нее? — в голосе миссис Брэддок слышалась искренняя забота. На губах появилась понимающая материнская улыбка. — Мы обе знаем, как упряма Венеция. Но тебе незачем волноваться, Ханна. С миллионами ее отца малышка сумеет обеспечить себе спокойную жизнь, где бы она ни оказалась.

— Я надеюсь, ребенок вернет ей покой…

Ханна думала только о счастье Венеции и не замечала ничего другого. Раз ей потребовалось уехать немедленно, что ж, старая Ханна все понимает: девочка каждую ночь оплакивала отца своего ребенка.

— Я уверена, что так и будет, Ханна. Кстати, полковник завещал тебе ежегодную ренту, и Венеция попросила меня выдать тебе деньги за год вперед. Что ты предпочитаешь, чек или наличные?

Но старая служанка, казалось, не слышала ее.

— Когда мисс Венеция пришлет вам свой адрес, вы меня известите? Я поживу какое-то время у моей сестры в Ланкастере. Я оставлю вам адрес. — И Ханна аккуратно написала название улицы и номер дома на листке бумаги, который ей дала Миллисент.

— Здесь твоя записка и будет лежать. — Миллисент положила листок на бюро и сверху поставила кусок итальянского хрусталя. — Я думаю, что мы получим от нее известия недели через три-четыре. Спасибо тебе, Ханна, за все эти долгие годы преданной службы. Если бы полковник был жив, он бы присоединился к моей благодарности, я в этом уверена. Сейчас я попрошу Янси помочь тебе уложить вещи, а сама тем временем выпишу чек на половину суммы ежегодной ренты. Вторую половину я выдам тебе наличными. Ты довольна, Ханна?

— Премного вам благодарна, мэм, но я сама могу собрать свои вещи.

Спустя совсем немного времени Янси, воплощенная любезность и услужливость, проводил Ханну до кареты, подъехавшей к боковому входу, проследил за тем, чтобы все ее вещи были погружены, сказал кучеру, куда ехать, и помахал Ханне на прощание рукой.

Но пожилая женщина не попалась на крючок этой нарочитой вежливости. Она отлично знала, что этим двоим все равно, жива она или умерла, а если Венеция уехала, то ей больше незачем оставаться в этом доме.


Янси вернулся в гостиную, предусмотрительно закрыл двойные двери, прислонился к ним и улыбнулся.