Тамара Лей - Пламя страсти

— Я помню.

Подняв руку, Ахмед показал Лайму пакеты.

— Я возьму их с собой. Что же касается всех остальных… — он протянул барону свернутый пергамент, — я записал, как и в каких количествах смешивать порошки.

Лайм взял пергамент.

— И что я должен делать?

— Четыре раза в день смесь следует бросать в камины, расположенные в зале и на кухне. Часть необходимо раздать селянам, чтобы они тоже бросали порошки в огонь.

Об использовании мышьяка и серы в борьбе с чумой ходили разные слухи. Одни говорили, что благодаря им можно было уменьшить риск заболеть, другие, напротив, утверждали, что сжигание подобной смеси не дает ничего, кроме запаха. В любом случае, нельзя сказать, что сера, с чем бы ее не смешали, пахла приятно.

Почувствовав сомнение лорда Фока, араб с непривычной горячностью схватил его за руку.

— Доверься мне, друг мой. Многие надо мной смеялись, но мои методы приносили облегчение.

— Вы хотите сказать, что это поможет удержать чуму на расстоянии и не допустить сюда? — поинтересовался Лайм.

Ахмед печально покачал головой.

— Нет, к сожалению, она все равно придет. Но зато заберет с собой меньше людей, чем могла бы. Вы сделаете то, о чем я прошу?

Решив, что ничего не потеряет, если выполнит просьбу араба, Лайм согласился.

— Сделаю.

Лекарь благодарно улыбнулся и молча покинул зал.

Задумчиво глядя ему вслед, барон похлопал свернутым пергаментом по ладони. Еще несколько недель назад селянам сообщили, что их станет лечить араб. Тогда никто не стал возражать, но сейчас Лайм почувствовал, что многие не доверяют Ахмеду.

— Я искренне сожалею, Джослин, — пробормотал он, понимая, что без него ей придется туго. В следующее мгновение мужчина чуть не рассмеялся вслух. Из всех женщин, которых он когда-либо знал, ни одна не могла бы сравниться с Джослин по силе духа.

С ней ничего не случится, она выдержит все. А когда худшее останется позади, он, Лайм, снова будет рядом с ней, даже если королева Филиппа так и не ответит на его прошение.

Лайм с надеждой смотрел в будущее и решил вскоре отправить королеве еще одно послание.

Лайм получил ответ на послание, отправленное в Эшлингфорд вместе с порошками, только через две недели.

«Наш лекарь сбежал, — писал сэр Хью. — Но нас это не огорчило, так как он не мог сделать ничего для того, чтобы остановить распространение смертельно опасной болезни».

В Торнмиде дела обстояли иначе. Вначале Ахмеда встретили недоверчиво и враждебно, но отношение к нему быстро менялось. Все больше и больше людей начинали смотреть на лекаря как на избавителя, посланного Богом. Правда, число умерших достигло уже восемнадцати, но зато среди заболевших чумой появились первые семеро, которые благодаря усилиям араба-иноверца полностью выздоровели, что казалось невероятным. Лорд Фок был и рад, и огорчен одновременно. После четырех дней метаний в горячке пришел в сознание Эмрис, несмотря но то, что его тело еще покрывали нарывы. Но Майкл уже покоился в земле. Лайм похоронил его своими руками.

Воспоминания о том дне причиняли мужчине острую боль. Перед глазами до сих пор стояло безжизненное детское тельце, лежащее на руках Ахмеда. Лайм судорожно зажмурился. Ему хотелось кричать от отчаяния и бессилия. Неимоверным усилием воли он отогнал от себя мысли о Майкле. Хватит терзать душу. Жизнь продолжалась, и его, лорда Фока, ждали другие дела и неразрешенные проблемы. Такие, как Эшлингфорд.

Итак, что же сейчас самое важное? Сэр Хью сообщал, что порошок бросали в камины замка и деревенских домов. И хотя люди продолжали умирать, заболевших стало значительно меньше. Управляющий просил прислать еще порошка, так как его запасы подходили к концу.

Утром лорд Фок решил отправиться в Эшлингфорд, зная, что может сделать для жителей баронства нечто большее, чем просто прислать еще чудодейственного лекарства араба. С другой стороны, его решение могло тяжело отразиться на Торнмиде. Но Лайм успокаивал себя тем, что Ахмед, которого он намеревался взять с собой в Эшлингфорд, через несколько дней должен был снова вернуться в Торнмид.

Джослин вошла в спальню и, невольно залюбовавшись увиденным, остановилась на пороге. Оливер лежал на кровати и вполголоса разговаривал с деревянным солдатиком, время от времени изображая фырканье боевого коня. Эмма, сидевшая в кресле напротив камина, казалось, спала. Насторожившись, молодая мать нахмурилась: обычно няня не оставляла мальчика без присмотра, даже если он находился рядом с ней.

— Эмма! — позвала она старую служанку, торопливо приближаясь к креслу.

Услышав голос Джослин, Оливер положил голову на вытянутую руку и посмотрел на мать.

— Она не очень хорошо себя чувствует.

От дурного предчувствия у женщины перехватило дыхание. «Нет, не может быть, — попыталась успокоить себя она. — Наверное, Эмма что-то съела». И все-таки…

— Оливер, спустись, пожалуйста, в зал и попроси кого-нибудь подняться сюда, — с трудом скрывая тревогу, попросила мать.

— Хорошо, — согласился Оливер и начал вставать с кровати.

— Затем зайди на кухню и скажи повару, что я разрешила тебе съесть что-нибудь сладкое.

— Ага!

Снова переведя взгляд на Эмму, Джослин заметила, что лицо женщины раскраснелось. Остановившись перед креслом, хозяйка Эшлингфорда затаила дыхание. Только бы не чума! Что угодно, только бы не чума!

— Эмма!

Не получив ответа, Джослин слегка тряхнула служанку за плечо. Та неохотно открыла глаза.

— Я не знаю, что… — начала она, потом, замолчав, тряхнула головой. — Я тут пригрелась, моя госпожа. Но все мое тело болит так, словно меня избили.

— У вас есть… нарывы или опухоли?

Старая няня попыталась встать.

— Нет, моя госпожа, это не чума, — уверенно заявила она. — Просто лихорадка. Думаю, она пройдет через день или два.

Однако Джослин не разделяла уверенности служанки.

— Я бы хотела ощупать ваши подмышки. Вы позволите?

Эмма нахмурилась.

— Вы не верите мне?

— Я не обвиняю вас во лжи, — поспешно заверила госпожа. — Я знаю, что вы не стали бы обманывать меня. И все-таки следует убедиться, что мы имеем дело не с чумой.

Кивнув головой, старая женщина послушно подняла одну руку, позволяя Джослин осмотреть ее.

Ничего!

— Теперь поднимите другую, — попросила хозяйка Эшлингфорда.

Служанка повиновалась.

Вскоре пальцы Джослин нащупали небольшое уплотнение. Сомнений не оставалось: Эмма стала еще одной жертвой чумы.

— Ой, осторожнее, — воскликнула она, отказываясь верить в очевидное.

Усилием воли пытаясь сдержать слезы, набежавшие на глаза, молодая вдова ласково положила руку на плечо старой няни.

— Нам придется отвезти вас в Белл-Глен.

Эмма бессильно уронила голову на спинку кресла.

— Это Господь наказал меня, — пробормотала она. — За ложь.

Джослин хотела успокоить ее, но за спиной раздался тонкий голосок Оливера, — Мама, а с Эммой ничего не случится?

Решив, что сын уже вернулся из зала, она оглянулась. К ее великому удивлению, мальчик так и не вставал с кровати.

— Оливер, я же просила тебя спуститься вниз, — дрожащим от страха голосом напомнила мать.

— Но мне плохо, — пожаловался ребенок. — У меня тоже лихорадка.

Слова сына снова и снова звучали в голове Джослин, каждый раз все громче и громче. Ее сердце судорожно сжалось от страшного предчувствия. О, Боже, только не ее мальчик! Господи, только не ее малыш!

— Лихорадка? — в ужасе переспросила Эмма. — Не может быть!

В следующее мгновение Джослин почувствовала, что ее ноги стали, словно ватные. Чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кресла.

— Во всем виноваты сладости. Он съел их слишком много утром, — чуть не плача, сказала Эмма.

У Джослин невольно вырвался стон отчаяния.

— Мама! — испуганно воскликнул Оливер.

Джослин так и подмывало броситься к нему, сжать его в объятиях и убежать куда глаза глядят. Но, боясь еще сильнее напугать сына, она усилием воли сдержала порыв. Склонив голову, женщина начала беспокойно покачиваться то вперед, то назад. Нет, она не заплачет! Не имеет права заплакать!

— Пить! — неожиданно попросил Оливер.

Вскинув голову, Джослин заставила себя улыбнуться, затем, шагнув к кровати, опустилась на тюфяк и, протянув руку, ласково убрала золотисто-рыжий локон со лба сына. Ее пальцы ощутили жар, исходивший от его тела.

— Что тебе принести? — с трудом сохраняя самообладание, спросила она.

Оливер еще крепче прижал деревянного волчка, которого не выпускал из рук, к груди.

— Молоко с медом, — прошептал он. — Только холодное, мама.

Улыбка Джослин померкла.

— Хорошо, милый. Я обязательно принесу тебе молоко, но сначала уложу тебя на подушку.

Мальчик не стал возражать.

Подхватив сына под руки, мать повернула сына и опустила его голову на подушку. Ее пальцы не обнаружили уплотнений под мышками Оливера. Однако радоваться было рано, предстояло еще убедиться, что и в паху у него нет опухолей. Старательно скрывая страх и отчаяние, Джослин решила сделать это позднее.

Прижав губы ко лбу ребенка, она поняла, что у него очень сильный жар.

— Я вернусь через минуту. С молоком.

— Я сильно болен, да, мама?

Губы Джослин снова изогнулись в фальшивой улыбке.

— Нет, совсем немножко. Скоро, очень скоро ты поправишься. А теперь я схожу на кухню.

Направляясь к двери, она оглянулась. Хотя Эмма отвернулась, на ее морщинистом лице молодая мать заметила слезы. Служанка молча рыдала, оплакивая не столько свою участь, сколько жизнь Оливера.

Не вымолвив больше ни слова, Джослин вышла из комнаты, но, пройдя половину лестницы, остановилась и, повернувшись лицом к стене, медленно опустилась на колени.

— Почему? — еле сдерживая рыдания, прошептала она. — Почему?

Слезы, казалось, жгли ей глаза, к горлу подкатил ком. Нет, она не должна плакать, не должна показывать Оливеру свой страх. Мать обязана быть сильной.

Уронив голову на грудь, Джослин до боли закусила губу. Чем она провинилась перед Господом? За что он наказывал ее? Какой грех она совершила, что Оливер…

В следующую секунду женщина будто окаменела. Лайм! Сквозь боль, затуманившую рассудок, в сознание проник вкрадчивый голос, напоминавший о грехе.

Сложив руки в молитве, она горячо зашептала:

— О, Всемогущий, накажи меня! Возьми мою жизнь, но не жизнь сына.

Однако в глубине души Джослин осознавала, что никакие мольбы не могли спасти ее мальчика от чумы, как не спасли множество людей, уже умерших от неизлечимой болезни. Поднявшись на ноги, она тяжело вздохнула.

— Моя госпожа, — послышался откуда-то снизу мягкий неуверенный голос. — Ваш сын?

Джослин перевела взгляд на служанку, стоявшую в дюжине шагов от нее.

— Да. И Эмма.

— Вы хотите, чтобы я позвала на помощь людей?

Джослин с болью в душе подумала о том, что Эмму и Оливера заберут в Белл-Глен.

— Сначала я должна принести сыну молоко с медом.

— Я сама принесу ему пить, моя госпожа.

— И не забудь что-нибудь для Эммы.

Служанка поклонилась, торопливо спустилась вниз по ступенькам и скрылась из вида.

— Какое уродливое место для смерти, — прошептала Эмма, с трудом шевеля потрескавшимися губами.

Хозяйка Эшлингфорда посмотрела на нее.

— Вы хотите пить? — спросила она.

Со вчерашнего дня молодая мать не отходила от сына, и сейчас ей не хотелось оставлять Оливера одного, но она понимала, что кроме нее ухаживать за Эммой некому. Отец Уоррен и двое монахов — третий уже умер — пытались, как могли, облегчить страдания других больных.

— Я ведь должна хотеть пить, не так ли? — задыхаясь, спросила старая служанка. — Наверное, действительно хочу.

Джослин кивнула головой.

— Я принесу воды.

Наклонившись, она разгладила влажную тряпку, лежавшую на горячем лбу Оливера. Хотя жар у мальчика не спадал, он наконец-то заснул. Всю ночь и все утро ребенок беспокойно крутился, а затем, когда на его теле появились нарывы, его начало трясти в лихорадке.

— Я скоро вернусь, — ласково прошептала Джослин, зная, что сын не слышит ее.

Подойдя к столу, который стоял между двумя кроватями, она наполнила кружку водой. Однако Эмма сделала только глоток.

— Вам нужно выпить еще, — посоветовала молодая госпожа.

— Достаточно, — отказалась старая служанка и отвернулась.

Тяжело вздохнув, Джослин вернулась к столу и поставила на него кружку. В этот момент ей на глаза попался маленький пакетик с порошком. Вспомнив, что пора бросить смесь в камин, она, желая убедиться в том, что Оливер спит, оглянулась, потом взяла пакетик и направилась к огню. Высыпав часть порошка на ладонь, женщина бросила его в камин. В мгновение ока пламя взметнулось вверх, его язычки радостно заплясали на поленьях. В воздухе появился резкий запах серы.