Ирландия

Половина шестого вечера


До заката солнца оставалось еще много времени, но холмы Уиклоу окрасились в лиловый цвет в лучах заходящего солнца. О'Лэйри был зачарован видом холмов, от свежего деревенского воздуха у него слегка кружилась голова. Он ведь родился на запруженных народом улицах Дублина и все шестнадцать лет своей жизни провел в городских переулках. Открытое пространство было для него чем-то чужим, неестественным, непривычным.

Он поднялся по тропе, по которой направлялся сюда, на вершину одного из высоких холмов и стоял теперь, обозревая длинную узкую долину внизу. Перед ним, как на ладони, лежало имение Глэнкри. Он мог видеть огромный особняк, сложенный из серого гранита, множество крытых черепицей крыш и печных труб. Дом был окружен разными пристройками, амбарами, хижинами. Он не понимал, к чему им столько домов. Но может вскорости и поймет.

О'Лэйри стоял, раздираемый противоречиями: желанием сбежать вниз, и страхом. И выбрал компромиссное решение, усевшись на скалу, подложив под спину свой дорожный мешок, принялся расшнуровывать ботинки. В один из ботинков попал маленький камешек, и он терпел его с тех пор, как ушел из Дублина. Вначале не обращать на него внимание не составляло труда, в первые часы ему приходилось постоянно озираться и с бьющимся сердцем напряженно вглядываться и прислушиваться – все казалось ему угрожающим и подозрительным.

Сейчас он еще раз оглянулся назад, не ожидая, впрочем, никого увидеть, кто мог бы за ним следить. Он расстался с фениями, во всяком случае, на какое-то время. Сколько же это времени продлится? Он не имел ни малейшего понятия о том, что будет с ним, сколько бы об этом ни думал. Даже тогда, когда Пэдди Шэй объявил ему, что никакой совет не поручал ему отправиться в Глэнкри и они вообще этого делать не собирались и не желали, чтобы он был там.

Он вытряхнул камешек из ботинка, потом одел его и снова сидел, глядя вниз на долину, на холмы, на этот незнакомый новый пейзаж.

– Разве не за это мы сражаемся?

Звук собственного голоса показался ему странным и пугающим. О'Лэйри вскочил и еще раз проверил, не следит ли за ним кто. Потом громко расхохотался от своей глупости.

– За это, – ответил он на свой собственный вопрос. Потом уже гораздо громче продолжал: – Да, мы сражаемся за это, за Ирландию, прекрасную и свободную. И за то, чтобы каждый мог делать все, что захочет.

О'Лэйри встал и поправил мешок на спине. Где-то недалеко пела птица, он остановился, прислушался, затем отправился вниз, к имению. Может быть, он немного опоздал, может быть, главный агент скажет ему, что больше работы для него нет. Ну и что? Полно других мест и другой работы. В любом случае он свободен.

– Свобода, – произнес он. – Молодой свободный ирландец. – А что еще человеку просить от Бога? Какого большего благословения?


Лондон

Десять тридцать вечера


На вокзале Виктория большая толпа ожидала посадки на поезд в Кале. – Когда я была ребенком, то не понимала, как поезда могут ходить через Кале. Мне всегда казалось, что они где-то по пути должны превращаться в корабли, а потом на суше снова преображаться в поезда.

Беатрис рассмеялась. Она раскраснелась от возбуждения и переполнявшего ее счастья. Ее довольно неуклюжее тело колыхалось в красном шелке и черных кружевах ее платья.

– Франсиско обрадуется, когда, наконец, ты окажешься дома? – спросила ее Лила. – Наверняка. Минут на пять. Это меня не волнует. Когда я выложу ему все то, что касается обустройства нашего будущего, он поспешит избавиться от меня, как избавился от своего банка, и…

К ним подошел Шэррик, прервав эту полу восторженную тираду Беатрис.

– Вот ваши билеты. Все в порядке. – С этими словами он вручил Беатрис целую горсть разноцветных билетов. – Вот это билет на место в пятом купе. Я уже предупредил проводника, он проследит, чтобы у вас было все в порядке. Вот эти синие билеты – в спальный вагон до Севильи. Там вам предстоит сесть на поезд до Кордовы.

– Благодарю вас, лорд Шэррик. Вы очень любезны.

– Я полагал, вы согласились называть меня по имени, – сказал он, подмигнув ей.

– Да, согласилась. Благодарю вас, Фергус. – Она повернулась к Лиле. – Насколько полезным может быть мужчина, правда, дорогая? Настоящий мужчина, конечно. Не тот, который только и знает, что трах-бах… Вот, например, лорд Шэррик. Он не из тех, которые ни о чем, кроме этого, не думают.

Улыбка застыла на лице Лилы. Она посмотрела на Шэррика. Он выглядел немного озадаченно, но ни в коем случае не был шокирован. Скорее всего, так и не понял, что хотела сказать Беатрис.

– Да, да, – быстро проговорила она. – Ты права, дорогая. А теперь тебе пора идти в вагон.

Они проводили Беатрис к вагону и, войдя в него, доставили ее прямо в уютное маленькое купе, в котором ей предстояло ехать до самого Парижа, где она должна была пересесть на поезд до Испании. Прибыл и проводник, который пообещал приготовить постель, как только мадам соизволит пожелать отойти ко сну, и что завтрак будет подан в семь.

– Ты ничего не забыла? – обеспокоенно спросила Лила. – Может быть, мне следовало поехать с тобой до…

– У меня все в полном порядке, – ответила с улыбкой Беатрис.

– Мне очень нравится путешествовать. Я же тебе говорила. Вот теперь я буду путешествовать и путешествовать, пока эти путешествия не измотают настолько, что меня потянет домой. Вот тогда я приобрету для себя маленький домик в Кордове и займусь тем, что буду присматривать за Майклом и его ребятишками. Ведь они у него будут?

– Конечно, будут. – Лила прижалась щекой к щеке своей золовки. – И никаких трахов-бахов, – прошептала она ей в ухо.

– Но для тебя, для тебя-то пора этих самых трахов-бахов только начинается. И причем, очень, очень славных.

Беатрис выкатила глаза и кивнула в сторону лорда Шэррика, стоявшего в узком проходе вагона.

– Ты невозможна, Беатрис, – улыбаясь, проговорила Лила. – До скорого, – добавила она по-испански.

– О чем это она говорила, стоя на платформе? – полюбопытствовал Шэррик, когда они, оставшись вдвоем, пробирались через толпу отъезжавших и провожавших.

– Да так, ничего особенного. Обычные женские тайны. Шутки. Только и всего.

– Трах-бах. Вообще, это звучит весьма описательно. Полагаю, что догадываюсь, что это должно означать.

– Да не можешь ты ни о чем догадываться, – Лила едва сдерживала смех. – И нечего пытаться.

Он хмыкнул.

– Хорошо, не буду. – Шэррик дал ей опереться на него. – Знаешь что, – он чуть наклонился к ней. – Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?

– Чего?

– Чтобы сейчас мы вместе отправились в путешествие. На поиски приключений. Ты когда-нибудь была в Индии?

– Никогда.

– Махараджа Джайпура – мой приятель. Он хочет, чтобы я приехал туда к нему поохотиться на тигров. Я мечтаю взять тебя с собой. Лила, это невероятно! Ты будешь разъезжать верхом на огромном слоне – ты не представляешь, какой он огромный, каким огромным он тебе покажется, когда ты увидишь его собственными глазами. Кроме того, местные жители ставят ему на спину «ховда» – это что-то вроде трона, изумительно украшенного. Потом твой…

– Фергус, перестань болтать, прошу тебя. Выслушай меня…

Они уже вышли из здания вокзала и подходили к экипажу Шэррика, ожидавшему их.

– Я слушаю тебя. Я всегда тебя слушаю.

– Речь идет о Майкле. И еще об одной женщине. Жене Тимоти, хотя сейчас ее уже можно называть вдовой Тимоти.

– Гмм-м… да, вероятно, вдовой. Послушай, какой прекрасный вечер! Может быть, ты отважишься на прогулку?

– Да, с удовольствием.

Он сделал знак кучеру, тот подошел и они обменялись несколькими словами, потом Шэррик повел Лилу по Виктория-стрит в направлении Парламента.

– Так вот, Бэт, – начала Лила. – На прошлой неделе я отправила ей телеграмму, в которой сообщила, что произошло с Тимом.

– А что побудило тебя сделать это?

– Фергус, не надо прикидываться невинным простачком. Я сообщила ей, что он серьезно болен. Я надеялась, что она сразу же вернется сюда для того, чтобы позаботиться хоть о наследстве своем, по крайней мере, хоть для этого. Она, должно быть, считает, что Тим завещал ей солидное состояние.

– А каков же результат этого твоего маленького вмешательства в ее внутренние дела?

– Не могу сказать, каков. Ведь, если она даже отправилась сюда, до Лондона еще ей за это время не добраться. Поэтому я хочу тебя спросить, не слышал ли ты что-нибудь об этом?

– Нет, об этой молодой леди мне ничего не приходилось слышать. Но зато я слышал, что Тим изменил завещание и ей теперь ничего не достанется – он обвинил ее в нарушении супружеских обязательств и не оставил ей ни одного пенни.

– Черт возьми! – выкрикнула она. И тут же принялась перед ним извиняться. – Прости меня. Но, знаешь, отродье Мур-стрит напоминает о себе иногда, оно ведь достаточно глубоко сидит. Оно скрыто лишь тонким слоем благовоспитанности.

– Мне достаточно хорошо известно об этом отродье с Мур-стрит, как ты изволила выразиться. И я без ума от него. От этого отродья. Неустрашимое отродье Мур-стрит. Так вот, об Индии. Я…

– Фергус, я думать не могу о том, чтобы куда-нибудь ехать, пока не буду совершенно уверена, что Майкл не наделает никаких глупостей и не развалит то, ради чего я столько трудилась.

Они шли по Вестминстерскому мосту. Потом Шэррик подвел ее к перилам и они стали смотреть вниз на черную как тушь Темзу.

– Майкл ведь тоже над этим потрудился изрядно, – сказал он. – Ты не должна представлять все это так, будто ты выковала драгоценный кубок и вручила его своему сыну. Ведь он с самого начала участвовал в подготовке и разработке всего этого огромного плана и свою часть работы он выполнил безусловно блестяще.

– Да, я это понимаю, но…

– Да нет здесь никаких «но», пойми. Он взрослый человек, мужчина, Лила. Тебе хотелось бы, чтобы он был другим? Может быть, таким, как Франсиско?

Она покачала головой, ее взгляд был прикован к Биг-Бену.

– Не думаю, чтобы тебе этого хотелось. Так вот, если ты признаешь за ним право выбора, право быть взрослым, ты должна будешь признать за ним и право выбирать себе в жены ту, которую он считает нужным. И, наконец, понять, что это его дело, а не твое.

– Нет, это мое дело! У него есть обязательства, он дал обещание.

– Твой сын, Лила – человек чести и, я думаю, понимает, как эти обещания выполняются.

Шэррик вспомнил, как послал Бэт Мендоза телеграмму, в которой сообщил ей о смерти Тимоти.

– Предоставь ему поступать так, как он считает нужным, Лила. Дай возможность им обоим стать творцами их судьбы. Тебе самой следует задуматься над твоей будущей судьбой.

Лила повернулась и стояла теперь, опершись о перила моста. Шэррик видел, что она взволнована, он видел, как вздымались и опускались черные кружева, пышно топорщившиеся у нее на платье.

– А какая она, моя судьба, Фергус?

– Я – не провидец. И потом, вероятно, это слово не совсем подходит в данном случае. Судьба. Нет, я назвал бы это будущим. Твоим ближайшим будущим. Вот этот термин здесь вполне уместен.

– И?

– И я в своем хрустальном шаре вижу, как мы с тобой отправляемся в путешествие.

Он ласково прикоснулся пальцем до ее щеки, это было настолько легкое и нежное прикосновение, будто его палец был нематериальным, это было и не прикосновение вовсе, а нежный шепот обещания.

– Сначала Глэнкри, – едва слышно произнес он. – Ведь мы с тобой – ирландцы, Лила, ты и я, нам ведь не запах слаще дымка торфа, для нас нет ничего милее нашего синего ирландского неба. И мы останемся в Глэнкри, пока нам не надоест.

– Ты сказал «сначала». А что потом?

– А потом Индия, как я уже говорил. И мы будем там, пока тебе не захочется куда-нибудь еще. Может быть, в Африку. Или, если ты пожелаешь, в Китай. Мы могли бы, например, доплыть до Гонконга, а потом отправиться вглубь страны – Шанхай, Кантон, Пекин. Это будет великолепно, тебе понравится, я обещаю.

Лила глубоко вздохнула.

– О, Фергус…

– Что, Фергус? Что с тобой? Почему у тебя такой голос?

– Потому, что я уже, наверное, не смогу представить себе такую жизнь, когда можно жить, не имея перед собой никакой цели, не быть захваченным какой-то идеей, по сравнению с которой все остальное – ничто, страстью, которая…

– Я ведь и предлагаю тебе страсть, девочка моя. Не сомневайся в этом. Великую страсть.

Она посмотрела ему прямо в глаза, она, казалось, силилась разглядеть через них его душу.

– Ты предлагаешь мне заменить ненависть любовью, – тихо вымолвила она. – Я знаю. Я хорошо понимаю тебя. Поверь мне, я понимаю тебя.

– И?

Она колебалась.

– Я не знаю. Мне пришлось так долго ненавидеть, что я даже и не знаю, смогу ли я осилить такую перемену. Но мне хотелось бы попытаться. И, если ты проявишь терпение, много терпения, может быть, мне это удастся.