Французское произношение было настолько плохим, что Тони сразу поняла, что поет англичанин.

Высокий куст диких роз отделял ее от певца, и через ветви она могла различить пятна белого цвета.

Голос певца звучал хорошо, несмотря на преувеличенную выразительность, с которой он пел.

Певец закончил на высокой ноте.

– Довольно хорошо для вас, старина, – заметил покровительственно женский голос.

Тони показалось самым удивительным в мире услышать снова английскую речь. В Париже она встречала так мало людей. Женский голос с звучавшей в нем молодостью заставил ее унестись мыслями ко времени пансиона. Она могла бы даже набросать портрет такой девушки – в легком белом платье, с отогнутым большим воротником, в падающей на лицо шляпе, с стройными и изящными ножками.

– Спойте снова, Гуго, – продолжала девушка.

– Ваши постоянные насмешки утомили меня, – ответил тот.

«Приятный голос», – решила Тони, которая в своей приверженности к красоте не могла не быть затронута такой редкой вещью, как прекрасно звучащий голос.

Она заметила, что с нетерпением ждет дальнейших слов, и вдруг поняла, как нехорошо с ее стороны прислушиваться к разговорам посторонних людей.

Она повернулась, чтобы уйти. Легкий шум, который она произвела при своем движении, поднял на ноги собаку с другой стороны куста, собаку, которую Тони не могла видеть. Та обежала куст и с яростным лаем бросилась на нее. На лай собаки выбежал мужчина, который стал звать ее назад.

– Мне очень неприятно, если это грубое животное испугало вас, – произнес он, несколько задыхаясь и наклонившись над собакой. Это был человек, голос которого ей так понравился.

– Я зашла погулять в сад, – сказала она, запинаясь.

Мужчина был красив, изящен и приличен на вид. Он улыбнулся на ее слова:

– Да, правда, ужасно милое местечко, не так ли?

Он пошел рядом с ней по направлению к калитке.

– Я знаю эту виллу много лет.

– Она пустовала очень долго.

– Гвоздики остались такими, как были, – и она указала зонтиком на клумбы, с которых струился сладкий аромат.

– Ужасно милая вещь, эти гвоздики, правда?

– Вы всегда любите употреблять одно и то же прилагательное?

Он посмотрел на нее с удивлением, перешедшим затем в улыбку.

– Знаете, я действительно люблю, – сказал он, продолжая улыбаться ей и заложив руки в карманы. – Но ведь это хорошее английское слово, а я, смею сказать, англичанин до глубины души и чертовски горжусь этим.

– Действительно? До свидания. Спасибо, что вы так рыцарски спасли меня от этой большой и злой собаки.

Она слегка рассмеялась и посмотрела на собаку, у которой одно черное ухо поднялось под кривым углом.

– Опусти свое ушко и будь хорошей, – обратилась она к собаке, повернувшись, чтобы спуститься с холма. Она пошла медленно, со странным ощущением, что незнакомец следит за ней глазами.

Он продолжал стоять у калитки, пока Тони не скрылась из виду.

– Кто эта изящная маленькая дама? – спросила Мериэль Дрю, когда он вернулся.

– Понятия не имею.

– Она удивительно изящна.

– Ее слова вполне соответствуют внешности.

– Да, а что она вам говорила?

– Она спросила меня, прежде всего, располагаю ли я только одним прилагательным «милый» для описательных целей.

– Она сразу, дорогой мой, заметила вашу ограниченность.

– Мне начинает казаться, что я представляю собой злополучный камень, на котором женщины сегодня оттачивают свое остроумие. Не могу понять, кто она такая. По-видимому, хорошо воспитана, и ножки у нее очаровательные.

– Удивительно, как вы, мужчины, всегда так быстро все замечаете!

Он рассмеялся:

– Вы подразумеваете ножки? Да ведь они же первый признак характера, и все зависит от покроя обуви. Ножка женщины, моя дорогая, гораздо важнее, чем ее сложение. Последнее она может скрыть, но форму и размер она изменить не в силах. Я знал заурядную женщину, которая создала себе репутацию красавицы благодаря своим ножкам.

– Вы послушайте только эту таинственную мудрость человека в двадцать один год!

Лакей пришел в сад, чтобы сообщить, что завтрак готов.


Тони, медленно одеваясь, лениво думала о том, кто этот красивый молодой человек и живет ли он в той же гостинице.

Она поехала во Флоренцию и зашла к Сиро выпить чаю. При первом взгляде на зеленую с белым комнату она увидела молодого человека, которого встретила утром. Он сидел за столиком с двумя девушками и пожилой дамой.

Выбирая себе пирожные, которые она брала маленькой двухзубчатой вилкой, она, сама не зная почему, думала о том, поздороваться с ним или нет.

Он повернулся и встретился с ней взглядом. Она выглядела еще более безукоризненно, чем утром.

– Ужасно жарко, не правда ли? – спросил он, подойдя к ней.

– Ужасно мило, скорей, – сказала она, подчеркивая слова.

Он улыбнулся детской улыбкой:

– Вы это хорошо запомнили, я вижу.

Тони кончила выбирать пирожные. Он заметил это и быстро взял у нее из рук тарелку. Этим он задержал на минуту-другую ее уход. Тони показался забавным этот маневр, его спокойствие нравилось ей.

– Сейчас вернусь, – сказал молодой человек через плечо.

У Тони мелькнула мысль, что он, как сказала бы Жоржетта, «прекрасный экземпляр».

Его густые светлые волосы были очень гладко зачесаны назад. Глаза у него были голубые, несколько близко сидящие друг к другу, но очень красивой формы, некруглый подбородок и сильный рот хорошо очерчены.

– Вы позволите мне проводить вас к вашему столику?

– Я, кажется, и не могу отказать в вашей скромной просьбе, раз мой чай у вас.

Он полетел по длинной комнате и поставил тарелку на свободный столик.

– Мне хотелось бы выпить чай вместе с вами.

– Не понимаю, зачем это?

– Я сам не знаю, может быть, это ваше пламенного цвета перо или, – и он смело посмотрел на ее ноги, – белые шведские туфельки. Пожалуйста, не смотрите на меня так строго, вы сами должны согласиться, что только большой дурак может не заметить того, что прекрасно.

Он ушел.

Тони задумчиво ела свой эклер. У этого незнакомого молодого человека был положительно дар речи. Он был из типа совершенно новых для нее людей, и она чувствовала, что он интересует ее. Она вдруг подумала, как это могло случиться, что в течение последних двух лет ее единственными друзьями были де Солн и Жоржетта. Это было так мало, если представить себе, как много должно быть на свете действительно прекрасных людей.

Раз или два девушка с другого столика бросала взгляд на нее. Когда они наконец поднялись, чтобы уйти, молодой человек намеренно обернулся и поклонился ей. Тони почувствовала, что это несколько грубо, и не ответила на поклон.

Кафе Сиро было переполнено, и все столики заняты. В комнату вошла известная актриса в сопровождении мужчины. Они остановились на виду у всех посреди комнаты и стали искать столик. Тони часто приходилось видеть в Париже «Прекрасную Сирену», и она стала присматриваться к ней. Очаровательные очертания фигуры, склад лица – все было совершенством. Великая примадонна медленно подвигалась вперед, мужчина следовал за ней. Это, совершенно явно, был англичанин.

Дама за соседним с Тони столиком сказала:

– Правда, этот сорт женщин не следовало бы пускать сюда?

Тони задумалась над вопросом и, задумавшись, вспомнила то, что ей пришлось читать в юности, переводы с греческого, которые много лет назад она читала на Гросвенор-стрит.

Ей хотелось повернуться и сказать этой даме: «Милый друг, вы очень плохо разбираетесь. Женщины, подобные Сирене, если бы им пришлось выйти замуж в общепринятых формах, опустошили бы свою душу и задохнулись бы. Она не обычная, рядовая маленькая демимонденка, жалкое существо, которое зарабатывает свой хлеб, и не более. Она из тех женщин, что управляют иногда целыми народами и уж во всяком случае всегда сердцами и мыслями больших людей. Клеопатра, Аспазия, Теодора – это все женщины этого типа, женщины того склада, в которых волна жизни бьет высоко. Вы столько же в силах сбить эту волну, как и набегающий морской прилив. Это единственная вещь, из-за которой стоит жить, настойчивая, насыщенная, полная сил жизнь, но только одна женщина из тысячи рождена для такой жизни, и только одна из миллиона находит такую жизнь в браке».

Она вдруг заметила, что апатичный лакей стоит возле ее столика и держит в руках счет. Этот элемент жизненной прозы разогнал поток ее бурных мыслей.

Стоя на улице в ожидании автомобиля, она посмеялась над самой собой.

«Вот это есть результат свободы, результат света и солнца Италии! Как могла я жить все эти годы без возбуждения, без стимулов к чувствованию?» – спрашивала она сама себя с удивлением.

Ладно, все эти годы прошли, а в Париже ее ожидает Жан.

Образ его, маленького, полного сильных чувств, встал перед ее глазами. День был слишком полон блестящих образов для того, чтобы Жан совершенно естественно занял свое место, то место, которое давно принадлежало ему в ее сердце и мыслях.

«Что за проклятье любить красоту! – с раздражением сказала Тони себе. – Мне так хотелось бы иметь здесь друзей. Я чувствую себя совершенно одинокой и все-таки не хочу уезжать обратно».

Ночь была великолепная, тихая и ясная, напоенная ароматом тысячи цветов. Ее благоухание, казалось, звало Тони к себе. Она высунулась из окна своей спальни, отдавшись мягкому дыханию ветерка, дуновение которого ложилось, как ласки, на ее уста. С внезапной быстрой решительностью она накинула на себя мягкий шелковый капот и, тихо спустившись по лестнице, вышла из дома.

«В сад виллы? Почему нет?» Она медленно пошла по направлению к нему. Быстрые страстные воспоминания поднялись в ее душе, когда она вступила в его благоуханную темноту.

Движения ее ног в белых туфлях были неслышны на мшистых тропинках. Она обошла вокруг террасы. Как часто она и Роберт лежали здесь вместе на длинных и широких креслах, перешептываясь, лицом к лицу. Как они любили здесь!

В одном из углов под нависшими ветвями жасмина и теперь стояло кресло.

Она прошла к нему, откинулась в нем и отдалась воспоминаниям. Она жаждала их теперь, она радовалась им, потому что это были больше не воспоминания о Роберте, а удивительные воспоминания о страсти.

И целых десять лет ее жизнь была пуста, лишена всякого вкуса и остроты! Она вдруг присела, крепко прижав руки к груди.

Она завтра уедет обратно в Париж, и пусть Жан женится на ней так скоро, как он захочет. За закрытыми дверьми ее ждала жизнь. Ей оставалось только открыть их, и она была бы подхвачена и поднята высоко на волнах ее полноты. Сияющие глаза Жана, казалось, смотрят в ее глаза.

Не отдавая себе отчета, она протянула вперед руки.

Странные, обжигающие мысли, которых она не знала годами, проникли в ее мозг. Завтра она уедет домой, обратно к Жану, к его ожидающей любви, и они сразу поженятся, и он возьмет ее в Италию, на их медовый месяц.

Медовый месяц, время необузданной игры страсти, и она, окруженная всякой роскошью и обожаемая человеком, который желал ее.

Ей стало казаться, что ее настоящая душа, живая чувственная душа, которая принадлежит Роберту, внезапно пробудилась к жизни: прежние желания, прежние томления, огни, которые его любовь зажгла в ней, еще тлели, ожидая только ласки, только страстного прикосновения, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.

– Напрасно будете вы меня убеждать…

Она резко поднялась с места и слегка вскрикнула, потому что из-за ветвей большого розового куста блеснул свет фонаря.

– Напрасно будете вы меня убеждать, – продолжал певец на террасе. – Кто там? – сказал он, остановившись и подняв свой фонарь. – Неужели? Ведь это же утренняя дама.

Тони рассмеялась.

– О Соломон, ваша мудрость изумляет меня. Он опустил фонарь и, сделав несколько шагов, уселся на ступеньках террасы.

– Я действительно не обнаружил чрезвычайной мудрости, – сказал он, – я думал о вас, если вам угодно знать, в тот самый момент, когда я вас увидел.

Она наклонилась вперед.

– Что вы делаете здесь по ночам, хотела бы я знать?

– Как раз о том же хотел я спросить вас. Мой ответ очень прост: я случайно живу здесь, изволите ли видеть.

– Боже милостивый, а я как раз собиралась дать вам нагоняй за то, что вы ворвались сюда! Оказывается, вам следует наказать меня.

– Но и я не собираюсь гнать вас. Я хочу, чтобы вы остались.

Его смелые глаза блеснули при свете фонаря.

– Вы можете теперь потушить фонарь. Он так и сделал.

– Гораздо приятнее быть одному с вами в темноте.

– Скажите, где вы научились говорить глупости, господин?..

– Меня зовут Гуго Дакр, – быстро ответил он, – и я не говорю глупостей, могу вас уверить. Я сказал то, что я думал.