Лидия Лукьяненко - Плата за любовь

Сколько помню себя — я всегда любила писать: на уроках в школе, на лекциях в институте, в метро, на собраниях, на работе и дома. Писала на клочках бумаги, на квитанциях, в тетрадках и ежедневниках. Писала стихи, рассказы, повести, сказки в стихах, потом теряла или дарила (если стихи), потом — забывала.

Я окончила филологический факультет педагогического института, однако никогда не преподавала в школе. Зато перепробовала много других профессий: я работала экскурсоводом и воспитателем, журналистом и продавцом, секретарем, менеджером и риэлтором. Все эти профессии предполагают постоянное общение с окружающими. Это безумно интересно и дает такую богатую пищу для размышлений, что, пожалуй, уже ради одного этого стоит время от времени менять род занятий.

Когда меня спрашивают, о чем я пишу, я отвечаю: «Конечно, о любви. А о чем еще может писать женщина?» Правда, в наше время женщины пишут о чем угодно — от политических детективов до романов в стиле фэнтези. Но, по-моему, все равно они пишут о любви.

Жизнь в нашем мире дает женщина. Женщина любящая. Поэтому это — неисчерпаемая и благодатная тема. Я отнюдь не претендую на ее особое видение или изложение — я просто пишу о том, что мне близко и интересно, и, если это будет так же близко и интересно моим читателям — я буду безмерно счастлива.

По-моему, книга тогда хороша, когда, читая ее, смеешься и плачешь, а прочитав — загрустишь о том, что она закончилась. И тебя посещают светлые и возвышенные мысли. Ведь литература и призвана будить в нас именно такие чувства.

Она шла по улице. Одна, как всегда. Вечер был холодный, бесснежный и тусклый. Обычный февральский вечер. В липком тумане растекались желтые круги уличных фонарей и суетливые силуэты прохожих, таких же, наверное, озябших и голодных, как она.

Подъезд ее дома терялся в темноте. Снова выкрутили лампочку! Она шагнула, напряженно вслушиваясь в вязкую тишину. Извечный запах всегда открытых парадных — не запах, а просто вонь — преследовал ее и в лифте. Обычно она его не замечала, как привыкла не замечать многих неприятных вещей. Но сегодня и погода, и темнота, и лифт — все было таким унылым и давящим, что ей было не просто грустно, а невыносимо тоскливо. Она устала, замерзла и чувствовала себя такой одинокой и несчастной, что просто жить не хотелось. Она стояла, безвольно прислонившись к стенке лифта, и думала, как это ужасно — всегда возвращаться одной в свою пустую холодную квартиру, где ее никто не ждет. Так же неприятно, как просыпаться ранним утром в холодной комнате, когда за окном дождь или снег, на душе — тоска, а тебе нужно вставать и делать привычные и надоевшие дела. И до того много в жизни досадных мелочей и ненужных обязанностей, что все чаще думаешь: и зачем она нужна — такая жизнь? Но откуда-то из глубины, затюканная безрадостными мыслями, иногда прорывалась мечта о чем-то необыкновенном и прекрасном: «Вот если бы!..» Но она знала, что никакого «если бы» не случится, — просто она едет домой, где ее никто не ждет.

Но оказывается — ее ждали! Когда она в такой же темноте сделала несколько шагов от лифта («Черт бы их побрал — кто ворует все лампочки?»), торопливо вынимая из сумки ключ, то прямо перед своей дверью наткнулась на что-то. Она замерла и попробовала ногой что-то мягкое, человеческое, которое зашевелилось и издало непонятный звук. «Пьяный», — решила она и отступила назад в растерянности. «Пьяный» зашевелился, и в темноте вспыхнул огонек зажигалки, высветив силуэт сидящего на корточках мужчины. Неудивительно, что она не могла пройти — он привалился спиной прямо к ее двери.

— Не пугайтесь, — негромко сказал мужчина, — я не сделаю вам ничего плохого.

Она увидела, что он не пьян. Его лицо было разбито, кровь из рассеченной скулы стекала на белый воротник рубашки, выглядывавшей из-под куртки. Покачиваясь, мужчина встал, и она снова отступила к лестнице — таким показался он ей крупным и высоким.

— Мне нужна ваша помощь. — Он старался быть вежливым, но явно нервничал. Огонек зажигалки вспыхивал все короче и слабее, а мужчина не переставая щелкал, и руки его дрожали. Внизу на лестнице послышался шум — топот, ругань и крики. Мужчина быстро шагнул к ней и, схватив за локоть, подтащил к двери. Она торопливо и послушно открыла дверь, и они юркнули в спасительную тишину квартиры. Несколько минут они стояли в темноте, прислушиваясь к возне на лестничной площадке. Было понятно, что разыскивают ее незваного гостя и явно не с лучшими намерениями.

Когда все стихло, она включила свет, и оба невольно зажмурились.

— Спасибо вам, — тихо сказал мужчина и попытался улыбнуться разбитыми губами.

Она растерянно молчала, не зная, что делать. Прошла, не раздеваясь, в комнату, включила телевизор. Так она делала всегда. Тишина пустой квартиры пугала ее своей неприветливостью. Но и такие нежданные визитеры ее, понятно, тоже не радовали. Мужчина по-прежнему стоял в коридоре с видом побитой собаки и с немым вопросом в глазах. В конце концов, надо на что-то решиться. Она вздохнула и кивнула головой в сторону ванной.

— Пройдите, умойтесь. Я сейчас посмотрю, что у меня есть в аптечке.

Она осторожно обрабатывала раны, украдкой рассматривая незнакомца. Он был молод, наверное, ее ровесник. И, несмотря на разбитое лицо, пожалуй, даже красив.

— Как вас зовут?

— Маша.

— А меня Андрей.

— Ну вот, Андрей, все, что могла, я сделала, — улыбнулась Маша и убрала окровавленные тампоны со стола.

— Не знаю, как благодарить тебя, — перешел он на «ты». — Боюсь показаться назойливым, но, раз ты меня уже выручила, выручай до конца. Можно, я пересижу немного у тебя?

Маша пожала плечами. Он выключил свет и встал у окна, вглядываясь в темноту. Его тревога передалась и ей. Она подошла и тоже посмотрела во двор.

— Ну что? — шепотом, словно ее могли услышать внизу, спросила она.

— Мне лучше пока не выходить.

…Через два часа они уже знали друг о друге так много, как могут знать только случайные попутчики. Испуг и стресс прорвались многословием, нервным смехом и зверским аппетитом — они съели все, что было в холодильнике и что сумели быстро приготовить. Запив жареную картошку, огурцы и колбасу пивом, они сидели на кухне и пили кофе.

Андрей рассматривал сидящую напротив девушку и думал, что в другой ситуации он никогда не обратил бы на нее внимания. Тоненькая, невысокая, бледное лицо, темные глаза. Живет одна. Квартира тесная и бедная, хотя и чистая. Да и дом так называемого гостиничного типа — с обшарпанным парадным и грязными лестницами.

Маша все это прекрасно понимала. Да, с таким парнем она вряд ли смогла бы познакомиться на улице или у своих знакомых. И не только дорогая одежда, но и сама манера поведения выдавала в нем то, что Маша назвала бы породой. Он действительно был красив той редкой аристократической красотой, которая сразу в глаза не бросается, но которую нельзя не заметить. И Маша с невольным сожалением подумала, что его появление в ее жизни не более чем случайность. Как подарок судьбы. И самое приятное, что он смотрит на нее именно так, как ей всегда мечталось, чтобы на нее смотрели мужчины. От его взгляда она просто расцветала и чувствовала себя юной, желанной и красивой. Смешно подумать, что совсем недавно ей жизнь была не в радость.

Они так много и долго говорили, что теперь хотелось помолчать, но молчание не было тягостным, казалось, оно еще больше их сближает.

— Где тут можно покурить? — спросил Андрей.

— Можно на балконе, но, — бросила она опасливый взгляд за окно, — лучше здесь, на кухне.

Они стояли в темноте у окна, мерцали два огонька, дым уходил в открытую форточку, и они улыбались друг другу.

— Сколько тебе лет? — сказала Маша.

— Двадцать семь.

— Сначала ты показался мне гораздо старше, а сейчас ты совсем как мальчик.

Он выбросил окурок и повернулся к ней. Маша была ниже почти на голову и смотрела на него снизу вверх, затягиваясь сигаретой, и глаза ее улыбались. Он нежно взял в ладони ее лицо, и в свете уличных фонарей она увидела, какие у него необыкновенно синие глаза.

— Почему ты носишь кольцо? — тихо, почти касаясь губами ее лица, спросил он. — Ты ведь живешь одна.

— Я в разводе, а ты?

— А я женат, — просто ответил он и поцеловал ее. Их поцелуй был бесконечно нежен и бесконечно долог, или ей так показалось. Его пальцы, утонув в волосах, ласкали ее затылок, нежно перебирали пряди, и ей было так хорошо, что казалось — ах, вот оно — счастье.

Лена открыла глаза и порадовалась солнечному дню. Может, и сегодня день пройдет без приступа. Вот уже год как астма мучила ее приступами удушья. Она росла здоровым ребенком и даже представить не могла, что в двадцать пять лет будет чувствовать себя настолько беспомощной.

Старинные настенные часы пробили девять. В комнате стало светлее. Лена жила в прекрасной, но мрачной старой квартире, где родились и выросли ее дед, мать и она сама. Ее дед был потомственным врачом, профессором, человеком известным и вечно занятым. Дом вела бабушка.

Лена встала и, укутавшись в теплый стеганый халат, приготовила легкий завтрак и в одиночестве съела его в тишине просторной столовой. Квартира находилась в центре города, в одном из престижных «правительственных» домов. В ней было пять комнат и большая кухня. Высокие потолки украшала ажурная лепка, эта мода давно прошла, но ремонт в квартире не делали много лет. Дом был построен еще до революции, и многие квартиры перепланировали, но дед не соглашался ни на какие реконструкции и усовершенствования. Из-за высоких потолков комнаты казались полупустыми, несмотря на массивную мебель. Тех, кто приходил в дом впервые, поражали величественная кровать ручной работы, гостиный гарнитур красного дерева, резные буфет и комод, тяжелые кресла, прекрасные старинные люстры с подвесками и камин с узорчатой решеткой. Для Лены все это было свое, привычное. В юности она стеснялась приглашать подруг в этот музей — слишком старомодным казался ей собственный дом по сравнению с новыми типовыми квартирами. Тогда он угнетал ее своей чопорностью и вечной тишиной — шуметь в квартире строжайше запрещалось, дед много работал дома. И если Лена включала телевизор или слушала музыку, она должна была очень плотно закрыть дверь, благо стены старых домов достаточно толстые. Сколько она себя помнила, здесь всегда царил полумрак и стояла тишина, каждый час нарушаемая глухим боем настенных часов.

Лена прошлась по комнатам, неторопливо смахнув пыль с картин и рояля. Она недавно оставила работу и никак не могла привыкнуть к тому, что нужно целый день проводить одной в ожидании мужа. Так уж случилось, что через год после окончания института она осталась совсем одна: все ее близкие — и дед, и мама, и бабушка — умерли в один год.

Ее мать — Наталья, была единственной дочерью знаменитого профессора отоларинголога Аристарха Львовича Бакшенева, которому удалось сделать ряд научных открытий, создать свою школу, учредить клинику и даже избежать сталинских репрессий. Были у него в то время какие-то неприятности, но в семье старались не говорить о прошлом, и если бы не случайные слова бабушки, то Лена никогда об этом даже не узнала. Бабушка — Полина Григорьевна, была дамой строгой и сдержанной, а ее дочь — сумасбродной и неуправляемой с детства. После получения аттестата зрелости Наталья наотрез отказалась от предложения родителей продолжить династию и поступить в медицинский институт и подала документы в театральный. Попытка оказалась неудачной, и через год безделья она согласилась на уговоры матери получить образование искусствоведа. Наталью устроили в институт, но занималась она так неохотно, что только знаменитая фамилия удерживала ее в рядах студентов. После окончания института она познакомилась с Николаем. Он был учеником Аристарха Львовича, а впоследствии стал его ассистентом. Профессор очень уважал Николая за старательность и прилежность, но превыше всего ценил его порядочность. Николай и Наталья понравились друг другу — как ни странно, в этот раз вкусы профессора и его дочери совпали. Может, Аристарх Львович слишком поспешно благословил этот брак, а Николай посчитал неудобным тянуть с женитьбой, но все произошло очень быстро.