Роль запевалы брала на себя миссис Хоукс:

— Изволь надвинуть шляпу на глаза, Магнолия. Иначе, того и гляди, схватишь солнечный удар. Ты и так достаточно черна! Не смей бегать. Не смей есть никаких ягод и вообще ничего не бери в рот… Возвращайся к четырем, не позже… Ядовитые растения… змеи… непроходимая чаща… цыганки.

Ей вторила Элли, прятавшаяся в тень и большей частью занимавшаяся маникюром:

— Джули! У вас разорвана юбка! Поправьте волосы! Нет, с другой стороны.

Джули и Магнолия спускались на берег, проходили через маленький городишко и углублялись в лес. Отойдя на почтительное расстояние от «Цветка Хлопка», они оглядывались и, убедившись, что с парохода их не могут увидеть, не говоря ни слова, снимали шляпы и поворачивались друг к другу лицом. Лицо Джули освещалось мягкой улыбкой, и на смуглом, резком, словно вылитом из бронзы лице Магнолии тоже зажигалась улыбка, сразу преображавшая ее и делавшая неожиданно красивой. Джули подкалывала булавками свою длинную юбку. Подняв таким образом знамя восстания, они весело шли дальше и возвращались разгоряченные, потные, в разорванных платьях, грязные, с охапкой цветов и гораздо позже указанного срока. Ворчание Парти Энн и упреки Стива обе выслушивали с веселым равнодушием.

Иногда Магнолия ездила с отцом и Доком в селения, расположенные далеко от прибрежной полосы. Капитан Энди сам делал закупки провизии. Он любил хороший стол, считал, что вкусная пища — необходимое условие удачи, охотно говорил о еде и, подобно многим морякам, сам был отличным кулинаром. В чтении поваренной книги он находил большое удовольствие. Ему, а не Партинье, был обязан «Цветок Хлопка» славой судна с первоклассным столом.

Магнолия любила большой низкий камбуз. Здесь можно было научиться многому. Джо рассказывал ей негритянские легенды. Кинни учила ее стряпать. Много лет спустя, Ким Равенель, знаменитая актриса, подавала на своих субботних вечеринках ветчину «а ля Кинни».

Камбуз был перегорожен пополам деревянным брусом в шесть дюймов вышиной и приблизительно такой же ширины. Джо и Кинни привыкли справляться с этим препятствием — Кинни перепрыгивала через брус грузно, а Джо без всякого усилия. Магнолии он служил скамейкой. Обхватив руками коленки, она внимательно следила за всем большими глазами. Здесь было чисто светло, уютно. Джо сидел, скрестив ноги и зацепившись одной из них за перекладину стула. На его коленях покоилось банджо. Поверхность инструмента, когда-то белая, была теперь так же черна, как лицо Джо. Это объяснялось тем, что он очень часто держал ее в своих грязных руках.

— Что вы хотите, чтобы я спел, мисс Магнолия?

— «У меня есть башмаки», — не задумываясь ответила Магнолия.

Джо откидывал назад голову, закрывая свои темные глаза и начинал петь.

Вся тоска босоногой, полураздетой и притесняемой расы выливалась в трагически-наивных словах о башмаках, белых платьях и крыльях.

— А теперь что?

Пальцы Джо еще перебирали струны.

— «Сойди на землю, Моисей».

Магнолия любила эту песню — самую патетическую и жалобную из всех негритянских народных песен того времени, любила ее за то, что она всегда вызывала у нее слезы. Иногда Кинни, стоя у плиты или кухонного стола, присоединяла к пению Джо свой высокий сильный голос. У Джо был тенор непередаваемого характерного негритянского тембра. Магнолия выучила все песенки из его репертуара. Совершенно бессознательно подражая Джо и Кинни, она слегка откидывала голову назад, закатывала или щурила глаза и одной ногой отбивала такт. Голосок у нее был маленький, но слух хороший. Со временем она приобрела свойственную неграм бархатистую сдавленность на верхних нотах.

Глубокая и верная взаимная привязанность Джо и Кинни носила порой весьма воинственный характер. Можно было усомниться в законности связующих их уз, но не в их прочности. По окончании сезона они покидали плавучий театр с тремястами долларов в кармане, и тотчас же Кинни покупала новый ситец на платье, Джо приобретал новую каламянковую блузу, и оба обзаводились башмаками и шляпами. К началу сезона они возвращались в театр без гроша, в лохмотьях и слегка навеселе. Тем не менее они были очень довольны проведенной зимой. На «Цветке Хлопка» они никогда не употребляли спиртного. Но осенью снова возвращались к старым привычкам. Капитан Энди любил их и доверял им.

На кухне плавучего театра увлеченные песней черный мужчина, черная женщина и белая девочка переживали втроем глубокую радость. Вдруг раздавалось хлопанье дверьми. Быстрые, тяжелые шаги… Все трое нервно вздрагивали. Появлялась Парти.

— Ты играла гаммы, Маджи Хоукс?

— Немножко.

— Сколько времени?

— Полчаса. Может быть, больше.

— Когда?

— Утром.

— Я тебя не слышала.

Девочка закусывала губы. Высокий лоб ее нахмуривался. Кончено пение! Очарование нарушено!

— Я играла. Джо, ты слышал, как я играла?

— Конечно, слышал, мисс Магнолия.

— Убирайтесь-ка отсюда, сударыня, и поиграйте еще полчаса. Может быть, ты воображаешь, что у твоего отца монетный двор? Мы не настолько богаты, чтобы платить Джорджу по пятнадцать центов в час ни за что ни про что.

Магнолия уходила. Выйдя из кухни, миссис Хоукс считала своим долгом высказать дочери свое мнение о ее любимцах:

— Я совершенно не понимаю, чем ты руководствуешься в своих симпатиях. Белые для тебя недостаточно хороши, что ли? Зачем ты вечно торчишь на кухне с этими чернокожими? Ну, усаживайся скорей.

Магнолия училась музыке. Преподавателем ее был Джордж, пианист в оркестре плавучего театра, в круг обязанностей которого входило приведение в действие сирены на «Молли Эйбл» (без добавочного вознаграждения) и обучение дочери капитана (за вышеупомянутое вознаграждение). За старым роялем, стоявшим в оркестре, Магнолия упражнялась ежедневно — маленькая худенькая, дышащая возмущением фигурка, затерянная в пустоте большого театрального помещения. Она была принуждена играть урывками, в те моменты, когда артисты не репетировали пьесы, а музыканты не готовились к очередному концерту. Как это ни невероятно, она все-таки развилась музыкально, хотя и не приобрела хорошей техники. У нее было врожденное чувство ритма, очень развившееся благодаря Джо, у которого, несомненно, были большие способности.

Родись он на пятьдесят лет позже, из него мог бы выйти певец, которого носили бы на руках в ночных кабачках Бродвея. Разумеется, Магнолия гораздо большему научилась у черного Джо и других негров, чем у бездарного Джорджа, начисто лишенного какого бы то ни было музыкального чутья.

Тот факт, что миссис Хоукс удалось внести в безалаберную жизнь плавучего театра нечто столь убийственно размеренное и скучное, как упражнения для пяти пальцев, служит несомненным доказательством ее административных способностей. В сущности, судьба зло посмеялась над ней, сделав ее женой и матерью. Она родилась, чтобы быть председательствующей. Ее родной стихией должны были бы быть избирательные собрания, предвыборная агитация, общественная жизнь, всевозможные комиссии. Парти Энн никогда не слыхала слова «феминистка», а если бы ей разъяснили это слово, она глубоко возмутилась бы. В то время говорили не о правах женщин, а об обязанностях их. Партинья частенько произносила разгромные тирады на эту тему. За отсутствием предохранительного клапана, она отдавала всю свою неисчерпаемую энергию «Цветку Хлопка».

Будучи искусной рукодельницей, Парти Энн часто помогала Джули, Элли и миссис Минс. Когда, склонив свое суровое, неподвижное лицо над грудой весьма легкомысленного тряпья, она быстро работала иглой, вид у нее был очень странный. Натура абсолютно негибкая, она сама чувствовала это.

— Если бы мне сказали, что я доживу до того, что буду шить костюмы каким-то комедиантам.

— Брось, Парти! Ты любишь все это, — отвечал Энди.

Она ни за что не хотела это признать.

— Люблю или ненавижу, это другой вопрос. Просто я твоя жена и обязана быть с тобою и в хорошем, и в дурном.

Тон, которым она произносила эти слова, ясно свидетельствовал, что брак с Энди привел ее к дурному, а не к хорошему. А на самом деле она жила такой богатой, беззаботной и разнообразной жизнью, которая ей никогда и во сне не снилось и в которую она втайне была просто влюблена.

Неизбежное мало-помалу свершилось. Легкая и беспечная жизнь, постоянное общение со своеобразными и странными людьми — все это постепенно наложило свою печать даже на нее. Привычки учительницы мало-помалу выветривались. Правда, Парти все еще суетилась и придиралась, ворчала и ругалась, командовала всеми и упрекала всех. Она сохранила способность доводить капитана Энди до исступления и занимала на судне исключительное положение. Только Джули Дозье и Уинди, штурман с «Молли Эйбл», посмели вступить в борьбу с ней. Впрочем, победа Джули была в ее непоколебимой пассивности и праздности. Она никогда не заговаривала с миссис Хоукс, которую особенно бесило то, что Джули оставалась томной, беспечной, ленивой и праздной, в то время как Парти Энн считала ее обязанной что-то делать. Парти злилась, когда в ответ на ее колкие замечания Джули ограничивалась тем, что насмешливо поднимала правую бровь. Миссис Хоукс страшно раздражали беспорядок, всегда царивший в маленькой каюте Джули, томный вид изящной актрисы и неряшливость ее туалета.

— Ручаюсь, что ты держишь у себя эту желтоглазую кошку только для того, чтобы бесить меня, Хоукс!

— Она лучшая актриса из всех, каких я знаю.

С удивительным чутьем капитан Энди подметил то внутреннее пламя, которое могло бы осветить жизнь Джули ярким светом, если бы не спалило ее.

— Она могла бы далеко пойти. В Нью-Йорке я видел ее у Уоллека и Дэли.

— Шлюха, вот она кто! Будь моя воля, она немедленно убралась бы отсюда со всем своим скарбом.

— К сожалению, на этот раз по-вашему не будет, миссис Хоукс!

Чувствуя антипатию Партиньи, Джули иногда злила ее нарочно.

Борьба Уинди с Партиньей окончилась весьма драматично. Вначале его оборонительные методы были очень схожи с методами Джули: во время стычек он тоже умел сохранять насмешливое спокойствие. Уинди слыл одним из лучших штурманов на Миссисипи. Он знал малейшие излучины причудливой желтой змеи. Его имя было на реке символом искусного управления судном. Беззвездные ночи и туманные дни, глубокие места и мели — все было ему нипочем. Хотя он был старше Энди на пятнадцать лет, они были давнишними и близкими друзьями. Капитан Энди глубоко уважал его за профессиональное мастерство и за молчаливость (сам он был болтлив, как сорока). Они просиживали целыми часами на крыше спокойной, светлой рубки, беседуя между собой. На «Молли Эйбл» и «Цветке Хлопка» Уинди имел неограниченную власть. Никому, кроме, конечно, Парти Энн, не пришло в голову задирать его. Штурман был неряшлив и плохо одет. Поселившись на «Цветке Хлопка», миссис Хоукс задумала излечить его от этих недостатков. Но ей суждено было потерпеть в этом благом намерении быстрое и решительное поражение, навсегда отбившее у нее охоту пытаться перевоспитать мрачного штурмана.

Башмаки Уинди были всегда грязны. Ему необычайно везло в этом отношении. Он даже оказывал большую услугу окрестным фермерам. Стоило ему выйти погулять в период засухи, как начинался проливной дождь. С этих прогулок он возвращался в таком виде, словно вся грязь, какая только встречалась ему на пути, приставала к его тупоносым штиблетам.

Это был высокий, очень худой человек, длинные мускулистые руки которого совсем огрубели и покрылись мозолями от почти полувекового стояния за штурвалом. Брюки его были всегда засалены и потерты, серая рубашка всегда в пятнах, а коричневая фуфайка — всегда разорвана. На груди он носил тоненькую цепочку, имитирующую якорную цепь. Сквозь его пожелтевшую от табака длинную, шелковистую бороду, посверкивала, точно звезда сквозь тучу, молочно-розовая жемчужная запонка. Должно быть, он выиграл ее когда-то в одном из прибрежных кабачков. Не могло быть сомнений в том, что эта драгоценность знала лучшие времена.

Этому молчаливому и гордому владыке рек Партинья вздумала объявить войну.

— Вечно бродит взад и вперед по палубе и плюет свою мерзкую жвачку! Всюду оставляет следы своих грязных лап. Настоящий слон, только что побывавший в болоте! Сколько бы раз я ни заставляла чистить ступеньки, ведущие к рубке, толку из этого никакого! Вот, полюбуйся! Я не намерена терпеть это! Почему он не желает пользоваться боковой лестницей, по которой всегда ходят штурманы? Для чего, спрашивается, она существует в таком случае?

— Но, Парти, не можешь же ты требовать, чтобы все здесь плясали под твою дудку! Судно — не кухня в Фивах. Уинди — не первый встречный. Это лучший штурман на Миссисипи, и я счастлив, что он служит у меня. Не забудь, что он много раз проводил нас через такие места, где всякий другой застрял бы.