— Иначе говоря, вы примете ее с распростертыми объятиями? — спросила Парти.

— Разумеется! — просто ответил Шульци. — Она ведь даже чемодана не умеет закрыть как следует. Я все делал за нее. Во многих отношениях она совсем ребенок. За это, должно быть, я и полюбил ее. Я ей необходим… она вернется ко мне.

Капитан Энди решил выписать из Чикаго новую инженю. В ожидании ее приезда, роли Элли взяла на себя Магнолия. При этом ей пришлось, образно выражаясь, буквально перешагнуть через труп матери. Выслушав спокойное заявление дочери о том, что она может исполнять все роли Элли, миссис Хоукс устроила сцену, потом истерику и, наконец, слегла. (Однако только до поднятия занавеса.) Должны были играть «Невесту пастора». Актеры до сих пор вспоминают о том, что произошло на «Цветке Хлопка» во время этого представления.

В этот день было уже две репетиции — одна утром, другая днем. Спокойнее всех держалась сама Магнолия. Капитан Энди перелетал на крыльях-невидимках со сцены в комнату Парти Энн и обратно. Наконец он устроился чуть ли не на самой рампе. Морщинки вокруг его глаз так и дрожали от радости, а смуглые маленькие руки возбужденно хватались за бачки:

— Отлично! Молодец, девочка! Элли и в подметки… Простите, Шульци! Я вовсе не хотел обидеть вас! Нолли, у тебя большой талант! Я бы никогда не поверил этому, даже если бы твоя родная мать…

Собственные слова вернули его к действительности. Он боязливо оглянулся и, весь съежившись, выкарабкался из оркестра на сцену. Голова в папильотках мелькнувшая на балконе, очевидно, только почудилась ему, ибо, когда он вбежал на балкон и осторожно приоткрыл дверь в комнату Парти Энн, эта же голова в папильотках мирно покоилась на подушке. Парти Энн издавала глухие стоны и прижимала к щеке тряпочку, намоченную каким-то едким и пахучим составом. Глаза ее были закрыты. Все тело вздрагивало. Всякий (недостаточно знающий Парти) сказал бы, что предсмертная агония уже вцепилась в нее своими острыми когтями.

— Парти! — тихонько окликнул ее капитан Хоукс.

Глухой, душераздирающий, страшный стон был ему ответом.

Он вошел, бесшумно закрыл за собой дверь, неслышными шагами приблизился к кровати и положил свою смуглую руку на дрожащее плечо жены. Дрожь тотчас же превратилась в судороги.

— Успокойся, Парти! Чего ты так расходилась? Можно подумать, что девочка совершила что-нибудь позорное. Ты должна гордиться своей дочерью! Если бы ты только видела ее! Она родилась, чтобы стать актрисой.

Стоны перешли в вопли. Глаза открылись. Тело приняло сидячее положение. Тряпка скатилась на пол. Парти стала раскачиваться на кровати:

— Дочь моя! Мое родное дитя!.. Зачем я дожила до этого?.. Уж лучше бы… ее в могиле… Зачем я позволила ее ножкам ступить на эту грязную посудину?..

— Ты сама способствовала этому, Парти. Помнишь, когда миссис Минс вывихнула ногу и мы подумали, что она не будет в состоянии ходить, ты соглашалась заменить ее. Если бы она не была таким гренадером и не плюнула бы на свой вывих, клянусь, ты играла бы в тот вечер. Тебе безумно хотелось играть.

— Мне! Играть! Конечно, я сыграла бы ту роль гораздо лучше какой-то Софи Минс. Тут и заслуги особенной не было бы. Куда бы я годилась, если бы даже на это не была способна!

Возражение прозвучало в достаточной мере слабо. Энди угадал, какие честолюбивые мечты свили гнездо в железной груди Партиньи:

— Вставай-ка скорей и пойдем смотреть ее! Не хочешь ли глоточек виски? Хорошо, если бы ты помогла Нолли переделать костюмы. Они страшно коротки ей. Ну! Ну! Ну! Что с тобой?.. О Боже!

Парти Энн опять забилась в истерике:

— Дочь моя! Моя маленькая девочка!

Пора было использовать самые решительные меры. Капитан Энди слишком много возился с актрисами, чтобы не знать, каким оружием борются с истерикой:

— Не забывай деловой стороны вопроса, Парти. Весь день расхаживали сегодня по городу мальчишки с плакатом в шесть футов длиной, на котором красным написана реклама: «Необычайное выступление Таинственной Актрисы Магнолии в «Невесте пастора»». Я произнес большую речь. Предварительная продажа идет блестяще! Такой у нас еще не было в этом году. Док сидит в кассе и загребает денежки обеими руками. Вместо того чтобы валяться тут и охать, вам не мешало бы, сударыня, спуститься вниз и помочь ему.

— Сколько в кассе денег? — спросила Партинья тоном эксперта.

— Триста. А ведь еще нет четырех!

Партинья резко отбросила одеяло и соскочила с кровати. Она была совершенно одета и даже в башмаках.

Энди бросился вон из комнаты и прибежал в оркестр как раз в ту минуту, когда Магнолия затеяла спор с Шульци.

— Не надо портить сцену, Шульци! Зачем вы суфлируете мне? Я знаю роль. Я вовсе не забыла следующую реплику.

— Почему же ты молчишь и у тебя такой вид, словно перед тобой привидение?

— Потому что так нужно. К ней приходит муж, которого она ненавидит и считает давно умершим. Не может же она сразу заговорить! Вся похолодев от ужаса, она уставилась на него и молчит.

— Если ты вообразила себя режиссером и собираешься командовать мною…

Магнолия подбежала к Шульци и обвила его шею руками:

— О Шульци, не сердитесь на меня! Я совсем не собиралась командовать. Просто мне очень хочется играть так, как я чувствую. И, поверьте, мне ужасно грустно, что Элли ушла от нас. Я сделаю все, что вы прикажете, Шульци, дорогой! Только все-таки она должна сделать паузу. Ведь она совсем одурела, понимаете?

— Ты права. Я просто задумался о письме Элли… О Господи!

— Не надо, Шульци!

Страшным усилием воли (видно было, что ему мучительно тяжело) человек Шульци уступил место актеру Гарольду Уэстбруку:

— Ты права, Магнолия. Да, она молчит, потрясенная и бледная.

— Что мне сделать, чтобы побледнеть, Шульци?

— Ты почувствуешь, что бледнеешь, и публике покажется, что ты и на самом деле побледнела. (Этими словами Шульци, сам того не сознавая, проник в сокровеннейшую тайну сценического искусства.)

Сохраняя спокойствие — по крайней мере, внешне, — Магнолия все же ограничилась чашкой кофе вместо обеда. В первый раз в жизни Парти не уговаривала ее есть. Она была мрачна и все еще вздрагивала, но от четырех до семи добросовестно выпускала и переделывала костюмы Элли.

Гримируя Магнолию, Шульци так перестарался, что покинутая жена — она же школьная учительница и невеста пастора — представляла собой нечто среднее между цветущей Камиллой и Клеопатрой в тот момент, когда ее жалит змея. Перед началом спектакля и во время его Магнолия, игравшая на репетициях спокойно и самоуверенно, так волновалась, что несомненно провалила бы свой дебют, если бы ее все время не выручал Шульци. Все — миссис Минс, мистер Минс, Фрэнк, Ральф, супруги Соперсы, преемники Джули и Стива на характерных ролях, — все дрожали за Магнолию. Страх этот заставлял их стараться изо всех сил и переигрывать. Чтобы не сбиться с тона, юная дебютантка переигрывала тоже.

Играла она молодую учительницу в провинциальном городке. Брошенная несколько лет тому назад негодяем мужем героиня узнает, что он умер. Местный пастор давно уже влюблен в нее. Она отвечает ему взаимностью. Наконец-то они могут пожениться. Подвенечное платье готово. Гости приглашены.

Наступает последний день ее пребывания в школе. Она одна в пустом классе. Прощайте, милые ученики! Прощай, дорогой класс, черная доска, милые парты, желтый шкаф! Прощайте навсегда! Она берет ключ, чтобы в последний раз закрыть за собой дверь школьного помещения. Но что это за страшное лицо в дверях? Кто этот пьяный, отвратительный, грязный бродяга в лохмотьях, исподлобья глядящий на нее? Великий Боже! Это он! Ее муж!

Фрэнк в роли злодея мог действительно внушить ужас. Магнолия, послушно следовавшая всем советам Шульци, была беспомощна и бледна. Сам Шульци — героический пастор — проявлял такие прекрасные внутренние качества, что любая девушка согласилась бы попасть в самое затруднительное положение, чтобы получить возможность выйти из него под руку с этим богоподобным служителем Всевышнего.

На восклицание Магнолии: «Мой муж!» Фрэнк отвечал: «Я понимаю. Ты вообразила, что я умер. Но, к счастью, я еще жив».

Он разразился сатанинским хохотом:

— Будь я проклят, если тебе удастся надеть это подвенечное платье!

Магнолия плакала, страдала, сходила с ума.

И негодяй демонстрировал свою низость.

— Или ты мне немедленно дашь тысячу долларов, или тебе не придется венчаться!

— У меня нет таких денег!

— Нет? Где же твои сбережения?

— Клянусь, у меня нет тысячи долларов!

— Ах так!

Фрэнк, грубо схватив ее, волочил через всю сцену и, когда она начинала кричать, зажимал ей рот рукой.

Как уже было сказано выше, актеры играли в этот вечер с особенным подъемом. Желая помочь Магнолии, они доводили до гротеска низость, героизм и другие черты характеров изображаемых ими персонажей. Чувствуя себя далеко не уверенно, сама Магнолия старалась искупить недостатки исполнения яркостью чувств. Настоящий ужас искажал ее лицо. В криках ее чувствовался смертельный страх. Испытываемые ею страдания внушили бы жалость даже ее заклятому врагу. Фрэнк, в свою очередь, скрежетал зубами и бесновался, как сумасшедший. Он так вцепился в ее длинные черные волосы, что ей на самом деле стало больно. Рядом с ним благородный и чистый Шульци казался особенно привлекательным.

Итак — крики, мольбы, угрозы, муки, злоба, ужас. Охваченный предчувствием чего-то недоброго или, может быть, услышав какой-то звук, злодей Фрэнк бросил взгляд на одну из верхних лож слева. Там, перегнувшись через барьер, сидел волосатый великан с лицом, искаженным от ярости. В руке его блестел ствол ружья. Он старательно заряжал его. Житель девственных лесов, он в этот день впервые попал в театр. Однако в жизни ему часто приходилось видеть, как жестоко обращаются мужчины с юными красавицами. Он действовал очень просто: еще мгновение — и он совершил бы то, что искренне считал правосудием.

Фрэнк выпустил из рук свою рыдающую жертву. Злодейское лицо его сразу озарилось тревогой и любовью. К величайшему изумлению Магнолии, он вдруг занялся импровизацией.

— Пусть будет по-твоему, Мэрдж! Я больше не возражаю против твоего брака с пастором!

Сделав это поразительное заявление, Фрэнк удалился. Быть может, ни один актер плавучих театров не совершал более героического поступка.

Занавес опустился. Глаза публики устремились на верхнюю ложу. Послышались крики и ругательства. Их тотчас же заглушила музыка. Немного удивленный, но все еще воинственно настроенный великан исчез куда-то. Недоумевающие зрители уже подумали было, что сцена прошла именно так, как должна была пройти, как вдруг перед опущенным занавесом появился Шульци, объявивший, что актер, исполнявший роль злодея, внезапно заболел, но что почтеннейшую публику просят не расходиться, ибо концерт, который сейчас начнется, на этот раз будет бесподобен.


Прошел год. Магнолия прочно утвердилась на ролях инженю. Когда она появлялась в сопровождении матери или миссис Минс на главных улицах прибрежных городов, прохожие с любопытством смотрели на нее. Повиснув на калитках, маленькие девочки таращили на нее глаза так же, как несколько лет тому назад она сама таращила глаза на Джули и Элли, появившихся однажды на тенистой улице Фив.

Магнолия любила жизнь. Она много работала. Рукоплесканья доставляли ей наслаждение. К своему ремеслу девушка относилась очень серьезно. Она вовсе не считала себя жрицей искусства и не особенно высоко ценила свое артистическое дарование. Но восхищение наивной провинциальной публики скоро стало необходимо ей. Она полюбила этих бесхитростных зрителей, как полюбила те незамысловатые пьесы, в которых ей приходилось играть.

Трагик Фрэнк без памяти влюбился в Магнолию. Бдительная Парти сразу же обратила внимание на нежные взгляды, которые он бросал на юную инженю, и установила за ним бдительный надзор; несмотря на то что молодые люди виделись ежечасно, Фрэнку никогда не удавалось поговорить с ней наедине и дотронуться до нее иначе как при ярком свете рампы, во время представлений, когда несколько сот глаз были устремлены на них обоих. Этот высокий человек с непропорционально маленькой головой, придававшей ему сходство с восклицательным знаком, влюбленным взором следил за Магнолией.

Молчаливая страсть его вряд ли особенно встревожила бы молодую девушку и ее родителей, если бы от этого не страдала его игра. Изображая злодеев, Фрэнк позволял себе иногда такие нежные интонации, что публика, совершенно не признававшая полутонов, приходила в недоумение. Когда ему нужно было ударить Магнолию, удар его сильно напоминал ласку. В его угрожающих взглядах явно чувствовалось обожание.

— Кому из нас удобнее переговорить с этим бараном, — спросила Парти, — тебе или мне?