— Я вовсе не боюсь. Просто я не привыкла именно к такому шуму.

В эту зиму она поняла, что значит быть женой игрока. То густо, то пусто. Сегодня черепаховый суп и еще пять блюд в Пальмерсхаузе. Завтра яичница с ветчиной в какой-нибудь скромной харчевне. Вставали они поздно. Ложились с рассветом. Друзей у Равенеля, по-видимому, было много. Но Магнолию он познакомил лишь с немногими из них.

— Это деловой человек, — говорил он. — Тебе будет скучно с ним.

Жизнь, которую Магнолия вела до сих пор, была в известной степени феерической. Но все-таки, быть может благодаря миссис Хоукс, в этой жизни был своего рода порядок. В девять часов утра завтрак. Репетиция. Обед в четыре. Приготовления к спектаклю. Спектакль. Переделка и починка костюмов. Новая роль. Новый романс для завтрашнего концерта.

Теперешняя жизнь ее была совершенно лишена какого-либо порядка. Равенель стал несколько иным, нежели в те дни, когда он играл любовников в плавучем театре. Его характер вообще не отличался ровностью: Равенель был то очень оживлен, то совершенно подавлен, часто задумывался о чем-то и становился тогда донельзя рассеян. С Магнолией он был нежен, галантен, заботлив. Его любовь к ней была глубока — настолько, конечно, насколько он вообще был способен на глубокое чувство. Она знала, что Гай любит ее. Она повторяла это себе однажды вечером, поджидая в номере гостиницы мужа, который должен был заехать за ней. Они собирались пообедать в городе, а потом пойти в театр Маквикера, прекрасное новое здание которого возникло, словно Феникс, из пепла былого (так гласило цветистое объявление в газетах).

С изумлением убедился Равенель в том, что Магнолия никогда не слыхала о знаменитых артистах, игравших в нем.

Однажды он стал рассказывать ей историю Маквикеровского театра. Гайлорд гордился Чикаго. Громадный мрачный город вызывал в нем восхищение.

— Когда я бываю в этом театре, — сказал Равенель, — я невольно вспоминаю, что стены его видели Бутса, Сотсерна, Кина, миссис Сиддонс.

— Кто эти люди? — осведомилась Магнолия.

Он был настолько влюблен, что ее невежество даже в тех вопросах, которые, казалось бы, должны были интересовать ее, показалось ему очаровательно-забавным. От смеха он, конечно, удержаться не мог. Но увидев, что Магнолия огорчена, тотчас же подошел к ней, поцеловал ее и объяснил, что все эти люди были великими артистами. Гайлорд с увлечением рассказывал о «настоящем», о «большом» театре. Он действительно любил театр. Это, должно быть, и удерживало его столько времени на «Цветке Хлопка».

В тот вечер они собирались идти к Маквикеру. На Магнолии было платье с вырезом, который несколько смущал ее, хотя и напрасно, так как она была уже не девушкой, а дамой. Еще задолго до того, как мог вернуться за нею Равенель, она была совершенно готова и приготовила свежую сорочку для мужа. Он обращал большое внимание на свой туалет. Привыкшая к неряшливости актерской братии, Магнолия приходила в восторг от его чистоплотности и щегольства.

Она оценивающе осмотрела себя в зеркало. Магнолия вовсе не считала себя красивой. Ей мало нравилась собственная наружность. Высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, мальчишеская фигура, большой рот — все это причиняло ей постоянные огорчения, по крайней мере, она всегда утверждала это. Конечно, в этом было немного лукавства. Ей было очень приятно, когда Равенель говорил, что она прекрасна. И теперь, посмотревшись в высокое зеркало в золотой раме, Магнолия подумала, что, может быть, он и прав.

Это был первый год их супружеской жизни. Она была беременна. Начинался декабрь. Ребенок должен был появиться в апреле. Но ни на лице, ни на фигуре ее беременность не отразилась нисколько. Напротив, Магнолия необыкновенно похорошела. Обычно бледные щеки покрылись прелестным румянцем, глаза стали огромными и блестящими, на матово-бледных висках просвечивали прелестные крохотные голубые жилки, юношеская угловатость ее стройной фигуры сменилась изящной округлостью. Она стояла выпрямившись, слегка откинув назад плечи, с гордо поднятой головой. И в зеркале видела себя — счастливую, любимую, влюбленную.

Шесть часов. Небольшое опоздание. Ничего! Он сейчас придет. Половина седьмого. Каждые пять минут Магнолия открывала дверь, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь по коридору гостиницы, устланному красным ковром. Семь. Нетерпение ее сменилось страхом, страх — ужасом, ужас — отчаянием. Он умер. Его убили. Она знала, что Гайлорд бывает в различных игорных домах.

«Чтобы убить время, — говорил он. — Очень приятно поиграть часок-другой в карты… Что с тобой, Нолла? У тебя такое выражение лица, как у твоей матери».

Магнолия знала, что представляют собою эти игорные дома. Красный бархат, яркое освещение, мебель красного дерева, много зеркал. Тут же ресторан. Жизнь на реке и раннее знакомство с ресторанами на набережных приучили ее относиться ко многому снисходительно. Она была отнюдь не глупа и не страдала нетерпимостью. Во многих отношениях Магнолия была гораздо развитее, чем другие женщины ее возраста. Но не надо забывать, что это был тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год и все газеты были наводнены описанием убийства Симона Пика, известного игрока. Убийство произошло в ресторане Джефера Хенкинса, на Кларк-стрит. Пуля предназначалась не Пику, а известному издателю газеты. Убийца — истерическая, обезумевшая, жаждавшая мести женщина — попала не в того, кого хотела убить. Равенель был лично знаком с Симоном Пиком. Смерть его произвела на Гайлорда настолько тяжелое впечатление, что он даже поделился своей печалью с Магнолией. У Симона была маленькая дочка Селина. После смерти отца она осталась буквально без гроша.

Все это вдруг вспомнилось Магнолии. Она совсем обезумела. Половина восьмого. Об обеде нечего и думать. Они должны были пообедать в Веллингтон-отеле, который находился как раз напротив Маквикеровского театра. Это было очень удобно, так как не надо было торопиться. Так приятно пройти в театр, еще ощущая вкус сладкого черного кофе, выпитого в белом мраморном зале роскошного ресторана.

Восемь часов! Его убили! Прекратив высовываться каждые пять минут в коридор, Магнолия открыла дверь настежь и стала ходить по коридору, от своей комнаты до лестничной площадки и обратно. Наконец она спустилась в вестибюль, куда по вечерам не решалась обычно ходить без мужа. Там стояли двое служащих гостиницы. Один был уже старик. Он казался такой же неотъемлемой принадлежностью гостиницы, как каменный пол вестибюля. Реденькие белоснежные волосы словно не росли у него на голове, а реяли над нею; седую бороду, кустиками пробивавшуюся на щеках, можно было принять за кусочки ваты. Зато другой служащий был молод и блестящ. Блестящ не только в переносном смысле. У него действительно блестело все: волосы, глаза, зубы, ногти, воротнички, манжеты. Оба эти человека знали Равенеля. Когда молодые приехали в гостиницу, они поздоровались с Гайлордом и с любопытством посмотрели на его жену. Во взгляде молодого человека было восхищение. Старый поджал губы.

Магнолия растерянно переводила взгляд с одного служащего на другого. Каждый был занят своим делом.

Она не знала, на что решиться. Ей хотелось посоветоваться со стариком и не хотелось обращаться к блестящему молодому человеку. А тот, как назло, улыбнулся ей, попрощался с господином, с которым разговаривал, и направился в ее сторону. Магнолия поспешно дернула за рукав старика, склонившегося над конторкой, и он угрюмо поднял голову.

— Я хочу… мне хочется… мне нужно поговорить с вами.

— Одну минутку, сударыня. Через минуту я буду к вашим услугам.

Блестящий молодой человек уже подлетел к ней:

— Чем могу служить, миссис Равенель?

— Я хотела поговорить с этим джентльменом…

— Смею вас уверить, я вполне могу заменить его.

Она взглянула на него. Он улыбнулся, и ей казалось, что его белые ровные зубы готовы укусить ее Магнолия беспомощно покачала головой и с мольбой оглянулась на старика. Блестящий молодой человек удивленно приподнял брови, сделал вид, будто собирается уходить, но не двинулся с места. Когда старик вопросительно посмотрел на нее, она пожалела, что остановила свой выбор на нем.

Щеки Магнолии покрылись густым румянцем.

— Я… — пролепетала она. — Мой муж… он… не вернулся… беспокоюсь… убит… театр.

Старик приложил руку к уху:

— Что вы изволили сказать?

Ее прекрасные глаза устремились на блестящего молодого человека, они безмолвно умоляли его простить ей нелюбезный тон и прийти на помощь. Говорить бедняжка не могла. Он тотчас же сделал шаг вперед. Каким-то чудом он разобрал что-то в ее лепете:

— Вы изволили спросить, где ваш супруг?

Она лишь утвердительно кивнула головой — страшно боялась расплакаться. Широко раскрыв глаза, Магнолия напрягла всю свою волю, чтобы не моргать. Она знала, что стоит ей только моргнуть ресницами, как туман, вдруг окутавший все кругом, превратится в слезы.

— Его так долго нет. Я… я так волнуюсь… Мы собирались пойти в театр… и в ресторан… уже больше семи.

— Больше восьми, — заметил старик, подняв усыпанное клочками ваты лицо в сторону часов.

— Больше восьми! — повторила Магнолия. — О Боже! — Она все-таки моргнула, и крупные капли упали на ее шелковый лиф. Ей казалось, что всем слышно, как они падают.

— Гм! — кашлянул старик.

Блестящий молодой человек наклонился к ней. От него сильно пахло духами.

— Полно, миссис Равенель! Вы беспокоитесь напрасно! Вашего супруга кто-нибудь задержал. Вот и все. Какое-нибудь непредвиденное обстоятельство…

Она ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.

— Вы думаете?.. Вы уверены? Но ведь он никогда не приходил позднее шести. Никогда! Мы собирались пойти в ресторан и в те…

— Ох уж эти молодожены! — ласково усмехнулся молодой человек.

Рука его почти касалась ее руки:

— Будьте же благоразумны, миссис Равенель! Я бы советовал вам пообедать.

— Я не могу есть!

— В таком случае выпейте чашку чаю. Разрешите мне прислать вам в номер закуску.

Старик прищелкнул языком и задумчиво погладил подбородок.

— Почему вы не пошлете за ним, сударыня?

Магнолии показалось, что стены вестибюля громким эхом повторяют его слова.

— Послать за ним? Куда?

Блестящий молодой человек едва заметно пожал плечами:

— Может быть, он… может быть, он играет в карты. Время так быстро летит! Я знаю это по собственному опыту. Посмотришь на часы и глазам не поверишь. На вашем месте, миссис Равенель…

Ей все стало ясно. В тоне блестящего молодого человека было столько уверенности и столько сочувствия. Его уверенность сразу передалась ей. Молнией промелькнуло в ее мозгу воспоминание о том, как Гайлорд опоздал к началу спектакля в Падьюке. После долгих поисков Ральфу удалось найти его. В то время как в плавучем театре все сходили с ума от волнения, он преспокойно играл в покер в одном из ресторанов на набережной. Нет, она не пошлет за ним! Почему-то ей пришли в голову слова одной из модных в то время сентиментальных песенок:


Мой добрый отец, возвращайся домой —

На башне уж пробило полночь.

Магнолия быстро овладела собой. В ней проснулась актриса. Она улыбнулась и блеснула зубами почти так же, как блестящий молодой человек.

— Вы, разумеется, правы. Какое-то затмение нашло на меня. Благодарю вас… Пришлите мне ужин, пожалуйста.

Изящно кивнув головой, она вышла из вестибюля. Глаза ее все еще были широко открыты.

— Гм! — крякнул старик.

В переводе на общепринятый язык это значило: «вот идиотка!»

Магнолия сняла платье, на лифе которого виднелись два предательских пятнышка. Она убрала приготовленную для Равенеля сорочку и уселась за шитье. Но туман опять стал заволакивать ей глаза. Бросившись на постель, она отчаянно зарыдала. Это принесло ей некоторое облегчение. Пробило десять. Она не заметила, как заснула. За несколько минут до полуночи в комнату вошел Равенель. Магнолия проснулась. Первое, что ей бросилось в глаза, это отсутствие тросточки — знаменитой тросточки с набалдашником из слоновой кости.

— Где твоя тросточка? — спросила она сонным голосом, едва понимая, что говорит.

Равенель был совершенно озадачен таким приемом:

— Тросточка?.. Ах, в самом деле! Очевидно, я где-нибудь забыл ее.

В последующие годы она никогда не задавала столь наивных вопросов. Равенель не забывал своей тросточки, он закладывал ее. Не было ломбарда на Кларк-стрит, в котором бы она не побывала. И когда Гайлорд возвращался домой без нее, Магнолии было и без слов ясно, что он проигрался в пух и прах.

Ничего не ответив мужу, она начала раздеваться. Заплаканное лицо пылало. Она казалась такой маленькой и жалкой. Равенель чувствовал себя неловко и терзался угрызениями совести.