Хотя даже Каин не мог дать мне всего.

Например, я очень скучаю по закату; здесь, в квартире, вид из окна которой закрыт отстроенными многоэтажками, его не видно совершенно, потому что квартира находится на втором этаже.

А выйти на улицу на закате я не рискну даже под присмотром ФСБ.

За то время, что я просидела в добровольном заточении, я совершенно отстала от жизни, хотя это в какой-то степени и было сделано намеренно. Я перестала следить за модой, хотя и раньше не особо вдавалась в детали — просто носила то, что нравится, и невольно задавала идеал стиля девушкам района; теперь же мне претила мысль о том, чтобы каким-либо способом привлечь к себе внимание — особенно со стороны противоположного пола. Поэтому в моём гардеробе преобладали безразмерные свитера и потёртые джинсы, которые не оставляли места воображению — совсем; моими причёсками стали только хвост и коса, но чаще всего я просто-напросто закручивала на голове жуткое нечто, которое больше напоминало гигантский колтун — всё, что угодно, лишь бы казаться старше и страшнее, чем я есть.

Никогда бы не подумала, что буду ненавидеть собственную внешность.

В школе все девочки завидовали мне, копировали стиль в одежде, манеры поведения, макияж… И я с гордостью принимала это всё как данность — есть красивые люди, которых все любят, и есть средняя масса, которая подстраивается под остальных. Сейчас же я с радостью оказалась бы в той самой массе страдающих от нехватки внимания девочек, которые по вечерам льют слёзы от того, что никому не нужны.

Поверьте мне, это спасение, а не наказание.

Стоит только в жизни случиться какому-то горю, как мы тут же пересматриваем свой взгляд на многие вещи, о которых раньше даже не задумывались; внезапно неважное становиться главным, а важное теряет всякий смысл.

Да только по большему счёту всё это уже не имеет значения, потому что время не повернуть назад, и случившееся не исправить.

Достаю с полки затёртую до дыр книгу ещё одного любимого автора — «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте — и усаживаюсь на пол у батареи здесь же, под окном. Вильнув хвостом, Каин укладывается рядом и кладёт свою задумчивую морду на моё колено, уставившись куда-то под кровать. Очень часто, когда смотрю на него, ловлю себя на мысли, что начинаю верить в реинкарнацию — уж слишком несобачьей бывает иногда его реакция на многие вещи.

Быть может, в моей квартире живёт вовсе не пёс, а какой-нибудь мыслитель или учёный из восемнадцатого века; или женщина, которую в средние века признали ведьмой и сожгли на костре; а может, в шкуре Каина сейчас находился кто-нибудь из моих почивших родственников и просто оберегал меня.

Ну, или мне пора перестать читать фантастику, потому что моё разбушевавшееся воображение уже несётся впереди планеты всей.

Как это часто со мной бывает, я просыпаюсь в своей постели, когда за окном ещё темно, но солнце потихоньку окрашивает тяжёлые облака багрово-розоватым цветом — я частенько зачитываюсь до тех пор, пока не засыпаю с книгой там же, где села, а после папа переносит меня на кровать.

Вот кто для меня был и останется героем — не какой-нибудь там Капитан Америка или Железный человек, от которых весь итак сумасшедший мир окончательно сходит с ума, а обычный водитель экскаватора, который ночи напролёт дежурил у моей постели, когда я болела, потому что мама иногда работала по этим самым ночам; лечил мои побитые коленки после падения с велосипеда; а самое главное, вышел ночью на поиски моего насильника, хотя понятия не имел, где конкретно это случилось, и кого нужно искать. Вышел просто потому, что его дочь унизили и сделали больно; потому что иначе он не мог — вот где истинный героизм в моих глазах.

Да простит меня киновселенная Марвел.

Встаю на автопилоте и прохожу мимо зеркала — мне всё ещё противно и мерзко смотреть на своё отражение, потому что я словно вижу клеймо нечистоты вместо собственного лица — опять же, спасибо чересчур бурно развитой фантазии.

Про походы в душ вообще молчу: первые пару недель я стирала до крови мочалкой собственную кожу, и каждый раз купание заканчивалось для меня истерикой космических масштабов — вплоть до того, что матери приходилось отпаивать меня ромашковым чаем и, как в детстве, по полночи сидеть у моей постели, пока я не усну. Позже я, конечно, стала менее мнительной, перестала видеть на своём теле отпечатки пальцев Сергея, но ночник всё ещё каждую ночь горит в моей комнате, чтобы я, проснувшись ночью от очередного кошмара, не сошла с ума, увидев в тёмном углу то, чего там нет.

Странно думать, что раньше я без страха преодолевала отвесные стены — пусть и со страховкой — прыгала с парашютом и карабкалась несколько километров по горам, потому что сейчас я даже собственной тени способна испугаться; не представляю, как я раньше не боялась действительно страшных вещей.

После водных процедур я наугад вытаскиваю из шкафа растянутый свитер оранжевого цвета и какие-то жуткие зелёные брюки, и мне совершенно всё равно, что во всём этом я буду похожа на тыкву. На голове накручиваю нечто среднее между куксой и вороньим гнездом и для пущей убедительности в своей «уродливости» цепляю на нос очки — в дурацкой оправе, которая мне не подходит от слова совсем. Сделав глубокий вдох, смотрю в зеркало и выдыхаю, потому что совсем не узнаю человека, стоящего напротив — по-моему, у меня вышла отличная маскировка, хотя мне всё равно кажется, что я буду привлекать внимание.

Мнительность плюс паранойя — не лучшие союзники.

Захожу на кухню, и от моего внешнего вида мама в очередной раз тяжко вздыхает, но не произносит ни слова: мы уже давно сказали друг другу всё, что хотели. Такой камуфляж для меня — это своего рода условие, при котором я согласилась выбираться на улицу, чтобы совсем уж не одичать, и чаще всего в компании Каина. Он вряд ли бросится на моих обидчиков с ножом в случае чего, но с ним я всё равно чувствовала себя спокойнее.

Это как если бы под одеждой был кевларовый бронежилет.

Перехватываю пару бутербродов с кофе — я в принципе вообще не ем по утрам, потому что желудок поздно просыпается — прихватываю с полочки в прихожей наушники, надеваю аляску на два размера больше и снимаю с крючка поводок. Каин будто подсматривал за мной из-за угла: не успеваю оглянуться, как он уже стоит рядом и виляет хвостом. В последний раз подхожу к окну, чтобы убедиться, что город уже проснулся, и на улице есть люди, и только после этого вставляю в ухо один наушник, в котором тут же раздаётся песня группы Руки Вверх «Ай-яй-яй» и выхожу из квартиры.

Я могла бы стать отличным шпионом при должной подготовке.

Мы с Каином обычно даём кружочек-другой по парку, что на соседней улице — через пару домов от моего — и возвращаемся домой через магазин, в котором я покупаю себе шоколад или мороженое — в зависимости от настроения. Не знаю, что сегодня заставило меня пойти другим маршрутом: вместо своего парка мы направились в Центральный, который был гораздо больше и более уединённым — выше вероятность того, что на прогулке тебе попадётся меньшее количество людей. А на тех, кто всё же попадётся, я по привычке буду стараться не смотреть, потому что если по ощущениям проводить аналогию, будет похоже на то, как если бы я вдруг попала во вселенную Сверхъестественного.

Примерно с час я изучала дорожку под ногами, пока Каин, спущенный с поводка, шнырял по кустам и здоровался с другими собаками; слушала, как хрустит снег под ногами из-за мороза — будто крошат пенопласт, правда, не так противно. Периодически я отвлекалась на своего пса, но когда из-за снега в глазах начало рябить, пришлось поднять голову, чтобы в поле зрения появились хоть какие-нибудь тёмные пятна.

Именно тогда я и заметила компанию из пяти человек; о том, что с ними что-то не так, я поняла ещё издали — просто потому, что мне вдруг от их вида стало не по себе. К сожалению, обойти их так, чтобы не столкнуться, было невозможно, и чем ближе я подходила, тем отчётливее слышался их какой-то ненормальный смех.

Что-то среднее между ржанием лошади и гоготанием гусей.

Одна из фигур показалась мне знакомой, и когда между мной и ними осталось не больше трёх метров, я сразу поняла, почему моё паучье чутьё заподозрило неладное: среди явно подвыпивших парней, усевшись на спинку скамейки и поставив ноги на сиденье, был Сергей. Он что-то рассказывал и активно помогал себе руками, размахивая из стороны в сторону полупустой бутылкой пива. Прежде чем поравняться с этой мерзкой гоп-компанией, я позвала Каина и прицепила к его ошейнику поводок: так мне было гораздо спокойнее — знать, что я не одна. Опустив голову как можно ниже, я пожалела о том, что так и не удосужилась вчера пристегнуть к аляске капюшон, чтобы можно было спрятать лицо и пройти незамеченной.

А теперь меня не спас даже мой камуфляж, потому что…

— Парни, зацените, кто заглянул к нам на огонёк! — радостно проскандировал Сергей, вскочив со скамейки и перегородив мне дорогу. Я попыталась его обойти, но он упорно де давал мне прохода. — Это ж наша недотрога, собственной персоной!

Остальные поддержали Сталевского в его пышущей оригинальностью шутке и глупо засмеялись.

— Может, познакомишь нас, Сталь? — спросил один из его друзей, подойдя к Сергею сзади и положив ладонь на его плечо.

Первое, что бросилось в глаза и вызвало отвращение — хамоватая ухмылка на пол-лица; уже после этого я отметила безобразный шрам от левого уголка губ до самого уха. Если смотреть на его лицо только с левой стороны, можно было подумать, что кто-то пытался сделать ему «улыбку Челси».

Наверное, именно поэтому я в голове дала ему прозвище Чёрная георгина[1].

Ну и уже только после такого анализа личности георгины я подумала о том, что «Сталь» — самая неподходящая кличка для такого человека, как Сергей Сталевский. Сталь — это стержень, строгость и сила, а своим поведением (в особенности в тот злополучный вечер) Сергей в моих глазах был скорее трусом и не обладал ни одним из качеств, свойственных мужчине в принципе.

— Пропустите, — пищу я, делая очередную попытку отвязаться от нежелательного общества, но снова безуспешно.

— Куда ты так торопишься? — ухмыляется Георгина. — Псину свою выгуливать?

Чувствую обиду за Каина как за себя саму, но молчу, потому что любое моё слово может спровоцировать подвыпивших парней — и кто только пьёт с утра пораньше? — на какие угодно действия.

Сталевский делает шаг в мою сторону с явным намерением до меня дотронуться, но я шарахаюсь назад и врезаюсь во что-то мягкое.

По ощущениям на дерево совсем не похоже.

Снова отшатываюсь и резко оборачиваюсь; передо мной обнаруживается высокий темноволосый парень, обнимающий за талию красивую блондинку, которая, копируя своего спутника, неодобрительно смотрит в сторону компании.

— Кажется, девушка не желает выслушивать ваши бредни, — слышу глубокий голос брюнета. — Как насчёт отвалить от неё и дать ей пройти?

Сергей поднимает руки в примирительном жесте, а меня начинает мутить, потому что уж слишком много людей на один квадратный метр.

А один из них так и вовсе нарушает моё личное пространство.

— Вообще-то, мы друзья, — всё так же дерзко улыбается Сергей. — Давно не виделись, вот решили поболтать, вспомнить былые деньки…

От предположений насчёт того, что именно он собирался вспомнить, мне стало ещё хуже; нужно было срочно уносить отсюда ноги, пока не поздно.

— Мы с тобой никогда не были и никогда не будем друзьями, — проталкиваю воздух сквозь онемевшие губы, и, пользуясь случаем, огибаю Сергей по кривой, стараясь обходить как можно дальше.

С ним даже делить кислород и планету противно.

Сталевский что-то говорит мне в спину, но у меня так звенит в голове и пульсирует кровь в ушах, что я совершенно не слышу его слов — будто навязчивый шум на заднем плане. Каин, чувствуя моё состояние, слегка поскуливает и тянет поводок вперёд, помогая мне идти быстрее — тоже хочет убраться отсюда подальше. В этот раз в магазин не заворачиваем, а несёмся прямиком в спасительное нутро квартиры, захлопнув за собой дверь с такой силой, что за обоями посыпалась побелка; на пару секунд прислоняюсь спиной к двери и слушаю, как ускорившийся пульс, который ещё недавно грозился вынести мои рёбра, потихоньку приходит в норму.

— Что-то не так? — слышу голос мамы, которая вышла в коридор на чересчур громкий звук, которым я оповестила всех о своём возвращении.

Осторожно выдыхаю и качаю головой, потому что язык прилип к нёбу.

Мама сканирует меня взглядом и возвращается обратно на кухню — знает ведь, что, если я не захочу, ничто не заставит меня сказать что-либо. А я ещё пару минут стою в коридоре, уставившись остекленевшими глазами в стену, и пытаюсь понять, закончится ли всё это когда-нибудь.