— Я пойду с тобой! — слишком поспешно и импульсивно вскакиваю на ноги. Должно быть, со стороны моё поведение кажется диким, потому что даже я не могла объяснить своё неуёмное желание идти с Лисом, от которого ещё вчера шарахалась в сторону. — Я так и не поблагодарила её нормально за помощь.

Ловлю на себе снисходительный взгляд Лёши и чувствую, как начинают краснеть мои щёки.

— Ну-ну, — фыркает он. — Будем считать, что я тебе поверил. Запретить тебе идти со мной не могу — крепостное право, к сожалению, отменили. Одевайся, я подожду на улице.

Шастинский выходит за дверь, и в квартире без него сразу становится как-то пусто, а ведь он пробыл здесь всего ничего… Странное ощущение одиночества и потери преследует меня, пока я как стараюсь как можно медленнее надеть пальто и натянуть сапоги, но всё равно собираюсь слишком быстро — мне кажется, что Лёша может нарушить своё обещание и уйти.

Мои подозрения и страхи оказываются беспочвенными — Лис восседал на той же скамейке, где я нашла его часом ранее, и делал глубокие затяжки сигаретного дыма, будто тот был способен вытравить из памяти недавнее событие или как-то исправить ситуацию. Его взгляд был рассеян, хотя и было видно, что мысли в его голове не останавливают свою деятельность ни на секунду. Не знаю, что именно он там просчитывал, но строить догадки я не решалась — не хватало ещё накрутить себя на ночь глядя.

Вот парень замечает меня, выдыхает в воздух облачко сизого дыма, не сводя при этом с меня глаз, и под таким пристальным вниманием я тушуюсь; мне снова хочется покраснеть, как пятиклашке, которую мальчик впервые провожает до дома. Прячу руки в карманах куртки и опускаю голову — если уж краснеть, то без свидетелей.

Слышу весёлое фырканье, и Лис поднимается на ноги, молчаливо приглашая меня следовать за ним. Мы идём на приличном расстоянии друг от друга, и всё же я очень остро ощущаю его присутствие — как если бы он держал меня за руку. С удивлением понимаю, что была бы совсем не против такого контакта — я уже заметила, что рядом с ним я чувствую себя намного спокойнее, хотя и не могу понять, почему. Он не пытается завести разговор просто для того, чтобы не идти в тишине, но неловкости я не испытываю — оказалось, что с ним мне и помолчать есть о чём. А судя по тому, что от него тоже не исходило ничего похожего на неуверенность, можно было подумать, что и ему рядом со мной комфортно.

Ну или это я так себя успокаиваю.

На этот раз дверь квартиры Анны Андреевны Лёша открывает своим ключом; в доме стоит такая тишина, словно здесь никого нет, но вот хозяйка выходит навстречу, вытирая руки полотенцем.

— Ну надо же, внучек компанию привёл в кои-то веки, — прицокивает женщина языком. — Да ещё и такую красавицу.

От такого комплимента я вновь вспыхиваю, как лампочка на ёлке, и пытаюсь спрятать своё смущение в отвороте куртки.

— Я хотел с тобой поговорить, Роза, — серьёзно отвечает Лис. — А Кристина увязалась следом, думая, что я способен убить человека. Не то что бы я этого не хотел, но вряд ли стану рисковать своей свободой.

Рот женщины удивлённо распахивается.

— С этого места, пожалуйста, поподробнее!

— Он встретился с Сергеем… — роняю объяснение.

Лицо женщины резко бледнеет.

— И что же ты сделал, внук?

Лёша фыркает, будто всё произошедшее было всего лишь игрой.

— Отучил его хамить взрослым.

Закатываю глаза: зная Сталевского, я очень сильно сомневаюсь в том, что один хук с правой способен его чему-то научить. Отец бил его всё его детство — и посмотрите, что из этого вышло.

Ничего хорошего.

— Ладно, — потирая лоб рукой, отвечает Анна Андреевна. — С этим всё понятно. А как вышло, что вы оба стоите передо мной?

Мы с Лёшей переглядываемся.

— Я сидел на лавочке у её подъезда, когда подошёл этот упырь и сказал кое-что, что мне не понравилось; Кристина увидела всё это из окна и поспешила мне на помощь — попыталась удержать меня, чтобы я не наломал дров. Вот и вся история.

— Возле её подъезда сидел, говоришь? — подозрительно прищурившись, переспрашивает женщина.

Я прекрасно понимаю, что она имеет в виду: почему Лис был именно возле моего дома, когда есть куча мест, в которых он мог бы оказаться.

Лёша неопределённо пожимает плечами, даже не собираясь объяснять своё поведение; его бабушка пару минут изучает выражение его лица, хитро улыбается и машет рукой в сторону кухни.

— Ладно уж, проходите, голубчики, располагайтесь, а я сейчас приду.

Мы оба избавляемся от верхней одежды, хотя я чувствую себя как-то неловко — будто в чужую семью пытаюсь влезть — и топаем в указанном направлении. И хотя за столом полно места, Лис падает на стул возле меня, задевая моё бедро коленом, и складывает руки, как первоклашка за партой, не сводя с меня весёлого взгляда, под которым я снова собираюсь краснеть. Правда, когда мы оба вздрагиваем от звука захлопнувшейся входной двери, вся его весёлость испаряется, словно дым. Нахмурившись, Лёша поднимается и идёт обратно в коридор, на ходу зовя бабушку; я тоже непонимающе хмурюсь, и внутри зарождается стойкое ощущение того, что не нужно было сюда приходить. Выхожу вслед за парнем в коридор и наблюдаю, как он пытается открыть дверь, которая, полагаю, заперта снаружи.

— Роза, что за шутки?! — кипятится он, приложив ухо к двери.

Подхожу ближе, чтобы понять, что происходит.

— Вы двое слишком упёртые, чтобы разглядеть обоюдную симпатию; Кристина чересчур зациклена на прошлом, а ты забил голову несусветной дурью о том, что ей не подходишь. — Женщина на секунду замолкает, собираясь с мыслями, а я с ужасом осознаю, что мне отсюда не выбраться. — В общем так — пока вы оба не найдёте способ перешагнуть через свои надуманные и устаревшие страхи, никто из вас не покинет эту квартиру. И не вздумай мухлевать, у тебя всё равно ничего не получится: твои ключи, а так же запасной с антресолей я тоже забрала.

— Что? — ошарашенно спрашивает Лис, и я его чертовски хорошо понимаю.

Какого чёрта вообще происходит?

— Просто признайся ей, что она тебе нравится, — напутствует Анна Андреевна внука, пока я пытаюсь понять, что делать, и как себя вести, а после переключается на меня. — А Кристина пусть осознает то, что её жизнь не закончилась год назад, и всё ещё есть люди, которым можно доверять. Может, она тоже поймёт, что ты ей нравишься — я видела, какие искры между вами вспыхивают; из них можно раздуть очень хороший костёр, если вы оба престанете страдать ерундой и присмотритесь друг к другу.

Чего? Какие ещё искры?!

Пока мозг клинит на последних словах женщины, память услужливо ставит на повтор самую неожиданную фразу.

«Просто признайся ей, что она тебе нравится».

Это не может быть правдой, потому что… Да просто не может! Я не могу кому-то нравиться — не после того, что со мной сделали! С той самой ночи я чувствую себя ущербной и недостойной не то, что любви — банальной симпатии; это как повреждённый файл на компьютере — из-за него сбоит всю систему, и все стараются избавиться от него.

Никто не любит вещи с дефектами.

— В общем, я буду у соседки, — подводит женщина черту. — Как придёте к какому-либо решению — дайте знать.

Лёша легонько хлопается лбом о входную дверь и поворачивается ко мне; наверно, у меня на лбу написано всё, о чём я думаю, потому что он снова фыркает.

— Что? Я не могу это выключить, — разводит руками. — Не могу сказать себе: «Влюбись в кого-нибудь другого, брат!», потому что это так не работает. Поверь мне, я пытался держаться от тебя подальше — нихрена не выходит; так что прости, но тебе придётся принят это как факт.

Качаю головой, по-прежнему шокированная.

— Ты не можешь любить меня, — почему-то срывается шёпотом. — Ты не знаешь, что со мной было; если бы знал — ни за что бы не влюбился…

Парень тяжко вздыхает.

— Вообще-то, я знаю.

Не сразу понимаю, что он сказал, а когда до меня доходит — снова резко бледнею; это заставляет меня чувствовать себя ещё хуже, чем было раньше, потому что это было равносильно тому, как если бы меня опорочили при свидетелях, которые после каждый раз при встрече считали своим долгом ткнуть в меня пальцем. Чувствую, как по щекам ползут слёзы, и закрываю глаза, потому что мне стыдно смотреть на Лиса — и страшно оттого, что ему непосчастливилось влюбиться в «грязную» девушку.

Внезапно к моим щекам прикасаются чьи-то ладони, которые старательно избавляют моё лицо от слёз, и это заставляет меня распахнуть глаза. Я натыкаюсь на ответный взгляд Лёши, в котором нет ни капли пренебрежения или брезгливости — лишь твёрдость, уверенность и участие; без жалости, которую я бы ни за что не приняла, и без снисхождения, которое я бы ни за что не перенесла — просто молчаливая поддержка.

— В том, что с тобой случилось, нет твоей вины, — произносит он наконец, и с моих плеч будто падает наковальня. — На твоём месте мог оказаться кто угодно.

— Но оказалась я, — шмыгаю носом. — И это никак не исправить.

— Это и не надо справлять — с этим надо смириться, наказать виновных и двигаться дальше; перестать шарахаться от людей и бояться подпускать к себе кого-то ближе, чем на пушечный выстрел — мир состоит не только из мразей. Если ты откроешься ему, то будешь удивлена тому, сколько в нём хорошего. Я не себя имею в виду — я-то точно не вхожу в число хороших — но моя ба точно входит.

Невесело усмехаюсь.

— А я думала, что только у меня не всё хорошо с головкой. С чего ты взял, что не входишь в их число? Будь ты плохим, то по-другому отреагировал бы на замечание Сергея в адрес своей бабушки — как его свита, например; или не стал бы злиться за то, что он мог меня обидеть — ты ведь меня совсем не знаешь. Ну и напоследок: разве стал бы ты оберегать меня от самого себя, если бы действительно был плохим? Ты, скорее, поступил бы со мной так же, как и Сталевский — потому что именно так ведут себя плохие парни.

Лис хмыкает и наконец-то отпускает моё лицо из плена своих ладоней.

— Здесь не поспоришь. Хотя предлагать отношения всё равно не стану — к ним ни ты, ни я не готовы, и лучше просто быть друзьями, чем пытаться сблизиться раньше времени и наделать ошибок.

Киваю, потому что за прошедший год я действительно не готова вот так взять и начать встречаться с кем-то — это было бы странно и весьма легкомысленно с моей стороны. Нам обоим нужно время; к тому же, быть может, после мы оба поймём, что не предназначены друг для друга в этом самом смысле. Лёша перегорит, а я так и не смогу зажечься — и зачем тогда впустую тратить друг на друга силы?

Время само расставит всё по своим местам.

— Если честно, с трудом представляю себе нашу… дружбу, — снова шмыгаю носом. — Разве тебе не противно?

Лёша хмурится.

— А почему мне должно быть противно? Ты ведь не этот твой Сталевский, рядом с которым я могу оказаться только по одной причине — расхуярить его мерзкую рожу, — кривится Лис, а я дёргаюсь от его мата, к которому совершенно не привыкла, и в голове категорически не соглашаюсь с тем, что Сталевский — мой. — Давай договоримся один раз и больше не будем поднимать эту тему: ты нормальная. В тебе нет дефектов, недостатков или изъянов, которые ты сама себе напридумывала; ты никого не убила, не обидела и не заставила страдать; и раз уж на то пошло — я не вижу в тебе падшей женщины, которая опустилась на самое дно просто потому, что ей не посчастливилось оказаться в том чёртовом переулке, ясно? И когда в следующий раз тебе покажется, что я отношусь к тебе как-то не так — тебе именно покажется. Надеюсь, мы всё прояснили и больше не заговорим об этом, потому что это всё — херня чистой воды.

Мне хочется сказать, что я согласна на это при условии, что он больше не будет употреблять столько дисфемизмов и нецензурщины, как мозг стопорится на незначительной детали, которая мне кажется слишком уж подозрительной: откуда он узнал про переулок? Даже Анне Андреевне я не говорила о том, где именно это произошло — опустила подробности, потому что было слишком противно; с моими родителями Лёша не знаком, а больше об этом никто не знает.

Ткнуть пальцем в небо и попасть тут совершенно нереально.

— Как ты узнал, где это случилось? — обескуражено спрашиваю.

Вряд ли Лис телепат, но у меня больше нет вразумительных предположений.

Парень непонимающе смотрит на меня, будто не может понять, что я имела в виду, а после запускает руку в свою безумную чёлку и некоторое время изучает пол под своими ногами — всё это занимает не более пары секунд.

— Ну а где ещё это могло случиться? Не у тебя же дома… Тёмные переулки — корень всех бед и исток неприятностей, так что это очевидно.