Самым печальным было смотреть на эту дату — когда он был в сети — и понимать, что его профиль больше никогда не будет активным; я больше не услышу его смех и эту дурацкую фразу «Привет, мелкая», которая всегда так раздражала, и по которой я теперь так отчаянно скучала.

Смахиваю со щёк непрошенные слёзы, понимая, что моё изнасилование хоть и было ужасным, всё же не настолько ужасно, как смерть. Ты всё ещё жив, можешь сделать что-то, что-то поменять — в конце концов, наказать виновных, стоит только взять себя в руки — а вот Макс уже ничего не изменит.

Захлопываю ноутбук, невесело усмехаясь.

Зашла поскучать, называется.

Ну, хотя бы в сон я проваливаюсь моментально.

Такой насыщенного изумрудного цвета травы я не видела ни разу в жизни; небо было неестественно голубым, словно сапфир, а закатное солнце согревало приятно тёплым, рубиновым светом; ну и, судя по тому, что я наблюдала за собой со стороны, это явно был сон. Я сидела на покрывале, расстеленном на траве в нашем Центральном парке и кормила Каина собачьим печеньем; в моих карамельных волосах блестели солнечные зайчики, а ветер раздувал свободную юбку на белом платье в голубую полоску. В общем-то, вполне реальная картинка, ничего сверхъестественного и пугающего в этом не было.

До тех пор, пока ко мне не присоединился парень.

Тот самый, с которым мы столкнулись вчера в парке.

Он с улыбкой садится рядом со мной, откусывает кусочек пирога, который я с такой же улыбкой протягиваю ему, а после прижимает ладонь к моей щеке. Понять не могу, как даже во сне я могу допустить хотя бы возможность физического контакта с парнем; и пока настоящую меня сковывает напряжение наряду с каким-то непонятным волнением, вторая я — та, что наслаждалась летом — блаженно жмуриться и льнёт к руке парня, словно кошка. И не шарахается в сторону, когда тот наклоняется к ней, чтобы оставить на губах лёгкий, но чувственный поцелуй. Готова поклясться, что мои собственные губы в этот момент полыхали огнём, и чувствовалось покалывание.

Просыпаюсь как всегда, резко сев на кровати, так что у меня пару минут кружится голова и ещё столько же — темнеет в глазах от такого подъёма, но я впервые не чувствую ужаса или страха; скорее раздражение, неверие и растерянность от того, что, пусть и во сне, но я позволила парню — незнакомому парню — к себе прикоснуться.

И не просто позволила — я желала этого всем сердцем, которое сейчас колотилось о рёбра, словно лопасти вертолёта. Руки тряслись мелкой дрожью, но тоже не от страха; сама не замечаю, как поднимаю руку вверх и пальцами прикасаюсь к губам, которые и сейчас будто бы слегка горят от фантомного поцелуя. Живот скручивает в узел, но не от боли — от непонятного томления и предчувствия чего-то, что должно скоро случиться.

Одно только было не понятно.

Почему именно он?

Что такого в нём нашло моё подсознание, что настолько впечатлилось и впервые за последний год подменило мои обычные кошмары на… это?

Ничего не понимаю.

Сползаю с кровати, мимоходом бросив взгляд на часы.

Половина седьмого утра.

Прекрасно.

Мой последний свободный день, за который я должна была как следует выспаться, а я вскочила ни свет, ни заря.

Впрочем, в такую рань встала не только я: судя по характерным звукам и запахам, мама уже была на кухне и что-то пекла. Прибираю наверх взлохмаченные от неспокойного сна волосы и плетусь в ванную, чтобы мало-мальски привести себя в порядок и только после этого иду на кухню. Желудок, распознав ароматы ванили, корицы и свежесмолотого кофе, призывно заурчал.

— Не думала, что ты встанешь так рано, — окидывая меня внимательным взглядом, произносит мама. — Всё в порядке?

Давненько я не слышала этого вопроса.

— Всё хорошо, — отвечаю тихо, но осознаю, что впервые за долгое время это действительно так.

Всё в порядке.

И, Господи Боже, как же приятно было не видеть этих дурацких выматывающих кошмаров!

После завтрака — ванильных пышек с карамельным сиропом и кофе с корицей — я возвращаюсь в спальню, чтобы собрать нужные учебники и подготовить на завтра одежду. Меня с головой накрыло волнение от предстоящего возвращения, будто я завтра впервые после окончания школы иду в универ. Никогда не замечала за собой таких нелепо-детских страхов, но, видимо, всё меняется. Хорошо хоть ещё помню расположение своего социального факультета — не придётся завтра плутать в поисках нужных аудиторий.

В обед цепляю Каину поводок и выхожу в парк; обычно я гуляю с ним утром и вечером, но сегодняшний день обещал быть сумбурным, поэтому вместо утренней получается обеденная прогулка. И на этот раз мои глаза выискивают среди прохожих не только Сергея, но и того вчерашнего парня — так, на всякий случай. Скорее всего, он здесь больше не появится, потому что в этом парке в основном гуляют только собачники и придурок-Сталевский со своей гоп-компанией. Хотя, может, этот парень слеплен из того же теста, почём мне знать?

Не зря же его лицо показалось мне знакомым.

Из нас двоих только Каину нет никакого дела до окружающих: получив долгожданную свободу, он шнырял то здесь, то там, изредка поднимая в воздух небольшие птичьи стайки. Иногда возвращался ко мне — будто проверял, всё ли со мной в порядке — а после снова исчезал где-то в кустах. Мы прошли почти весь наш маршрут, когда Каин вдруг насторожился, повёл носом воздух и ломанулся куда-то вперёд. Не привыкшая к такому поведению с его стороны, кидаюсь следом и за поворотом дорожки резко торможу: виляя хвостом, Каин ходил кругами вокруг знакомой собачки и… её хозяина — того самого парня. Я вспоминаю свой сегодняшний сон и чувствую, как вспыхивают румянцем мои щёки — почему-то мне кажется, что незнакомец в курсе того, что мне снилось.

К слову сказать, сегодня парень мало походил на истукана: присев на корточки, он ласково трепал Каина за ушами, а тот радостно подметал хвостом дорожку.

Предатель.

Слежу за движениями руки незнакомца и вспоминаю, как эта самая рука в моём сне ласкала мою собственную щёку, которая сейчас, скорее всего, уже была похожа на перезревший помидор. Глаза против воли перескакивают на губы парня, которые сейчас были растянуты в белозубой улыбке, обращённой к моей собаке.

Сегодня роль истукана взяла на себя я, кажется.

Пока я пытаюсь заставить себя пошевелиться и уйти отсюда вместе с собакой, парень переводит улыбающийся взгляд на меня; его глаза с хитринкой будто пытаются проникнуть в душу, а в движениях угадываются повадки хищника. На его голове — абсолютный хаос, но не тот, какой обычно бывает после сна; над этим хаосом нужно было постараться как минимум одному парикмахеру, чтобы общий вид парня в итоге оказался хулиганистым, но в то же время серьёзным. Он был словно вода, пока в ту не бросили камень: недвижимый и изменчивый одновременно. К нему тянуло, и именно таких парней мне стоило опасаться в первую очередь.

Сергей тоже был таким до того, как слетел с катушек и начал морально разлагаться.

Пока я сравниваю этих двух не похожих друг на друга парней, незнакомец выпрямляется и делает в мою сторону пару шагов; несколько русых прядей падают ему на лоб, привлекая моё внимание, а его зелёные глаза буквально прожигают насквозь. Несмотря на жуткий холод, куртка парня расстёгнута, и я вижу чёрную толстовку с логотипом «Nike».

Перспектива подхватить бронхит или воспаление лёгких его явно не пугает.

— Ну как, — слышу его голос, и вдоль позвоночника бегут мурашки от этой лёгкой хрипотцы. — Фейсконтроль пройден?

При этом его улыбка стала больше напоминать оскал, но хитринки из взгляда никуда не делись.

Разве что к ним добавилась самоуверенность.

— Каин, ко мне, — зову собаку, не сводя глаз с парня.

Где-то слышала, что стоит собаке почувствовать твой страх, как они тут же нападают; не знаю, работает ли такое с людьми, но проверять не собираюсь, поэтому стараюсь держаться как можно увереннее. Ну не станет же он насиловать меня средь белого дня на глазах у толпы свидетелей, так ведь?

Каин нехотя семенит в мою сторону, я цепляю ему поводок, так и не удостоив незнакомца ответом, и прохожу мимо, слегка задевая его плечом, потому что расстояние между ним и кустами дикой ежевики непозволительно маленькое.

Уж лучше зацепить парня, чем порвать куртку о колючки.

— Тебя не учили, что нужно отвечать на вопросы? — раздаётся снисходительное в спину.

Поворачиваюсь к нему, чувствуя уже не страх, а глухое раздражение.

— А тебе не говорили, что, если с тобой не хотят разговаривать, значит, ты не нравишься? — в тон ему отвечаю.

Брови парня взлетают вверх.

— Это в принципе невозможно, детка, потому что я нравлюсь всем.

— Ну, всё когда-то бывает в первый раз, верно? — саркастично добавляю, вкладывая в ответ всю ненависть к противоположному полу.

Парень делает шаг в мою сторону, и всю мою напускную браваду словно уносит ветром; я делаю поспешный шаг назад, чуть не наступив Каину на лапу, разворачиваюсь и буквально сбегаю от парня, не разбирая дороги.

Как я в университете-то учиться буду с такой хлипкой социализацией?

Если утро было сумбурным, то вечер выдался каким-то нервным и напряжённым; всё валилось из рук, и даже говорила и отвечала на вопросы невпопад. Не помогли ни мамин ромашковый чай, ни глубокие вдохи по совету папы, ни голова Каина на моих коленях; в довершение всего я ещё выпила четыре таблетки валерьянки, которые тоже не дали никакого эффекта — хоть плачь. А после, скорее всего, в организме всё это смешалось в коктейль и так шибануло по мозгам, что к девяти вечера я была больше похожа на апатичный овощ, чем на спокойного человека.

Ну, хотя бы успокоилась.

По привычке беру в руки книгу — первую попавшуюся, коей оказывается «Гордость и предубеждение» — но надолго меня не хватает, потому что организм, атакованный убойной дозой разных вариантов успокоительного, наконец отключается.

Во сне вновь вижу того незнакомца — я решила назвать его Лисом, потому что знакомиться с ним я не собиралась, но и называть его в голове незнакомцем надоело; Лисом — потому что уж слишком хитрым и хищным было выражение его лица. Так вот, мне снова приснился Лис — ну, не весь он. Только его глаза — зелёные, прожигающие насквозь; то единственное, что действительно в нём если не цепляло, то, по меньшей мере, приковывало внимание. Они одновременно и пугали, и завораживали — словно королевская кобра, застывшая перед играющим на флейте заклинателем. Очень хотелось отвернуться или проснуться, но выбраться из плена изумрудного взгляда было невозможно — будто тебя приколотили к стене гвоздями. По ощущениям очень было похоже на то, как если ты стоял у обрыва — вид открывается красивый, но сделать шаг вперёд до смерти страшно. Хотя желание поддаться манящему свечению, которое от них исходило, и окунуться в них с головой, забыв о спасательном круге, тоже было достаточно сильным.

Но, как это обычно бывает, я просыпаюсь на взмокших простынях, комкая руками подушку, со сбивчивым дыханием и спотыкающимся сердцем. Пару минут я ещё тихонечко лежу, пытаясь прийти в себя, а после на меня, словно кирпичная стена, обрушивается реальность.

Сегодня мой первый учебный день.

Немного переживаю, что меня будут подводить конечности или язык, но то ли они не отошли от пережитого во сне, то ли просто решили помочь своей хозяйке — волнение вдруг оставило меня. Хотя, скорее всего, мозг просто махнул на происходящее рукой, решив плыть по течению. Привожу себя в порядок в ванной и надеваю приталенный тёмно-зелёный свитер с белыми бусинами на плечах и тёмно-синие прямые джинсы; волосы заплетаю в косу на правый бок; косметику не использую вообще. В очередной раз кошусь в сторону разбитых очков, горюя об испорченном «прикрытии», подхватываю сумку и пакет с книгами и топаю завтракать.

Пока уплетаю за обе щеки омлет — откуда только аппетит взялся? — выслушиваю от мамы настолько длинную ободряющую лекцию, что ко времени выхода из дома мне становится лихо. Я помню, что я пережила, не было никакой нужды напоминать мне об этом ещё раз; ну и плюс, я на учёбу собиралась, а не умирала.

Выхожу из подъезда и бросаю печальный взгляд в сторону наших дворовых гаражей из «вагончиков»: как было бы здорово, если бы я сама была в состоянии сесть за руль, а не трястись в общественном транспорте! Но это в перспективе, а пока что меня ждёт только далеко не персональная маршрутка, битком набитая теми, среди кого я чувствую себя максимально некомфортно.

Дорога в институт была приблизительно равна по ощущениям дороге домой, когда возвращаешься в город, в котором родился и вырос, но давно не был. Институт ничуть не изменился за прошедший год; разве что стал ещё краше в моих глазах, если это возможно. Его бетонные стены, отделанные облицованным кирпичом, ничуть не постарели, не потрескались и не рухнули, хотя по ощущениям пронеслись столетия после нашей последней встречи.