Марси Ротман - Плененное сердце

— Вы с ума сошли. — Браунинг решил, что ослышался, и отступил дальше к двери, мужество изменило ему.

Колби стояла на своем, хотя он смотрел на нее налитыми кровью глазами, совершенно не уверенный в том, не является ли она буйно помешанной.

— Выслушайте меня, — сказала она с терпеливой покорностью, будто он был глупый ребенок. — Я делаю вам прекрасное предложение. Пока вы будете продолжать свою холостяцкую жизнь, так очевидно любимую вами, я воспитаю ребенка в деревне, ничем не обременяя вас и управляя своим и вашим имениями.

— А почему я должен жениться именно на вас? — спросил Нэвил, скептически оглядывая ее с ног до головы. — Я могу выбрать любую женщину в Лондоне, которую пожелаю.

Уязвленная одновременно и вульгарной жестокостью, и справедливостью сказанного лордом Браунингом, Колби дрогнула: ей страшно захотелось убежать и спрятаться от стыда, охватившего ее. Как это ни больно было, ей пришлось задать себе вопрос: а что еще она должна была ожидать от человека, избалованного сына почтенных, безумно любящих родителей, обладающего внешностью греческого бога? «Что мог проклятый Нэвил Браунинг знать о реалиях мира?» — горько спросила себя Колби.

Нэвил одновременно боролся с собственным желудком и думал, как загладить явную обиду, причиненную его неосторожными словами. В течение какой-то секунды он даже хотел извиниться за свое поведение, но с радостью увидел, что обида, видимо, не задела ее глубоко, — так быстро, казалось, она пришла в себя. Он отметил, что Колби не из тех женщин, которых легко обескуражить.

Он был не прав. Колби прошла через комнату к камину и отвернулась, чтобы снова взять себя в руки. Ей надо было попытаться в последний раз объяснить ему, пусть даже придется переступить через себя.

— На самом деле, милорд, я не помешанная, хотя я понимаю, что у вас есть причины так думать, — сказала она. — Я хочу выйти замуж за вас не больше, чем вы — жениться на мне, и иметь ребенка от вас не больше, чем от кого-нибудь другого. Но мне необходимо было привлечь ваше внимание.

— Вам это удалось, — недовольно ответил Браунинг. — Я даю вам еще одну минуту, чтобы изложить свое дело.

— Мой отец умер почти год назад, поместье разорено, я должна восстановить его, чтобы обеспечить моим братьям, матери и тете крышу над головой, — поспешно заговорила Колби.

— Я сожалею о вашем отце, но почему вы пришли ко мне? — спросил он, все еще находясь в недоумении.

— Мне необходима ваша помощь в обеспечении займа, для того чтобы откупиться от многочисленных настойчивых кредиторов и жить дальше.

— Идите в банк, — сказал Нэвил, двигаясь к двери.

— Вы когда-нибудь были в банке? — горько усмехнулась Колби. — Банки любят Браунингов. Они помогают людям, которые не нуждаются в них. Мало того, что поместье разорено, так они еще сказали мне, что не верят, будто женщина способна вернуть к жизни Броули.

— И я искренне с ними согласен, — сказал Нэвил, извлекая часы из кармана пиджака. — Я сочувствую вам, — добавил Браунинг, открывая дверь и обнаруживая бледных и дрожащих Лира и Бэлкома. — Я не могу излечить все недуги в мире.

Браунинг собрался уйти.

— До того как вы выпроводите меня, милорд, я думаю, вы должны узнать, что я отхлестала лошадиным кнутом вашего управляющего имением на глазах у всех жителей Моуртона.

— Я так и думал, что вы опасны, — Браунинг был ошеломлен.

— Он изнасиловал четырнадцатилетнюю горничную, и она покончила с собой у меня на кухне, — бросила ему в ответ Колби. — Помимо ваших грязных дел вы могли бы уделять внимание своим людям и тем, кто управляет ими от вашего «высочайшего» имени.

И с чувством собственного достоинства Колби вышла.

Нэвил Браунинг ловил себя на том, что думает о своей посетительнице больше, чем того желает. Разговор с леди взбудоражил его почти так же, как и воскресная пирушка.

В висках стучало, глаза слезились даже от холодного солнечного света последних ноябрьских дней. Его тело, обычно гибкое и хорошо ему подчинявшееся, напоминало повозку в ухабистом переулке. Он был в таком состоянии, что ему пришлось отпустить своего конюха и отправить лошадь обратно в конюшни в надежде, что пешая прогулка по свежему воздуху восстановит хоть некое подобие его обычной энергии. Сейчас он понял, что это была ошибка. Он не мог умереть от похмелья, хотя искренне желал этого.

Уйдя из дому и освободившись от явно неодобрительных взглядов слуг, он не мог решить, куда сегодня пойти. У него была назначена встреча в клубе, но позже. Не привыкший задумываться куда себя деть, с испорченным после неприятного столкновения с леди Мэннеринг настроением, он поймал себя на том, что просто бесцельно бродит.

Вскоре он понял, что его совесть, часто доставлявшая проблемы, не собирается и сегодня оставить его в покое.

Он еще раз осознал, как глубоко должны были задеть девушку его недобрые, хотя, возможно, и правдивые слова. Он проклинал себя за то, что вел себя как высокомерный щеголь с Бонд-стрит, которых он ненавидел больше всего на свете, как один из тех людей, чья жизнь была сплошным удовольствием, самонадеянный, самовлюбленный павлин, у которого слишком много времени, слишком много денег и слишком много ветра в голове, чтобы заботиться о чем-нибудь большем, чем свои собственные естественные потребности.

Помимо пугавшей его мысли о том, что он в самом деле мог превратиться в одного из бездумных, Нэвилу представлялось кошмаром, что однажды он может кончить так же, как многие из его друзей по клубу. Они женились на безупречно воспитанных женщинах хорошего происхождения, ежегодно выставляемых на брачном рынке подобно элитному скоту. Сбитые с толку их нерастраченными чарами и обольстительными манерами, его друзья забывали о любви уже к концу медового месяца или вскоре после него, что уже не имело значения.

«Слава Богу, у меня есть Роберт», — подумал про себя Браунинг и удовлетворенно улыбнулся. Мальчик обладал всеми качествами, какие мог пожелать для своего наследника человек, не желавший, подобно ему, жениться и имевший целую вереницу вечно хнычущих родственников. Осиротевший, когда его отец умер в Пиренеях, а мать вскоре скончалась от разрыва сердца, Роберт попал под опеку Нэвила и его матери, и трудно было представить более счастливую семью.

Мысли о своем племяннике напомнили Нэвилу, что надо что-то делать с Джеффри Куном. Браунинг знал, что враждебность между двумя молодыми людьми была отражением ненависти между его матерью, леди Мириам, и бабушкой мальчика. Они были золовками, которые никогда не ладили и разжигали злобу между своими единственными внуками. Семья была небольшая, и Нэвил всегда чувствовал, что вражда была постыдной демонстрацией жадности и ревности по пустякам.

Размышления об истории семьи уняли головную боль Нэвила, и он с определенной целью зашагал к дому матери. Она жила отдельно, и ему ее очень не хватало, в чем он не признался бы никому, даже самой леди Мириам.

Как только он повернул на ее улицу рядом с Гайд-парком, он увидел скопление полицейских с Бау-стрит и толпу зевак.

Колби Мэннеринг поднялась на несколько ступенек и подошла к небольшой двери гостиницы Белдена, с трудом передвигая ноги, будто прикованные к земле. Ее усталость была настолько осязаемой, что сердце хозяйки сжалось при виде гостьи.

— Можно я пришлю вам наверх чай и гренки, миледи? — участливо спросила миссис Болтон.

— Да, пожалуйста, — застенчиво улыбнулась Колби, тронутая заботой пожилой женщины, и прошла наверх по лестнице к себе в комнату.

Колби разделась, надела старый парчовый халат своего отца и легла на кровать подумать о том, что делать дальше. Она старалась унять дрожь в теле, обхватив себя руками и растирая ладонями предплечья, чтобы немного согреться.

Девушка потеряла надежду и сердилась сама на себя за то, что у нее было слишком мало доводов перед этим ледяным человеком, для которого разговоры о деньгах, особенно об отсутствии их, могли быть истолкованы только как падение семьи Мэннеринг вниз по социальной лестнице.

Колби испытывала отвращение к самой себе за наивные мысли о том, что можно было обратиться к Нэвилу Браунингу за помощью. Его пренебрежение к дому в Моуртоне, который возвышался как часовой над прекрасным поместьем, граничащим с Броули, было хорошо известно. Еще хуже было то, как хладнокровно он позволял Аугустусу Пэнэману управлять имением: будто это было средневековое феодальное поместье, где управляющий мог делать все что угодно с любой женщиной и девочкой, на которых останавливался взгляд его жадных маленьких глаз.

Колби вспомнила бедную Иду Хупер, хорошенькую дочку своего садовника, которая предпочла убить себя, лишь бы вновь не стать добычей господина Пэнэмана. Отчасти потрясение и жалость к девочке стали причиной поездки в Лондон, которая, как сейчас стало понятно, ничем не могла остановить надвигающуюся катастрофу.

Позавчера вечером Колби задержалась в библиотеке допоздна, вновь просматривая бухгалтерские книги, стараясь ради своих братьев найти выход из положения, когда вошла плачущая тетя Сильвия с ужасным известием.

— Пойдем скорее на кухню, — взмолилась тетя. — Девочка Хупера повесилась у нас в кладовой.

Колби застала своих домочадцев, заламывающих в истерике руки. Без чьей-либо помощи она сняла девочку и, как всегда взяв ответственность на себя, организовала все необходимое для скромных похорон.

После этого трагического самоубийства Колби поняла, что пора положить конец безграничной власти Пэнэмана, терроризировавшего всю округу. Именно тогда она решила публично отхлестать его кнутом, и это происшествие породило множество слухов. Стало известно, что у любого, кто вел дела в поместье в Моуртоне, он требовал платить ему дань и что он притеснял жителей всеми возможными способами.

Ее первой мыслью было написать Браунингу и рассказать ему о жестокостях Пэнэмана. Она решила, что будет еще лучше, если она предложит взять на себя управление Моуртоном в обмен на помощь в наведении порядка в Броули.

Мысль родить ему ребенка, которая сейчас заставляла ее краснеть от стыда, пришла к ней в тишине спальни накануне поездки в Лондон. Уже тогда она понимала, что на самом деле было сумасшествием даже думать об этом, однако, проиграв эту сцену в уме, Колби решила, что это хороший способ заставить его выслушать себя. Застать врасплох, говорил ее отец, очень эффективное оружие на войне. А разве спасение семьи не было для нее войной?

В то же время она не могла отделаться от воспоминаний о том, как Браунинг оглядел ее с ног до головы и посчитал недостойной себя. По пути домой, обмениваясь с сопровождавшим ее Джоном Лиром ничего не значащими фразами, она едва была способна воспроизвести картину своего столкновения с Браунингом, боясь признаться себе, что это означало для нее разорение.

Высказав ей несколько прописных истин, Нэвил Браунинг поставил ее на место так, как это умели делать только придворные щеголи. Девушка слышала, что они часто получали огромное удовольствие, отвергая претензии, разрушая мечты и надежды женщин, чересчур активных в поисках подходящих мужей. Особой жертвой были женщины с пустыми карманами, как Колби. И семья, погубленная расточительством, была, конечно, мало привлекательной, говорила она себе.

Нэвил понял, что у нее за душой ничего нет, и оставил ее в таком разбитом состоянии, будто ударил молотком по хрустальной вазе. Когда ей пришло в голову это сравнение, она сразу же поняла, что такое настоящая ненависть. Ее била дрожь, дыхание стало прерывистым.

Он за это заплатит, пообещала Колби. Но когда она честно призналась себе, что ее угроза просто смешна, сжала кулаки и колотила ими по узкой кровати, пока по лицу не потекли горькие слезы.

Зарывшись лицом в покрывало, Колби не слышала, как в дверь осторожно постучали и она открылась.

— Я позволила себе принести вам еще вареное яйцо и стакан мадеры, миледи, — сказала хозяйка гостиницы, давая знать о своем присутствии. Она поставила поднос на стол, тактично предоставляя Колби возможность вытереть слезы и поправить волосы.

— Замечательно, — сказала ей Колби и, пока миссис Болтон была поблизости, делала вид, что рада немного подкрепиться. Ей совсем не хотелось есть, но она боялась показаться заботливой хозяйке неблагодарной.

Колби видела, что миссис Болтон жаждала поговорить, но, как ни нуждалась Колби в сочувствии, она была в состоянии лишь улыбаться. Не решаясь рассказать о своем безрассудном поступке, Колби хотела лишь одного: остаться одной. Гордость не позволяла ей признаться кому-нибудь, что ее мир разваливается на куски. Миссис Болтон ушла; Колби положила остатки еды на поднос и стала ходить по комнате взад и вперед, еще более одинокая, чем раньше. Ей необходимо было продумать следующий шаг, хотя после отказа Браунинга помочь ей реальных возможностей у нее оставалось очень мало, если они вообще были.