– Кажется, мне жарко от супа, – она пыталась не смотреть на Годрика.

Рука, застывшая пока она отвечала Люсьену, начала двигаться взад-вперед вдоль ее бедра, пальцы погружались в складки ее платья в поисках обнаженной кожи. Возбуждение было настолько сильным, что ей с трудом удавалось держать чашку с чаем без дрожи в руках. Она даже не попыталась убрать его руку.

Все ее мысли были только о теле Годрика на ней, о его губах на ее, о сладких поцелуях, таких, как утром у озера. Выбросит ли она когда-нибудь из головы эти воспоминания? Хотелось ли ей этого?

Как только ланч закончился, Эмили вскочила со своего стула. Мужчины с беспокойством посмотрели на нее.

– Прошу прощения! – Девушка ринулась в свою комнату. Это было единственное место, где она чувствовала себя в относительной безопасности и могла спрятаться, борясь с непрошеным желанием к своему похитителю.

Взобравшись на огромную кровать, она свернулась клубком у изголовья, прижав подушку к груди. Тепло разлилось по всему телу, ей нужно побыть одной, чтобы успокоиться.

На пороге появился Эштон, его широкие плечи заняли весь дверной проем.

– Нельзя ли оставить меня в покое хоть ненадолго? – потребовала она.

Комната, казалось, уменьшилась, когда он вошел. Каждое его движение было грациозным, однако она чувствовала, что он выверял любое свое действие. Подойдя к туалетному столику, Эштон провел пальцем по деревянной поверхности, потом прикоснулся к серебряному гребню. Подняв его, начал внимательно рассматривать украшение.

Он был самым элегантным из бунтарей, и все же, несмотря на слабо скрываемую силу, в нем сквозила уязвимость. В его глазах, в том, как они смягчились при взгляде на нее.

Как будто прочитав ее мысли, Эштон опустил гребень и облокотился на спинку кровати. Скрестив руки, внимательно посмотрел на нее с немым вызовом, но не угрозой.

– Я не собираюсь убегать, – сказала она. «Не сейчас».

Уголки рта Эштона приподнялись.

– Ты слишком умна для этого.

Но он остался там же, где стоял. Она тяжело вздохнула.

– Мне удивительно, что ты еще не спросила меня о нем, – таинственно произнес Эштон.

– Не спросила о ком?

– О Годрике.

– О, ты должен простить меня, – ее голос звучал легко, но в нем чувствовалась ирония. – Мое обычное любопытство затухает, когда меня удерживают против моей воли.

Эштон не обратил внимания на ее сарказм.

– Тебе бы хотелось узнать о нем?

– Да.

Лучше бы она не отвечала. Последнее, в чем нуждалась Эмили, – это чтобы Эштон думал, будто она интересуется Годриком, ведь если он расскажет герцогу, то ей еще сложнее будет противостоять приставаниям мужчины.

– У Годрика была тяжелая жизнь, хоть он и герцог. Его мама умерла, когда ему едва исполнилось шесть лет.

– Он говорил мне, – сказала Эмили.

– Сомневаюсь, что он рассказал тебе все. – Последовала пауза, как будто Эштон почувствовал боль Годрика. – Смерть опустошила его отца, и он начал выпивать. А пьяным становился жестоким.

– Он обижал Годрика? – Эмили повернулась лицом к Эштону, ее замешательство и смущение исчезли. Их место полностью заняли мысли о трагической жизни герцога.

– Часто. Годрик знал палку лучше, чем любой из моих знакомых парней в Итоне. Он всегда смеялся, когда его профессорá угрожали выпороть его.

– Но я видела спину Годрика. На ней нет шрамов.

– Удары палкой, если делать это умело, не ранят кожу, лишь оставляют синяки и сломанные кости. Отец Годрика был в том мастером.

При этих словах Эштона она ощутила боль и сочувствие. Ее никогда не били и даже не шлепали. В принципе, Эмили была послушным ребенком. Но в девять лет оказалась свидетелем избиения соседского мальчишки, и его крики до сих пор эхом отзывались в ее кошмарах. Она и представить не могла, что с высоким сильным герцогом в детстве обращались так жестоко. Что он чувствовал? Если единственный оставшийся в живых родитель избивал его из-за отчаяния и злости от потери женщины, которая связывала их.

Эмили повезло – она не знала такого обращения, а услышать, что боль и мучения сопровождали детство Годрика, – все равно что надышаться дымом. Она сожалела, ведь Годрик страдал так, как не должен ни один ребенок.

– Как же вышло, что он вырос мягким человеком, по крайней мере, чаще является таковым? – спросила Эмили.

– Это у него от матери, больше сострадания, чем грубости. Он мог стать жестоким, как его отец, но вместо этого превратился в защитника оскорбленных. Ты и сама была свидетелем его доброты.

Проигнорировав это, она попыталась сменить тему разговора:

– Тогда к чему это похищение? Где было его сострадание, когда вы все схватили меня, бросили на землю, опоили той ужасной настойкой опиума! Это было жестоко, очень жестоко. Почему он просто не встретился с моим дядей?

– У него нет доказательств преступления твоего дяди, кроме того, что он потерял деньги. Насколько я знаю, он дал твоему дядюшке доступ к его инвестиционному счету.

– Могу ли я спросить, куда вкладывались эти деньги?

Эштон улыбнулся с долей сарказма и удивления.

– Там не было ничего такого ужасного, как ты могла подумать. Он с твоим дядей вложил деньги в несуществующий серебряный рудник.

– Разве он не может доказать это? Заявить, что такого рудника нет?

– Имеется участок земли, где когда-то добывали серебро, но он уже не приносит прибыли. Инвестиционные бумаги привязаны к этой земле. Единственное доказательство – сумма, которую Годрик заплатил твоему дяде, полностью исчезнувшая.

Эмили резко выпрямилась на кровати. Ей вспомнились дядины бухгалтерские книги. Она своими глазами видела цифры, те самые подтасовки, о которых говорил Эштон. Теперь барон внимательно наблюдал за ней своими голубыми глазами, пытаясь понять ее реакцию.

– Может быть, тебе известно об этом больше, чем мы думаем?

Проблема заключалась в том, что Эмили не знала, поможет ее осведомленность в этом деле или же помешает.

– Я – женщина, Эштон. Я не разбираюсь в цифрах либо бизнесе, но помню, как мой дядя однажды упоминал о руднике в разговоре с одним из своих друзей. Я была потрясена совпадением, вот и все.

– Все чаще убеждаюсь: женщины отлично разбираются в бизнесе. Представительницы вашего пола зачастую могут быть более напористыми во время торгов и дел, связанных с деньгами. – Он произнес это с каким-то странным взглядом. Задумчивый проблеск лишь усилил яркость его голубых глаз. Вероятно, при этом Эштон вспомнил о какой-то другой женщине.

Эмили внутренне улыбнулась. «Лорд Леннокс, у вас тоже есть свои секреты».

– Эштон, если бы Годрик имел доказательства, что мой дядя присвоил его деньги, он бы отпустил меня?

Прежде чем тот ответил, в комнату ворвались Люсьен и Седрик.

– Хватай быстрее Эмили! Нам нужно ее спрятать! – крикнул виконт, задыхаясь.

Она обратила внимание на их запыхавшийся вид. Они сюда бежали. Неужели что-то случилось? Если хотели спрятать ее, значит, в поместье кто-то приехал и они не желают, чтобы ее заметили.

«Мне нужно узнать, кто приехал, и попросить о помощи!»

Встав с кровати, девушка, отходя от троих наступающих на нее мужчин, приблизилась к окну.

– Что происходит, Люсьен? – спросил Эштон.

– Судья и еще какой-то человек едут по дороге и в любую секунду появятся здесь. Годрик думает, что Парр, должно быть, пожаловался властям и они приехали забрать Эмили в Лондон.

– Наконец-то! – вскричала девушка, обрадовавшись слишком явно.

Как-никак, трое мужчин разрабатывали план, куда ее спрятать. Она бросилась под кровать, и руки Седрика поймали воздух там, где стояла секунду назад. Проехав на животе, Эмили продвинулась дальше под кроватью, молясь, чтобы ее не достали.

Отлично начищенные туфли Люсьена остановились с одной стороны кровати, а туфли Эштона с другой.

Пленница была окружена.

– Ну же, Эмили, у нас нет времени на это! – зарычал Седрик, схватив ее за лодыжки.

Она ударила его ногой, из-за чего, однако, продвинулась очень близко к той стороне кровати, где стоял Люсьен. Он схватил ее и вытащил как котенка за загривок. Поднялось облако пыли, и они с Люсьеном чихнули. Он почти отпустил ее при этом.

– Ты можешь побыть чистой хотя бы полдня? – Люсьен толкнул пленницу на кровать.

Эмили с силой ударила его ногой в пах. Он, согнувшись, застонал от боли, схватился за живот и отпустил ее. Она соскользнула с кровати и бросилась к двери. Ей следует спуститься вниз, чтобы ее увидел судья. Он спасет ее от этого сумасшествия, вернет в Лондон, и, вероятно, Анна сможет устроить ее замужество с мужчиной, которого не волнуют скандалы.

Эмили, перескакивая через две ступеньки, остановилась только перед входной дверью, сердце девушки бешено колотилось. Сзади слышались топот шагов бегущих парней.

Услышав шум, Годрик вышел в холл из своего кабинета. Он посмотрел на нее, затем на приятелей, сбегающих по лестнице, и на неохраняемую входную двери. Его светлость побледнел:

– Нет! Эмили, нет!

– О, иди к черту!

Она, повернувшись, схватилась за ручку, широко распахнула дверь, и та ударилась о стену, заставив задребезжать ближайшее зеркало. Поток свежего загородного воздуха нес благословенную свободу. Эмили сделала это; как только судья увидит ее, она будет освобождена.

Две фигуры на лошадях были уже близко. Один из них, без сомнений, судья.

– Сюда! Я здесь! – закричала Эмили, махая руками, чтобы привлечь их внимание. Более полный мужчина выпрямился в седле и вытянул шею вперед.

Она бы узнала этого человека где угодно. Эмили отпрянула назад и врезалась в грудь Годрика.

– Быстрее! Мне нужно спрятаться, он едет за мной!

Герцог смотрел на нее со злостью и смущением.

– Теперь ты хочешь спрятаться? Может быть, я слишком занят собиранием чемодана, ведь ты так вежливо сообщила, что мне следует пойти к черту.

– Не будь упрямым ослом и помоги мне спрятаться, иначе у нас возникнут серьезные проблемы.

Годрик обошел ее и закрыл дверь.

– Кто это едет за тобой?

– Некогда объяснять. Можешь ты спрятать меня или нет? – спросила девушка.

Он жестом указал на лестницу.

– Сюда.

Они возвратились в ее комнату, где к ним присоединились остальные.

– Вам следует спрятать Эмили. Думаю, ее могли увидеть. Я должен встретить судью.

Годрик вышел, бросив злой взгляд через плечо. Эмили вздохнула.

– Проклятие, – пробормотал Эштон. – У кого-нибудь есть план?

– У меня, – Люсьен потащил девушку к огромному шкафу в ее комнате.

Он был наполовину заполнен одеждой, а внизу оставалось много свободного места. Там можно легко затаиться.

– Заходи, я присоединюсь к тебе. – Маркиз втиснулся в шкаф и втянул Эмили себе на колени, остальные тем временем закрыли дверь, оставив их в темноте.


Годрик не мог поверить своим глазам.

Этот человек – Томас Бланкеншип – имел наглость приехать в его дом вместе с представителем суда.

Чего Бланкеншип не знал, так это того, что мистер Джон Ситон, судья, уже много лет знаком с герцогом и его семьей. Более того, отец Годрика отверг предложение властей занять эту должность и рекомендовал вместо себя Ситона.

Годрик попросил Симкинса проводить двух посетителей в гостиную, а сам в это время решил переговорить со своими друзьями.

– Вы трое, немедленно идите в комнату Эмили и убедитесь, что каждый предмет одежды, каждый чулок унесен вниз и спрятан слугами. Я хочу, чтобы не было никаких доказательств присутствия девушки здесь. Пришлите мне ее служанку, пусть она наденет одно из платьев Эмили. Нужно же придумать объяснение, если они видели ее.

Эштон, Чарльз и Седрик, кивнув, помчались наверх.

Его светлость стоял один, сжав кулаки. Пора поговорить с судьей и этим Бланкеншипом.


Судья Ситон был худощавым стариком с благородными чертами джентльмена из сельской местности. Он взглянул на Годрика, извиняясь, и тот успокоил его кивком, переведя свое внимание на другого мужчину.

Томас Бланкеншип был высоким, но крупная комплекция и кислая физиономия этого человека портили весь его внешний вид. Черные глаза, как у жука, и острый орлиный нос придавали ему хищный вид, встревоживший Годрика. Бланкеншипу было за шестьдесят, однако его властность заставляла герцога чувствовать себя немного неловко.

Годрик жестом пригласил их присесть.

– Что вас привело сюда, джентльмены?

Судья с благодарностью опустился на ближайший стул. Бланкеншип между тем некоторое время смотрел на Годрика, изучая его, но потом все же сел.