Ферн Майклз - Пленительные объятия

1628 год

Ближе к вечеру, когда солнце уже почти касалось линии горизонта, тропический остров Яву заволокло горячим сухим туманом. Отблески заката, прокрадываясь в комнату сквозь высокие окна, играли на гладких мальчишеских бедрах Луаны, на ее высокой и упругой груди. Черные как смоль волосы, едва девушка вынула из них шпильки, каскадом обрушились до самой талии, но вообще на теле, согласно яванской традиции, не было и намека на какую-либо растительность.

Луана вполне отдавала себе отчет в том, какое впечатление производит на Ригана ван дер Риса. Она достигла совершенства в своем деле и, будучи самой известной и пользующейся наибольшим спросом проституткой на острове, знала, как разжигать аппетиты мужчин и как управлять их похотью.

Риган с интересом наблюдал за приготовлениями Луаны, отмечая про себя, что в ней есть нечто хищное, душное, кошачье. Девушка подошла к постели, где он ожидал ее, скользнула под одеяло и весьма недвусмысленно прижалась к мужчине бедрами.

Луана массировала широкую спину ван дер Риса, притягивая его все ближе и ближе к себе, радуясь разгорающейся в нем страсти.

Она наслаждалась силой его рук, жадно вдыхала в себя круто настоенный, беспримесный мужской запах. Луана вся жила Риганом, принадлежала ему без остатка, ведь только он мог внушить ей чувство, будто у нее никогда не было других любовников, будто она создана исключительно для него одного, именно для его, ван дер Риса, удовольствия.

Ван дер Рис настолько уже расшевелил девушку, что та находилась на грани исступления.

Она была буквально ослеплена вспышкой безумного восторга.

Но тут в тишине комнаты раздался глубокий, хриплый голос Ригана, произнесший: «Сирена…»

Луана не удивилась. Она знала, что ван дер Рис приходит к ней только тогда, когда его страсть ищет выхода и когда ему нужна женская ласка, чтобы как-нибудь утолить печаль.

— Было время, — мягко сказала Луана, замечая, как много горечи во взгляде голландца, — да, было время, когда я просто прикончила бы тебя, милый, если бы ты прошептал в моих объятиях имя другой женщины. Но теперь… Ты сам-то хоть знаешь, что зовешь ее, а?

— Оставь меня в покое, Луана, — процедил Риган мрачно, со стиснутыми зубами, пугающий в своем напряжении. — Ты не знаешь, о чем говоришь…

— Нет, знаю, — продолжала упорствовать девушка, — я не такая глупая! С тех пор как ты вернулся на Яву с женой и этим младенцем, ты уже не ищешь моих ласк. Тебе никакие женщины больше не нужны, только Сирена! И все же после того, как твой сынишка умер, именно к Луане ты приходишь с таким страшным одиночеством в глазах… Вот к ней и возвращайся, к своей Сирене. Прорвись, пробейся к ней сквозь ее горе! Пусть она поймет, как ты нужен ей и как сильно она любит тебя!

Риган снова приблизился к Луане, увидев слезы в ее глазах. Трудно было заподозрить очаровательную смуглянку в неискренности, тем более, что она, как это вообще свойственно женщинам, сразу проникла в самую суть его проблемы.

* * *

Сумерки сгущались над лужайкой, резко обрывавшейся у самого порога густых первобытных джунглей, которые окружали со всех сторон особняк ван дер Рисов. Бурного прогресса Батавии, этого крупнейшего на Яве порта, кипящего напряженной деловой жизнью, нельзя было разглядеть отсюда. Мясистая, вылощенная солнцем листва охраняла обитателей дома от всякого вмешательства извне. Что же касается Сирены ван дер Рис, то с тех пор, как умер ее Михель, ее единственный ребенок, — да, с тех самых пор великолепный дом и, увы, не приносящая никакого дохода плантация вообще стали для нее огромным, замкнутым в себе миром.

В этот вечер, как, впрочем, и в любой другой вечер за последнее время, Смирена заняла свое обычное место у изящной застекленной двери, ведущей в сад, — стала на часы. Ее глубокие зеленые глаза смотрели сквозь надвигающуюся тьму туда, где на самом краю лужайки находилась тщательно ухоженная могила сына.

Из-под низко опущенных век Риган наблюдал за стоящей у двери супругой. На скулах начинали играть желваки, когда он бросал взгляды на ее безвольно опущенные плечи и классический профиль, вновь повернутый в сторону лужайки. То, что Сирене разрешили похоронить сына так близко от дома, было серьезной ошибкой.

Почему Сирена не может повернуться к нему? В какой момент он ее проморгал? Неужели она не в силах понять, что потеря сына — тяжкий крест для них обоих, не для нее одной? Неужели не ясно, что если она разделит горечь утраты с мужем, что каждому будет легче нести это бремя?

Риган закрыл глаза, не в силах больше переносить ее скорбного вида. Но едва он это сделал, перед его мысленным взором возникла та Сирена, которая запомнилась ему некогда на всю жизнь: высокая, стройная, с выражением превосходства на лице и вызывающим огнем в глазах… Видения совсем еще недавнего прошлого роились в его памяти, и он опять залюбовался длинными, черными как вороново крыло волосами Сирены (как ими играл у моря бродяга-ветер!), ее величественной осанкой, гордо вскинутым подбородком. Он как бы заново пережил те восхитительные минуты, когда жадно глядел на ее затканные бисеринками морской пены волосы и легкий меловой налет на голенях, неизбежно образовывавшийся после каждого купания. Риган вновь ощутил вкус соли на губах, вспомнив, как под его поцелуями эта матовость на коже Сирены сменялась обычным влажным блеском ее смуглым точеных ног.

Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз слышал ее смех? Риган представил, что слышит его опять, как это было в тот день, когда он впервые увидел Сирену на борту ее корабля-призрака, около шести лет назад.

Риган изнывал от желания обнять супругу, прижать к своей груди ее голову, снова наполнить ее душу любовью и нежностью, разделить с ней всепоглощающее томление взаимной страсти. Но все-таки просто успокоить Сирену и самому наконец успокоиться было даже важнее желания любить и быть любимым.

Впрочем, она отвергала оба эти желания, отказываясь находить для себя облегчение и в утешительных речах мужа, и в его ласках. Сирена не приняла ни одной его попытки вновь сблизиться. И каким же он был дураком, что позволил ей это! Да, Михель умер, но если и дальше продолжать в том же духе, надеяться не на что: Сирена никогда не отменит своего траура, никогда не даст себе никакой передышки, ни за что не оставит своего поста у дверей в сад…

Скрип кресла, в которое сел Риган, внезапно привлек ее внимание. Грузная фигура мужа отражалась в дверном стекле. Сирена почувствовала, как в ней закипает глухое раздражение. Пожалуй, только этой своей способностью испытывать раздражение она и отличалась теперь от мертвеца.

Сирена вновь повернулась в сторону лужайки, уже совершенно потерявшейся во мраке, и вспомнила, какой ужас испытала однажды — это было вскоре после смерти Михеля, — когда ставила фонарь на могилу сына и, подняв глаза, вдруг увидела перед собой Ригана.

— Это на тот случай, — пояснила несчастная мать, — если ночь будет долгой и темной.

Сирена надеялась, что Риган поймет. Вместо этого он вырвал у нее из рук фонарь и разбил его о незатейливое, высеченное из простого камня надгробие. В глазах ван дер Риса горела настоящая ярость, на скулах играли желваки.

— Михель мертв! — взорвался он в припадке откровенного бешенства. — Никакой здешний, земной свет не способен уже облегчить его страдании.

Сирена взглянула на Ригана: в его глазах светилась доброта, золото волос оттенялось голубизной неба. Он привлек Сирену к себе, прижал ее к груди, обвил тонкую талию, удивляясь хрупкости столь желанного ему тела.

— Уж не собирался ли ты взять меня прямо здесь, — закричала она, — на глазах у Михеля?! Вижу, что собирался, — на той самой земле, которой присыпан его крошечный гробик! Надо же, прямо на могиле сына… Где твое достоинство, а? Мерзкий подлец!

Глаза Ригана встретились с глазами Сирены. Медленно, с явным намерением поглубже уязвить несчастную мать, он раздавил каблуком еще один осколок.

— А когда же и где ты наконец вновь станешь моей, Сирена? — спросил ван дер Рис, едва сдерживая вновь накатившую на него ярость. — Говоришь, не тут? Но ты нигде не позволяешь: ни здесь, ни поблизости, ни на пустынном, овеваемом всеми ветрами острове, ни даже в стенах нашей супружеской спальни. Так все-таки где? Где ты наконец отдашься мне?

* * *

Это случилось около шести месяцев назад, и теми же размеренными шагами, какими Риган уходил тогда от рыдающей на мягкой земле Сирены, он теперь приближался к ней. Стоя у двери, она посмотрела на отражение мужа в темном стекле и увидела хорошо знакомые ей складки, залегшие вокруг рта, и лихорадочный блеск в глазах, более чем внятно говоривший о его намерениях.

Сирена покинула свой пост и прошла мимо небольшого столика, почти задев его краем платья. Ее движения были осторожны, глаза приняли несколько диковатое выражение. Алебастрово-белые в неярком свете лампы кулаки сжались, как только она повернулась к мужу.

Взгляд Сирены выражал мольбу. Из груди рвались рыдания. Она отчаянно вскинула подбородок, чтобы Риган мог понять ее чувства. Однако, если он что и понял, все равно не отступил, продолжая приближаться медленно и целеустремленно. На Сирену снова нахлынули воспоминания о том давнем случае, когда он, как сейчас, стоял к ней лицом и решительность светилась в его глазах.

Стоило Сирене на миг забыться, уступив напору печальных воспоминаний, как Риган оказался рядом. Его и без того внушительный объем и рост приняли в неверном свете лампы угрожающие размеры. Массивные плечи казались особенно широкими, надетая на нем белая рубашка оттеняла бронзовый цвет кожи и была распахнута чуть ли не до пояса, обнажая золотистые волосы на груди.

Риган понимал, какое сильное впечатление производят на супругу его действия. В глазах Сирены появились предчувствие беды и острая тревога, с каждым его шагом все возраставшая. Ригану хотелось подавить в ней недоверие, рассказать, как сильно он истосковался, истомился по своей Морской Сирене, поведать о том, как страстно он желает ее, как мучительно жить в разладе с ней, как хочется ему постоянно находиться у нее на глазах и быть окутанным волшебной аурой ее присутствия. Она была нужна ему как воздух, необходима, как кровь, бежавшая в его жилах.

— Ты уже достаточно долго избегаешь меня, дорогая, — сказал Риган. — Несколько месяцев назад ты попросила меня подождать немножко, и с той минуты мы оказались разделены с тобой не только телесно. Мы разделились и духовно. Я всегда уважал твои желания, — добавил ван дер Рис, — но теперь пришло время и тебе… уважать мои!

— Пожалуйста, Риган, еще немного, прошу тебя, — тихо проговорила Сирена, делая шаг назад.

— Не обманывают ли меня мои уши? — хрипло, с оттенком угрозы рассмеялся ван дер Рис. — Ты просишь меня? Морская Сирена унизилась до мольбы?

— Ты же знаешь, что Морской Сирены больше нет, она умерла. То была совсем другая жизнь, еще до Михеля…

Риган наступал по-прежнему, и бедная женщина прочла в его глазах решимость довести дело до конца. Все чувства достигли в нем такого напряжения, что сделались почти осязаемы.

Когда супруг сделал еще один шаг, Сирена схватилась за край стола, служившего теперь чем-то вроде барьера.

— Ну так сколько же мне ждать еще? — с усмешкой поинтересовался Риган. — День? Неделю? Год? Сколько?

— Не знаю. Ну еще немного… я…

— Мое терпение на исходе! Целых полгода, подумать только! Ни от одного мужчины нельзя ожидать, чтобы он вытерпел столько… Ты моя жена, и я вправе требовать, чтобы ты вела себя соответственно.

— Я не могу… пока еще… Просто…

— Да просто Михель мертв! Ты его не вернешь. Пусть все останется в прошлом — начни жизнь сначала. Если ты не сделаешь этого, мы обречены. У нас ведь еще могут быть дети, впереди столько всего…

— Тебе легко так говорить: у тебя все же осталось кое-что… Но всех, кого я любила, судьба отняла у меня. Тео Хуан, Исабель, теперь вот Михель!

Взгляд Сирены затуманился, губы задрожали, она едва удерживала слезы.

— А что же я, любимая? Меня-то ведь у тебя еще никто не отнял. Неужели тебя нисколько не радует, что мы до сих пор вместе?

Риган пристально наблюдал за выражением лица Сирены. Заглянув в ее по-кошачьему зеленые глаза, опушенные густыми ресницами, он ощутил легкую слабость от ожидания того, что его самые страстные желания исполнятся. Влажные губы Сирены разомкнулись, и Риган уже не мог отвести от них взгляда, вспомнив их сладкий и теплый вкус, когда они приникали к его губам, чтобы облегчить томление и наполнить его уверенностью, что перед ним — ожившая богиня. И эта богиня, названная однажды Морской Сиреной, выбрала из всех мужчин именно его, Ригана, чтобы одарить своей любовью!