Тесса Дэр - Пленник ее сердца

– Когда беременеют любовницы, – добавила Полина.

Грифф кивнул.

– Я навестил ее в коттедже, убедился, что она ни в чем не нуждается, и заверил, что предоставлю финансовую поддержку ребенку. И как раз когда я собрался уходить, она схватила мою руку… – Грифф уставился в пустую стену, словно с нее считывал свои воспоминания. – И вот тогда я испытал настоящее потрясение. Мы никогда не держались за руки. И ребенок, мой ребенок, толкнулся в мою ладонь ножкой.

Грифф медленно обернулся.

– И толчок был такой сильный. Эта новая жизнь, которую я помог создать, заявляла о себе с яростной, бурной настойчивостью. Клянусь, тот удар детской ножкой распахнул мое сердце. Я до сих пор не могу забыть это ощущение.

Полина смотрела на него с улыбкой.

– И после этого, уже не в силах оставаться безучастным, я возвращался туда вновь и вновь, навещая ее чаще, чем когда она жила в Лондоне, лишь для того, чтобы приложить руку к ее разбухающему животу. Вы знаете, что у ребенка бывает икота, когда он еще находится в материнской утробе?

Полина молча покачала головой.

– И я тоже не знал. Но так бывает. Каждый толчок был для меня как чудо. Не могу объяснить, что со мной случилось: впервые в жизни я…

«Полюбил», – закончила за него Полина мысленно. Пусть он и не произнес этого вслух, истина была налицо: он полюбил, полюбил беззаветно собственного ребенка, почувствовал себя отцом. Любовь эта была написана у него на лице, на стенах комнаты ее излучали гарцующие пони и яркие радуги.

– Ее родные жили в Австрии. Когда война наконец закончилась, она захотела уехать домой, но боялась, что в семье не примут ее незаконнорожденного ребенка, поэтому попросила меня пристроить его куда-нибудь. Я сказал, что этому не бывать, и решил, что буду растить его сам в своем доме и дам ему свое имя.

Полина в молчаливом восхищении смотрела на него. Чтобы герцог растил бастарда в собственной семье, да еще и дал ему свое имя? О таком она никогда не слышала.

– Вот тогда я и освободил одну из комнат.

Грифф обвел взглядом стены и уставился в потолок.

– Я знаю, что детские обычно располагаются на половине прислуги, но мне хотелось, чтобы малышка была ближе ко мне.

Еще несколько долгих мгновений он смотрел в пустоту.

– Мне так и не выпал шанс привезти ее сюда. На первой неделе жизни она заболела. С тех пор прошли месяцы. Мне надо перекрасить комнату, но рука не поднимается.

– Никто не знает о вашей утрате? Даже ваши друзья?

Грифф покачал головой.

Она сочувствовала ему всем сердцем. Понятно, почему он искал уединения все это время. Он был в трауре. Он скорбел. И, что еще хуже, скорбел в одиночестве. Герцогиня думала, что он не хочет иметь детей, а на деле все оказалось совсем наоборот. Он мечтал, чтобы дочь жила с ним, предвкушал радости отцовства, но все надежды его рухнули.

– Так что сами видите: я не нуждаюсь в том, чтобы какая-то там юная барышня внушала мне, как важно любить, и стремилась сделать меня лучше. Я уже нашел ту девочку. Она была вот такой, – развел он руки примерно на фут, – почти без волос и совсем без зубов. И благодаря ей я понял, что для меня в жизни по-настоящему важно, но мне этого иметь не дано.

– Но это неправда. Со временем вы…

– Нет. Вы не понимаете. Это злой рок: единственным ребенком в семье был и мой отец, и хотя моя мать родила еще троих детей после меня, ни один из них не прожил больше недели. Я был тогда совсем маленьким, но траур в доме помню. По этой самой причине мне даже в голову не приходило обзавестись семьей, несмотря на то что я последний из рода… скорее даже именно поэтому. В нашем роду выживали только дети, рожденные первыми, и потому мне мало верилось, что я когда-нибудь стану отцом. А потом этот удар маленькой ножки в мою ладонь… Он подарил мне надежду, что у меня все будет не так.

Полина подошла к нему и осторожно коснулась руки.

Он был напряжен словно натянутая струна.

– Я не смогу пройти через все это еще раз, так что род Халфордов на мне и закончится.

– Вы это окончательно решили?

– Да. – Гриффин обвел взглядом комнату. – Надеюсь, вы никому об этом не скажете.

Полина понимала, что он имеет в виду в первую очередь мать.

– Даю слово, что я ей не скажу, но вам следует.

– Нет, – заявил он твердо. – Она не должна об этом узнать. Никогда. Именно по этой причине я и…

– По этой причине вы и привезли меня сюда. Теперь я все поняла.

Наконец-то. Дело, оказывается, не в том, что Гриффину по душе жить распутником и богатым бездельником, не желающим связывать себя брачными узами. Он решил, что не имеет права жениться, и не знал, как сообщить об этом матери. Герцогине отчаянно хотелось внуков, а он не находил в себе мужества признаться, что у нее уже была внучка, потому что знал: это разобьет ей сердце.

Вот и скорбел он втайне от всех, приняв на свои плечи всю тяжесть свалившейся на него беды.

– Грифф, вам ни к чему нести эту боль в одиночестве. Если не можете рассказать обо всем герцогине, то поговорите со мной, пока я еще здесь.

– А что, по-вашему, я делаю сейчас? Не говорю с вами?

«По правде говоря, нет».

На протяжении всего этого горького повествования тон его был на удивление ровным, даже деловым, но Полина знала, что это спокойствие лишь видимость. Гриффин не хотел – а скорее не мог – выпустить пар, дать волю слезам. Здесь, в пустой холодной комнате, ничто к этому не располагало, а ему нужно было выговориться, выплакаться, отдаться воспоминаниям, чтобы отпустили его.

А это возможно только с другом, которому он полностью мог бы доверять.

– Вы заперли горе в себе на долгие месяцы. Можно, конечно, продолжать хранить его в тайне, но до тех пор, пока вы не раскроете сердце, не распахнете навстречу миру, ни один лучик солнца в него не проникнет.

Полина снова прикоснулась к нему.

– Расскажите мне о ней. У кого на руках ей нравилось больше: у вас или у матери? Она улыбалась? Гулила? Как ее звали?

Грифф молчал.

– Вы ведь очень любили ее.

Он прокашлялся и, отстранившись, холодно сказал:

– Вам лучше уйти. Скоро слуги начнут разжигать камины.

Вот так. Все, что было между ними, не в счет.

Полина кивнула и направилась к выходу.

– Как пожелаете.

– Господи! Ничего хуже просто не может быть? – раздраженно произнесла герцогиня.

– Можно мне взглянуть? – спросила Полина.

Воксхолл и все, что за ним последовало, осталось в дне вчерашнем, а сейчас, пасмурным утром, герцогиня и ее компаньонка коротали время в гостиной.

Герцогиня показала ей результат своих трудов: с вязальных спиц свисало нечто серовато-желтое, больше всего напоминающее дохлую крысу.

– Да, выглядит жутко, – вынуждена была признать Полина.

– Неверно. – Герцогиня прищелкнула языком. – «Жутко», а не «шутка». Над вашим произношением еще работать и работать, детка. Мы продвигаемся гигантскими шагами, но к завтрашнему вечеру все недочеты необходимо устранить. Вы же не хотите опозориться перед его величеством, верно?

– Я не собираюсь встречаться с его величеством, ваша светлость.

При одной мысли о завтрашнем дне у Полины начинала болеть голова и живот. Герцог и герцогиня Халфорд, а также мисс Симмз из Суссекса получили приглашение на бал в Карлтон-Хаус, в резиденцию самого принца-регента. Герцогиня очень рассчитывала на этот последний для Полины шанс произвести фурор в столичном высшем обществе.

– Даже если буду безукоризненно произносить все эти «х», «ш», и «ж», своей во дворцах я не стану. Ваша светлость, мне бы очень хотелось, чтобы вы оставили свои безнадежные мечты.

– Вы меня не убедите. У нас остался шанс, и мы должны его использовать.

Когда Полина спустилась к завтраку, Гриффа там не было, и герцогиня пришла к выводу, что ее надежды на Воксхолл не оправдались, хотя ей и не были известны некоторые подробности.

– Не говорите, что я вас не предупреждала, – сказала Полина. – Никогда он на мне не женится.

– По собственному желанию, возможно, и нет. – Герцогиня вернулась в кресло и с пылом заработала спицами. – Но ему придется сделать вам завтра предложение: таковы условия сделки. Если вы станете гвоздем сезона, он обещал на вас жениться.

Полина покачала головой.

– Вы должны признать очевидное, ваша светлость: это невозможно.

– Возможно. Я знаю, что это кажется маловероятным, но настал момент, когда мы сделаем рывок и с триумфом финишируем. Сегодня утром поработаем над дикцией, потом – урок танцев: я пригласила в дом учителя – после этого отработаем реверансы и приветственные речи. Я приобрела для вас набор прелестных колокольчиков на замену бокалам с водой. И конечно, мы закажем для вас самый красивый наряд. Я не намерена сдаваться. – Герцогиня приподняла свое жуткое вязанье. – Вы видите, что творится. Этому надо положить конец, и только вы в силах мне помочь.

Со вздохом Полина раскрыла Библию: сегодня ей предстояло читать только слова, начинающиеся с шипящих. Краем глаза заметила в дверях знакомую фигуру.

О черт! Грифф.

Ею тотчас овладело множество противоречивых побуждений: захотелось подлететь к нему, обнять, вытрясти из него душу, опрокинуть его на ковер. Где бы раздобыть эту хваленую флегму, чтобы не выдать себя с головой?

Но Полина могла бы не беспокоиться по этому поводу: герцогине было не до нее. Вскочив с кресла со спицами в руках, она лихорадочно искала взглядом, куда бы спрятать свое уродливое произведение, но не успела.

Герцог, нахмурившись, смотрел на мать, потом опустил взгляд на вязанье.

– Что, скажи на милость, это такое?

Очень хороший вопрос. И Полина рассчитывала, что теперь герцогине придется наконец дать на него честный ответ.

– Это?..

– Ну да, это.

С надменным видом она обернулась к Полине:

– Эта работа выполнена безобразно, мисс Симмз. Я ожидала от вас большего.

С этими словами герцогиня швырнула вязаную крысу вместе со спицами в камин.

– Ханжество, – с упором на трудный для нее звук «х» произнесла Полина, глядя в книгу, и, надо сказать, на сей раз дикция ее была безупречной.

Проигнорировав достижение своей ученицы, герцогиня обратилась к сыну:

– Ну и с чем ты пришел?

– Мне нужно кое-что тебе сказать.

У Полины радостно подпрыгнуло сердце. Может, он все же передумал, увидел пользу в том, чтобы облегчить душу. Она оторвала глаза от Библии, пытаясь приободрить его своим взглядом. «Пожалуйста, сделайте это. Вам станет стократ легче».

Но все зря: он даже не повернулся в ее сторону.

– Я отослал твое аметистовое колье ювелиру, – сообщил он спокойно матери. – Сломался замок.

Полина разочарованно вздохнула: глупо было рассчитывать на их честность.

Герцогиня подозрительно прищурилась.

– Сломалась застежка?

– Да. – Выдержке герцога можно было позавидовать. – Ты получишь свое колье обратно через несколько дней.

Конечно, получит, подумала Полина. Как только ювелир закончит изготовление точной копии изделия. Что за нелепая трата времени, денег и сил? Не проще ли просто сказать правду: колье украдено?

– Ты уверен, что его стоило отдавать в ремонт? – спросила герцогиня. – Может, мне следовало бы самой посмотреть, что не так с застежкой?

– В этом нет необходимости. К тому же оно уже у ювелира.

– Ха, – вклинилась в их диалог Полина, а когда они оба вопросительно на нее посмотрели, ткнув пальцем в Библию, сказала: – Вот: «Ханаан, сын Хана».

Почему в этой семье не принято просто разговаривать друг с другом? С начала сезона они живут под одной крышей, сидят вместе за столом… и при этом тщательно скрывают друг от друга то, что считают для себя самым важным. Герцогине так хочется поделиться нерастраченной нежностью, а Гриффин, как никто другой, нуждается в утешении. Полина оказалась как раз между ними: каждый поверял ей свои тайны, но при этом требовал молчания. Не дай бог кому оказаться на ее месте!

Они принадлежат к привилегированному сословию, у них есть все, о чем только можно мечтать: богатство, положение в обществе. Но больше всего им повезло друг с другом: у сына есть любящая мать, а у матери – любящий сын. Чего еще желать от жизни?

– Чепуха, – пробормотала Полина.

– Стих, – бросив на нее пренебрежительный взгляд, сказал Грифф.

– Что?

– Главу и стих назовите. – Он наклонил голову, заглядывая ей через плечо. – Мне бы хотелось знать, где именно святой Павел в своем послании к эфесянам использовал это слово.

Полина заерзала на стуле, заслоняя от него Библию.

– Это слово было написано карандашом на полях. – Пусть знает, не только он умеет складно врать.

– Кто-то делал пометки в семейной Библии? – Герцогиня, выгнув бровь, посмотрела на сына.

– Только не я. Ты же знаешь: я никогда не читал эту книгу.