В следующее мгновение Хейдон обнял ее и впился губами в ее губы со всей страстью Запустив пальцы ей в волосы, он вытащил из них шпильки, и тяжелый золотистый шелк пролился ему на ладонь. Целуя Женевьеву, он поглаживал ее плечи и шею, и она нисколько не противилась его ласкам, – обвивая руками его шею, она старалась прижаться к нему еще крепче.

Когда же поцелуй их прервался, Хейдон накрыл ладонями полушария ее груди, а затем осторожно расстегнул маленькие черные пуговки на простеньком синевато-сером платье. Увидев ослепительно белые груди Женевьевы, едва прикрытые тонкой нижней сорочкой, он уже не мог сдержаться. Опустив пониже сорочку, Хейдон принялся покрывать поцелуями восхитительные груди, чуть розоватые от света камина.

Женевьева тихонько застонала; ей казалось, что тело ее тает под этими поцелуями. Когда же губы Хейдона сомкнулись на ее соске, она, не удержавшись, громко вскрикнула и, откинув за спину волосы, крепко прижала его голову к своей груди, побуждая продолжать ласки. На мгновение отстранившись, Хейдон прижался губами к другому ее соску, а потом вдруг подхватил Женевьеву на руки и тут же уложил на диван. Внезапно пальцы его нащупали ее лодыжку и заскользили все выше по шерстяному чулку. Прошло еще несколько секунд – и кончики его пальцев коснулись холмика меж ее ног.

Женевьева снова вскрикнула и тут же застонала. Хейдон же опять прижался губами к ее губам; при этом он по-прежнему поглаживал пальцами ее лоно, пробуждая у нее сотни восхитительных и неведомых ей прежде ощущений. Минуту спустя поцелуй их наконец прервался, и в тот же миг палец Хейдона скользнул глубже меж ее ног. Из груди Женевьевы в очередной раз вырвался стон, а затем Хейдон вдруг почувствовал, как рука ее легла на его восставшую плоть. Теперь уже он, не сдержавшись, громко застонал. Женевьева же, забыв о скромности – в эти мгновения она забыла обо всем на свете, – принялась поглаживать и ласкать сквозь ткань брюк его напряженную плоть; ей хотелось, чтобы он испытывал такие же сладостные муки, какие испытывала она. Но в какой-то момент она вдруг почувствовала, что не может это выносить. И тут же что-то словно взорвалось и рассыпалось на тысячи блистающих осколков. Из горла Женевьевы вырвался крик восторга и изумления, а в следующую секунду Хейдон впился поцелуем в ее губы.

Ему понадобились неимоверные усилия, чтобы удержаться и не овладеть Женевьевой прямо в гостиной, на диване. Как ни странно, его все сильнее влекло к этой женщине, и он был вынужден раз за разом говорить себе: «Не смей, Хейдон, не смей, ведь ты не имеешь на нее прав».

Да, он действительно не имел на нее никаких прав. Ведь Женевьева – женщина целомудренная и чистая, посвятившая жизнь спасению детей. Зачем же ей такой эгоист и мерзавец, как он? Зачем ей человек, всю жизнь растративший на пьяные оргии, игру и распутство? Он беспечно промотал половину состояния, доставшегося ему от безупречного во всех отношениях брата, он безрассудно спаривался с замужними женщинами и произвел на свет ребенка, обреченного на жизнь в одиночестве. Увы, бедняжка в конце концов решила, что больше не может выносить жестокость этого мира… А сейчас он скрывается от закона, так как его обвинили в убийстве, и он действительно убил человека, пусть даже и защищаясь. И вот сейчас, не имея ни пенни на еду, ни надежного убежища, он хотел воспользоваться ситуацией и овладеть женщиной, рискнувшей всем на свете, чтобы ему помочь.

Стремительно поднявшись с дивана, Хейдон оправил сюртук и, отвернувшись, уставился на пламя, пылавшее в камине. В эти мгновения он ненавидел себя.

И только сейчас Женевьева наконец-то осознала, что произошло – что могло произойти. В ужасе вскочив на ноги, она одернула юбки и непослушными пальцами стала застегивать пуговицы на платье.

– Простите… – пробормотал Хейдон. – Я не должен был к вам прикасаться.

«Что на это можно ответить?» – думала Женевьева. Очевидно, лорд Редмонд пытался пощадить ее чувства – ведь он наверняка помнил, что она первая его поцеловала. Но она и вообразить не могла, что один-единственный поцелуй может закончиться таким взрывом чувств. Ведь когда она целовалась с Чарлзом, ничего подобного не было: не было таких восхитительных ощущений и такого вихря желаний. Даже сейчас, когда Хейдон ее покинул, ее по-прежнему влекло к нему.

– Я должна идти, – проговорила она, заливаясь краской. Уже у самой двери обернулась и тихо сказала: – Спокойной ночи, лорд Редмонд.

Хейдон молча кивнул и снова уставился на пламя в камине. Несколько секунд спустя дверь гостиной захлопнулась.

«Больше я к ней не притронусь, – поклялся Хейдон. – Я уже погубил одну жизнь, последовав зову вожделения, и буду гореть в аду, если сделаю так еще раз».

Глава 8

Суд размещался в специальном для судебных заседаний здании, возведенном из каменных блоков цвета бисквита. Архитектор Джеймс Гиллеспи Грэм был довольно чувствительной натурой и понимал, что люди, которые долго томились в тесной и темной камере в тягостном ожидании правосудия, будут рады свету и воздуху. И потому он сделал зал судебных заседаний довольно просторным, с большими окнами в решетчатых переплетах; в результате зал приобретал то жизнерадостный, то мрачный вид в зависимости от погоды.

Но в этот холодный декабрьский день темные тучи плотно закрыли небо, отнимая всякую надежду на солнечный свет. В зале заседаний было сумрачно и холодно, поэтому все – судья, адвокаты и клерки – надели под свои черные мантии теплую одежду. Глядя на них, Женевьева думала о том, что эти люди в пожелтевших завитых париках и топорщившихся мантиях похожи на скучающих разжиревших уток, которых давно пора испечь на вертеле.

– И с того дня меня ни на минуту не отпускала боль – ни в лавке, ни на улице, ни даже ночью, в постели, – жаловался мистер Инграм. – Доктор сказал, что мне до конца жизни придется терпеть постоянные боли, так меня избили эти маленькие негодяи. – Он провел ладонью по волосам и поморщился, словно от боли.

– Благодарю вас, мистер Инграм, – кивнул мистер Фентон, выступавший в роли обвинителя. – Вы очень подробно все рассказали, а теперь можете сесть.

Возвращаясь на свое место на скамье, мистер Инграм устроил целое представление: он шел очень медленно и при каждом шаге морщился «от боли». Женевьеве ужасно хотелось громко крикнуть: «Пожар!» Она была уверена, что мистер Инграм пулей вылетел бы из зала. Когда три дня назад она заходила к нему, он бегал по своей лавке и энергично размахивал руками, показывая, какой ущерб ему причинили. А теперь он едва передвигал ноги и даже говорил очень медленно и тихо, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом.

Женевьева посмотрела на Шарлотту; девочка сидела на скамье для подсудимых, крепко сжимая кулачки, лежавшие на коленях. За три дня, проведенных в тюрьме, она сильно похудела, а кожа ее казалась почти прозрачной. Женевьева принесла ей темно-зеленое шерстяное платье; оно не слишком хорошо на ней сидело, но было чистое и скромное. Юнис и Дорин украсили платье белой кружевной оборкой, и сейчас Шарлотта нисколько не походила на «бродяжку и воровку» – именно так называл ее констебль Драммонд. Женевьева считала, что внешний вид на суде очень важен, поэтому волосы девочки были тщательно расчесаны и забраны под атласную изумрудно-зеленую ленту, а от личика до сих пор пахло душистым мылом, которым ее вымыли. Кроме того, Женевьева смазала ее лицо и руки специальным кремом, изготовленным по рецепту Юнис, так что Шарлотта выглядела как юная леди, которой не место в тюрьме или в приюте.

– Если позволите, ваша честь, защита вызывает миссис Блейк, – сказал Поллок, адвокат, назначенный судом.

Судья устало вздохнул и, упершись подбородком в кулаки, едва заметно кивнул. Его место, расположенное на возвышении, давало прекрасный обзор, но имелся и существенный недостаток – судья все время был на виду и не мог хотя бы ненадолго закрыть глаза. А вздремнуть очень хотелось, ведь в этот день он рассмотрел уже пять дел, и предстояло рассмотреть еще шесть. Положение усугублялось тем, что после обильного завтрака он страдал от несварения, и сейчас было бы очень кстати выпить чашку крепкого чая, успокоить волнение в желудке. «Ох, побыстрее бы закончить это дело и еще одно – о пьяной драке в таверне, – думал судья. – А уж после этого можно будет объявить перерыв и удалиться на отдых в свою комнату». Он снова вздохнул и топнул ногой по полу, давая понять, что всем надо поторопиться.

Сделав глубокий вдох, Женевьева поднялась со скамьи и прошла к месту свидетеля. Она никому из домашних не разрешила пойти вместе с ней, только Хейдону, но и для этого потребовался серьезный разговор. После того что произошло между ними в гостиной несколько дней назад, Женевьева избегала Хейдона. Когда же случайно оказывалась в одной с ним комнате, то сразу вспоминала, что у нее есть какое-то неотложное дело в другом месте. Хейдон ее прекрасно понимал, но все же настоял на том, чтобы пойти на суд вместе с ней. Как бы ни были сложны их взаимоотношения, для всех окружающих они счастливые новобрачные, мистер и миссис Масквелл. «Было бы странно, если бы мы не пришли на суд вдвоем», – сказал он Женевьеве, и ей пришлось с ним согласиться. Кроме того, Хейдон просто не мог оставить бедняжку Шарлотту в одиночестве – ведь ей предстояло выдержать серьезнейшее испытание. Он предполагал, что в нем говорит чувство вины, которое он носит с собой каждый день своей жизни. Во время суда он то и дело улыбался ей, пытаясь хоть как-то приободрить. Шарлотта была слишком слаба, чтобы отвечать тем же, но Хейдон чувствовал, что девочке приятно его присутствие и его поддержка. Хейдону очень хотелось верить, что судья все-таки признает ее невиновной. И тогда он подхватит малышку на руки и отнесет домой.

– Клянусь Богом всемогущим, что буду отвечать, как в Судный день. Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, – сказала Женевьева, глядя прямо перед собой.

– Миссис Блейк, вы являетесь опекуншей обвиняемой, не так ли? – спросил мистер Фентон, обвинитель.

– Да, – кивнула Женевьева.

– Будьте любезны, объясните суду, как получилось, что вы взяли девочку под опеку.

– Объяснять нет необходимости, – вмешался судья. – Я знаю о соглашении миссис Блейк с комендантом Томсоном и судом. В соглашении ясно сказано: если отданные ей дети снова нарушат закон, ее опека аннулируется, а детей снова отдают под суд, не так ли?

– Так, ваша честь, – согласился мистер Фентон. – Следовательно, обвинение приходит к выводу: обвиняемую надлежит немедленно возвратить в тюрьму для отбывания срока приговора плюс наказание, которое ваша честь может наложить дополнительно.

– Нет! – выкрикнула Женевьева.

– Позвольте, ваша честь… – подал голос мистер Поллок, защитник; казалось, адвокат только что проснулся и вот-вот снова заснет. – Защита имеет основания высказать предположение, что наша подзащитная примерно вела себя, находясь в доме миссис Блейк, если не считать этот печальный инцидент. Поскольку же соответствующие вещи были возвращены и миссис Блейк вызвалась полностью возместить мистеру Инграму ущерб, нанесенный его магазину, я осмелюсь утверждать, что обвиняемая не заслуживает водворения обратно в тюрьму. К тому же миссис Блейк дала клятвенное обещание приложить все силы к тому, чтобы обвиняемая поняла свою ошибку. Миссис Блейк заверила, что подобного никогда больше не повторится.

– Миссис Блейк не в том положении, чтобы давать подобные обещания, – возразил Фентон. – В настоящее время у нее на попечении шестеро детей, и все они являлись участниками этого возмутительного нападения. А раньше все они уже привлекались к суду за серьезные преступления…

– Неправда! – перебила Женевьева. – Моего брата Джейми никогда не обвиняли в преступлениях.

– Прошу прощения, ваша честь, – пробормотал обвинитель. – Один из подопечных миссис Блейк действительно никогда не привлекался к суду. Однако в данный момент мы расследуем, какова была его роль в варварском нападении на мистера Инграма и лорда и леди Страдерс. – Мистер Фентон многозначительно посмотрел на Женевьеву.

Та промолчала, и обвинитель продолжал:

– Как бы то ни было, но мы обязаны признать: коль скоро обвиняемая вернулась к своим преступным привычкам, то это означает, что обстановка в доме миссис Блейк не пошла ей на пользу и, следовательно, ее нужно водворить обратно в тюрьму, где ее примерно накажут для ее же блага и для блага общества.

– Должен заметить, ваша честь, что возвращение обвиняемой в тюрьму не пойдет на пользу ни девочке, ни обществу в целом, – возразил мистер Поллок. – Я уверен, что девочка осознает свои ошибки. Полагаю, что суд должен отправить ее домой, к отцу и матери. Там в любящей семье она наверняка сможет исправиться.

– Эта любящая семья почти вся состоит из воров и бродяг, – заявил Фентон. – Неужели вы не знаете, что детей обслуживают две женщины и мужчина, которые отсидели в тюрьме за воровство? Вряд ли они могут служить образцом законопослушания. И уж конечно, это не очень подходящая компания для обвиняемой, в очередной раз продемонстрировавшей свои преступные наклонности.