- Но почему, почему ты все это затеял? - простонал Антуан де Баррас. Он попытался подняться, и со стоном опять рухнул на подушку.

- Тебе интересно, правда? С удовольствием удовлетворю твое любопытство. Мы ведь не торопимся, ваше сиятельство?

Он подчеркнуто галантно поклонился Соне и придвинул другой стул к постели отца, присаживаясь на него.

- Начинаю свой рассказ. Как и положено замкам, у нашего тоже есть свои тайны. О более современных я помолчу, вы о них ещё узнаете, а вот новости постарее... Знаешь, милый папа, что я совсем недавно нашел на чердаке, когда у нас обвалилась каминная труба? Правильно, некую форму из металла, в которой кое-кто собирался отливать кое-что. Я говорю загадками? Форма так запылилась, что я едва было не выбросил её, мало ли добра можно найти на чердаке? Но потом чутье подсказало мне, тщательнее посмотреть, что это за штукенция такая? Догадываешься, что я в ней обнаружил? Правильно, вогнутый профиль короля Людовика Тринадцатого, тот самый, что Франция чеканит на золотых луидорах... Правда, интересно?

- Ты мог бы догадаться, что эта форма ни разу не использовалась! пробормотал несколько смущенный Антуан.

- Это понятно, но на досуге я поразмыслил и понял: а ведь в неё собирались кое-что заливать. Насколько мне известно, луидоры чеканились только золотые. Иными словами, оно где-то было. Но раз мы до сих пор не слишком богаты, значит, где-то оно так и лежит неиспользованное. Я подумал, что это несправедливо. А если завтра ты умрешь? Твой бедный сын так и не узнает, где оно спрятано! Тебе все ещё интересен мой рассказ? А вам, мадемуазель?

Он склонился к самому лицу Сони, на глазах превращаясь из галантного рыцаря в отнюдь не благородного разбойника. Она отвернулась с гримасой отвращения.

- Ах, я вам противен! Я жаден, корыстен, а вы-то сами для чего сюда явились?.. Нет, не отвечайте, я и так знаю - вы не могли не явиться. Бескорыстных людей на свете не бывает, это мое мнение. Кто-нибудь хочет его опровергнуть? Словом, я тщательно раскинул здесь свою сеть и стал ждать. Что-то мне подсказывало: ожидание будет не напрасным.

- Флоримон, перестань немедленно! - голос Антуана де Барраса был ещё достаточно силен, но болезнь, увы, не давала ему подняться.

- Милый папа, тебе стыдно за меня? Что подумает мадемуазель! И ты, и все наши предки были озабочены прежде всего тем, как они выглядят в глазах других, а не тем, что они представляют собой на самом деле. А я, как видишь, этим недостатком не обременен - что есть, то есть. Говорят, дежансонцы бояться меня, хотя никому из них я ничего плохого не сделал. Но земля слухом полнится... Ты покажешь мне, где прячешь свое огромное богатство? Меня прямо-таки заинтриговало твое выражение - огромное!

- Это богатство не только мое, а если точнее, моего там всего лишь половина. Большую часть денег в производство золота вложил князь Еремей Астахов.

- Понятно. А другая половина, значит, принадлежит вот этой мадемуазель?

- Поскольку князь Николай Астахов умер, золото принадлежит его родственникам, - упрямо проговорил старый маркиз.

- Тебя только это смущает? - деланно удивился его сын. - Но это поправимо: мы с княжной Астаховой поженимся, все, что ты спрятал, будет нашей с нею совместной собственностью и тебя не будут терзать муки совести, не правда ли, моя дорогая невеста?

- Я никогда не выйду за вас замуж, слышите, никогда! - вскричала Соня.

Ни один мускул не дрогнул на лице Флоримона.

- Мне говорили, что русские женщины очень экспансивны. Я рад в этом убедиться. Не помню, кто из мудрецов сказал: не давай зароков. Я постараюсь завоевать вашу любовь, моя прекрасная дева! - он опять поклонился Соне и обратил вопросительный взгляд на отца. - Ты же не думаешь, папа, что я стану применять насилие по отношению к княжне? Каюсь, я порочен, но, уверяю тебя, не настолько, как может показаться. Княжна сама придет к тебе и скажет: "Я согласна выйти замуж за вашего сына!" Тогда ты покажешь, где спрятал золото?

- Тогда покажу, - проговорил Антуан де Баррас, отводя взгляд от лица изумленной Софьи.

Флоримон опять крепко взял её за локоть.

- Пойдемте, мадемуазель Софи, папа устал. Видите, он даже вспотел, стараясь не показать вам, какие муки он терпит. Оставим его, пусть отдохнет.

И он почти вытолкнул княжну из комнаты больного.

Она хотела пойти в ту же сторону, откуда пришла, но маркиз заступил ей дорогу.

- Нет, нет, там для вас нет ничего интересного. Я хочу показать вам кое-что. Уверен, это не оставит вас равнодушной!

Проходя мимо следующей двери, он стукнул в неё костяшками пальцев, но почти втолкнул Соню в другую комнату, соседнюю.

На первый взгляд, это была самая обычная комната: с тяжелыми бархатными шторами, украшенными золотым позументом, с мебелью на тонких золоченых ножках, вазами из дорогого фарфора. В простенках между окнами на изящных жардиньерках стояли красивые керамические горшки, из которых живыми водопадами стекали декоративные цветы.

Соня недоуменно огляделась: испуганное воображение нарисовало ей темницу, в которой собирался запереть её преступный Флоримон де Баррас.

Она выдернула у него из руки свой локоть - что же он себе позволяет? разве никто не учил его этикету? - и холодно поинтересовалась:

- Что вам от меня нужно?

- Что мне нужно, я уже сказал, - усмехнулся он.

- А я вам ответила.

- Понятно, - он покачал головой, изображая разочарование. - Но вначале посмотрите сюда.

Он подвел её к левой стене, на которой ничего не было кроме двух небольших акварелей. Флоримон отодвинул одну из них и сделал приглашающий жест:

- Прошу!

Под картиной оказался глазок и, внутренне холодея, Соня заставила себя к нему приникнуть.

Вначале она увидела искаженное ужасом лицо Агриппины, а потом и всю её, совершенно обнаженную с руками, стянутыми за спинкой странного на вид, широкого и высокого кресла, и ногами, привязанными к его ножкам.

- Вы видите то, что нигде больше не увидите, - раздался у её уха по-учительски назидательный голос Флоримона де Барраса. - По крайней мере, в качестве простого зрителя. Это то, что другие народы называют французской любовью, хотя, согласитесь, она доступна каждому. Надо сказать, ваша служанка хорошо сложена, а то я уж было начал жалеть Эмиля - он ведь у нас эстет!

Соня стояла, завороженная разворачивающимся перед её глазами зрелищем. Эмиль снял камзол, белую с кружевами рубашку и теперь стоял перед Агриппиной - получается, и перед нею тоже - обнаженный по пояс, красивый, как первобытный дикарь. Княжна видела похожего в книжке про варваров, иллюстрированной каким-то талантливым художником.

Впрочем, бедной горничной он вряд ли казался красивым. Он вселял в неё ужас, потому что собирался сделать с нею нечто страшное, причем она от страха даже не кричала, считая, что её все равно никто не услышит.

- Прекратите это, слышите? - потребовала она у Флоримона, который наблюдал за нею взглядом змеи, глядящей на кролика. - Неужели вы считаете, что такое сойдет вам с рук?

- Какое - такое? - он явно издевался над Софьей.

- Насилие!

- Разве ваша служанка - свободная женщина?

Вопрос маркиза поставил княжну в тупик; она отчего-то не смогла солгать и потому замялась.

- Иными словами, она - крепостная, а, значит, ваша собственность.

- Вот именно, моя, а не ваша!

- И вы станете жаловаться французским властям, что мы покушались на вашу собственность?

- Именно, буду жаловаться! - в отчаянье выкрикнула Соня.

- А я скажу, что вы продали вашу служанку мне, для любовных утех, и получили за это, скажем, сто ливров. Причем, у меня найдутся свидетели, которые присягнут на Библии, что это правда... Но вы отвлеклись, мадемуазель Софи, смотрите, это дорогого стоит!

Он взял её за голову и чуть ли не носом уткнул в глазок. Между тем, Эмиль обнажился полностью - теперь княжне были видны его упругие белые ягодицы. Агриппина видела его спереди, и бедная девушка от этой картины даже зажмурила глаза.

Эмиль опустился перед нею на колени и впился губами в шею. Соня вздрогнула: ей показалось, что сейчас как в страшных сказках Эмиль прокусит её и станет пить кровь.

То, что слуга маркиза собирался делать с Агриппиной, Соня представляла себе весьма туманно. То есть, она не была совсем уж темной, знала, откуда берутся дети, но более подробно... Нет, она понимала свою горничную, которая сейчас умирала от страха, но отчего-то теперь и сама продолжала смотреть, мысленно уверяя себя, что ещё немного, и она отойдет от глазка, выскажет развратному Флоримону все, что о нем думает.

- Не правда ли, это зрелище очень возбуждает? - спросил её тот, о ком она думала с таким ожесточением.

Соня оторвалась от созерцания и увидела, что маркиз отодвинул вторую висящую на стене картинку и теперь наблюдает за происходящим вместе с княжной, словно они сидят в театре в одной ложе.

- Ваша служанка - девственница? - спросил он, и Соня от растерянности кивнула.

- Не волнуйтесь, Эмиль сделает все в лучшем виде. - Конечно, совсем уж без боли не обойтись, но это только поначалу.

Между тем, тот, о ком говорили, оторвался от шеи Агриппины, и Соня увидела, что она вся в синяках, а девушка закусила губу, и из глаз её текут слезы.

- Послушайте, мсье Флоримон, я согласна сказать вашему батюшке все, что захотите, а когда он покажет вам место, где спрятано золото, я уеду вместе с Агриппиной, и не буду претендовать на свою часть!

- Поздно, - сказала Флоримон, не отрываясь от глазка, - теперь я хочу досмотреть до конца. Да и как я буду выглядеть перед Эмилем, который проделал уже так много работы...

- Неужели вам настолько важно мнение вашего слуги?

- Не скажите, - усмехнулся он, - хорошего слугу надо выбирать тщательнее, чем жену. А Эмиль к тому же умен и способен. С его помощью я могу добиться зарабатывать большие деньги...

- Но зачем вам деньги, если вы в двух шагах от богатства отца?

Ну, деньги никогда не бывают лишними, а отец... О, он старый авантюрист, и я не удивлюсь, если он на финише попытается меня обойти.

- Это вы говорите о тяжело больном человеке? - удивилась Соня.

- Вы лучше смотрите, - насмешливо заметил Флоримон, - сейчас начнется самое интересное.

Теперь Соня не отводила глаз. Прежде всего, она не могла понять, почему на её глазах слабеет Агриппина, ведь Эмиль не делает пока ничего такого, что причиняло бы ей такую боль, которой она боялась.

Молодой мужчина покрывал поцелуями-укусами грудь девушки, а она выгибалась и стонала, но это был не стон боли.

Боже, как мало знает Соня о плотской стороне любви!

Теперь голова Эмиля склонилась совсем низко - насколько княжна знала, ЭТО делают не губами, но тогда как называются его действия? Французская любовь, - вспомнила она слова Флоримона де Барраса, - это называется французская любовь!

Глава пятнадцатая

Соня бессильно откинулась на спинку кресла. Она так устала, будто это с нею Эмиль проделывал то же, что и с Агриппиной. У неё даже болели будто после пут кисти рук и лодыжки, хотя потом слуга Флоримона развязал девушку и все последующее делал с нею, как хотел, будто знал, что та не станет больше сопротивляться.

- Вы больше не хотите смотреть? - фальшиво удивился Флоримон, напрасно, Эмиль в таких делах неисчерпаем. Конечно, если бы мы с вами сидели в креслах, а так, понятное дело, устаешь. Все время стоять и смотреть. Шесть часов.

- Шесть часов? - в ужасе прошептала Соня.

- Или чуть больше. Когда Эмиль заводится, то долго не может остановиться.

- Что вы от меня хотите? - спросила против воли дрожащая девушка; как бы она ни старалась сдерживаться, её колотил озноб. Сейчас она была готова на все, только бы её с Агриппиной отпустили из этого страшного места. Конечно, девичество Агриппине не вернешь, но княжна мысленно давала себе клятву искупать свою невольную вину перед девушкой.

Однако, услышала она вовсе не то, что хотела. То есть, она думала, что молодой маркиз хочет, чтобы она отступилась от своей доли богатства, которое, судя по всему, его отец настроен был ей отдать. А он вдруг с усмешкой сказал:

- Покорности.

- Что? - Соня подумала, что ослышалась. - Но для чего вам моя покорность? Как только вы получите свое золото, мы с Агриппиной уедем отсюда и вы о нас больше не услышите!

- А вот этого мне бы как раз и не хотелось, - он усмехнулся её непониманию. - Я решил оставить вас для себя.

- Оставить? Меня? Но вы забываетесь - я свободная женщина, и во Франции, слава богу, нет рабства...

- Нет рабства? - расхохотался он. - Да кто это вам сказал! Французы сколь угодно могут провозглашать на весь свет, что они свободны, на самом же деле нет нации более зависимой.

- От чего?

- Не от чего, а от кого! Все мы зависим от короля. Людовик Четырнадцатый, который сказал: "государство - это я!" ничуть не кривил душой. Для французов воля короля, желание короля - превыше всего. Говорят, ваша императрица Екатерина Вторая старается соблюдать законы, и даже сама их издает. А хотел бы я посмотреть на вас, если бы вы были приближены ко двору, и на вас упал похотливый взгляд короля. Думаете, кто-нибудь стал спрашивать вас, желаете ли вы этого? Вас бы принудили лечь в его постель!