— Гроза надвигается, — нерешительно произнесла она.

Молодой человек спросил:

— Мы можем где-нибудь укрыться?

Сверкнула первая молния, и раздался теперь уже близкий гром. Размышлять было некогда — вот-вот на землю обрушится дождь. Мари повела Кристиана к старому сараю на окраине поросшей высокой травой пустоши — он был заброшен и почти развалился, и все же в нем можно было спрятаться. Едва они очутились под крышей, как хлынул ливень. То и дело сверкали зигзаги молний: казалось, там, в небесах, распахнулись огненные ворота и из них выкатываются раскаленные угли.

Вокруг потемнело, и стало холодно. Кристиан стоял не двигаясь, он то ли размышлял, то ли просто слушал дождь.

«Как же, господи, неуютно ему в этой вечной темнице», — снова подумала Мари, и ее сердце наполнилось той самой жалостью, о которой не просил Кристиан, и той нежностью, о какой он, возможно, мечтал в глубине души.

— Что ты хотел мне сказать? — спросила она, глядя ему в лицо, и молодой человек ответил:

— Ничего, кроме того, что бывают минуты, когда слова не нужны.

После этого он притянул девушку к себе и поцеловал. Тело Мари напряглось как струна, но она не оттолкнула его. Она еще ни с кем не целовалась, и теперь ее душа была полна смутного удовлетворения, боязни и растерянности: надо признать, Мари не ожидала от Кристиана столь дерзких поступков.

Возле стены сарая были свалены остатки сена; услышав под ногами хруст сухой травы, молодой человек мягко принудил Мари опуститься на эту шелестящую подстилку.

Казалось, девушка околдована какими-то чарами. На полуоткрытых губах Мари замер то ли вопрос, толи вздох, то ли крик изумления, когда руки Кристиана потянулись к пуговкам на ее платье, и он прошептал:

— Не бойся, я не сделаю ничего такого, чего не должен делать.

Снаружи хлестал дождь, серебристые струйки, словно сотни стеклянных бус, грациозно сбегали с крыши. Мари и Кристиан лежали на сене и задыхались от страсти, сжимая друг друга в объятиях. Молодой человек не разделся, но платье девушки было расстегнуто до талии, и она ощущала его руки и губы повсюду. Островитянки — не парижанки: они носили обувь (хотя далеко не всегда), но еще не привыкли надевать нижнее белье. Было удобно: несколько движений — одежда сброшена, и ты в море или в постели любимого мужчины (впрочем, нравы на острове, где все хорошо знали друг друга, были, пожалуй, даже строже столичных).

Кристиан не видел ее обнаженных плеч и груди: они с Мари словно играли в жмурки в темной комнате. Первые мгновения ей было стыдно, но потом все утонуло в жаркой тьме. Иногда даже тьма может быть благословенной…

Постепенно потоки ливня иссякли, и безумство Кристиана тоже сошло на нет. Внезапно он резко встал и произнес тихим, срывающимся голосом:

— Прости. Я знаю, что не должен играть с тобой в такие игры. Ты порядочная девушка, и это многое значит. Я не хотел тебя обидеть.

— Ты меня не обидел, — отвечала Мари, поднимаясь следом за ним и застегивая платье.

На самом деле Кристиан мог зайти как угодно далеко: она не воспротивилась бы, ибо эта жаркая тьма принадлежала им двоим, и в ней можно было совершить все самое запретное.

— Мари, — молодой человек медленно провел пальцами по ее щеке, — твое тело пахнет морем, а волосы — теми травами, что растут на острове. Ты мой свет и мои крылья. Иногда, когда тебя нет рядом, ты представляешься мне сиянием.

— Не нужно так говорить, — прошептала она.

— Я понимаю. И я не хочу привязывать тебя к себе, потому что тогда тебе будет тяжело, тяжелее, чем мне.

Они вышли наружу. Воздух был прохладен и свеж. Остро пахло мокрой травой. Слышался шум океана, неустанный, как биение человеческого сердца.

— Мы встретимся завтра? — спросил Кристиан.

— Да. Тебя проводить?

— Нет, я дойду сам, — уверенно произнес он и крепче сжал свою палку.

Мари чувствовала, что он ждет от нее чего-то, и также начинала понимать, что, возможно, никогда не сумеет дать ему того, чего он хочет.

Девушка представляла, как смотрится рядом с ним со своим загорелым, не знающим пудры лицом, неуложенными волосами, в застиранном платье. И в то же время, в отличие от него, она вполне самостоятельна и здорова. Его слепота и разъединяла, и сближала их.

— До завтра, — прошептала она, и Кристиан почему-то несколько разочарованно ответил:

— До завтра, Мари.


Дома Мари поджидало нечто неожиданное. Отец — из-за утренней непогоды он не вышел в море — стоял в дверном проеме в своей неизменной куртке из толстого сукна, парусиновых штанах и громоздких неуклюжих башмаках из грубой кожи, подбитых огромными гвоздями. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Где ты была? — сразу спросил он.

— Гуляла.

— Был ливень, а ты совершенно сухая, — заявил он таким тоном, точно хотел обвинить дочь в страшном преступлении.

— Да, я укрылась в старом сарае, что в полумиле отсюда, — сказала Мари.

— Одна?

— Конечно. — Девушка старалась, чтобы голос звучал уверенно, не дрожал.

— Послушай, Мари, — руки Клода Мелена против воли сжались в кулаки, — твоя сестра Корали никогда не давала нам с матерью повода для огорчений. Нам бы очень хотелось, чтобы ты вела себя так же.

Взгляд серо-синих глаз Мари был честен и упрям.

— Я сделала что-то не так?

— В последнее время ты часто бродишь по острову без дела, а еще болтают, что тебя видели в компании того слепого парня. Какого черта ты с ним связалась?

— Что, мне нельзя даже поговорить с человеком?

— По-моему, однажды ты уже говорила с ним — и хватит.

— Почему?

— Эта люди чужие для нас, — отрезал отец. — Никто не знает, кто они и откуда, и они ни с кем не водятся.

— А вам не приходит в голову, что Кора может быть недовольна своей судьбой? — вдруг спросила Мари.

— Как человек может быть недоволен тем, что выбрали для него родители? И с чего бы ей быть недовольной? Ее муж порядочный человек…

— Но, возможно, он не нравится ей как мужчина?

Клод Мелен ахнул, в его голосе послышался гнев:

— Что значит «как мужчина»? Ты где такого нахваталась? Я запрещаю тебе шляться по острову, слышишь? А если нет, отлуплю так, что навек запомнишь! Не посмотрю на то, что тебе уже двадцать лет!

На этом разговор закончился. В последующие дни Мари в самом деле никуда не ходила. Нельзя сказать, что она сильно испугалась угроз отца. Просто ей нужно было привести чувства в порядок — попытаться разобраться в себе.

Она ни в чем не разобралась, зато поняла, что сильно скучает по Кристиану.

Глава 3

Однажды вечером Мари стояла возле дома и, слегка прищурившись, смотрела, как ветер клонит к земле порыжевшую за лето траву. Две возвращавшиеся с пастбища коровы остановились рядом и жевали ветки живой изгороди. Было удивительно тихо, мягкий вечерний свет преображал грубые стены домов — казалось, они излучают тепло. Мари представляла себе разлуку с этим краем, как примеряла бы непривычный наряд. К сожалению, любое расставание с чем-то знакомым вызывает горечь сожаления, даже если человек желает его всем сердцем…

Потом девушка заметила, что к их дому приближается женщина. Мари узнала Шанталь, и ее грудь сдавило тяжелое предчувствие. Очевидно, что-то случилось с Кристианом.

Она быстро пошла навстречу. Шанталь остановилась. Она смотрела на девушку нерешительно, растерянно и вместе с тем оценивающе.

— Я рада, что встретила тебя здесь, Мари. Пойдем, нам нужно поговорить.

— Что-то случилось с Кристианом?

— Нет-нет, — ответила женщина, а затем поправилась: — Пока нет.

Мари пошла с Шанталь в сторону от дома. Ей не хотелось, чтобы родители увидели их вместе.

Шанталь, как всегда, была элегантно одета. Сейчас на ней была накидка из черного шелка, из-под которой выглядывал подол темно-синей юбки из тарлатана. В искусно уложенных волосах красовался великолепный гребень.

— Я была не права, Мари, — заявила женщина, не тратя времени на предисловие. Ее щеки слегка порозовели, а на обычно безразличном, непроницаемом лице замерло благожелательное и вместе с тем тревожное выражение. — Теперь я хочу просить тебя об обратном: пожалуйста, не отказывайся от встреч с Кристианом, разумеется, если… если он тебе нравится. Я ни в коем случае не должна рисковать его душевным благополучием, иначе может случиться непоправимое. Вчера он сказал мне: «Мама, в этой темной зыбкой пустыне мне нужен какой-то якорь и какая-то твердыня. Я ошибался, когда думал, будто мне хватит шума океана и запаха трав. Мне нужна Мари». Пожалуйста, приходи к нам завтра вечером. Я поиграю на пианино, выпьем чаю, а потом вы с Кристианом можете погулять.


— Я не смогу прийти, — сказала Мари. — Не потому, что не хочу. Просто мои родители тоже против этих встреч.

Шанталь несколько раз моргнула:

— Вот как? Почему?

— Думаю, потому, что вы здесь чужие и ни на кого не похожи. Еще они, наверное, полагают, что у наших отношений нет будущего.

— Ты тоже так считаешь?

— Я не знаю, — честно призналась Мари. — Я слишком хорошо ощущаю, какие мы разные.

— Вы с Кристианом?

— С ним тоже, а особенно — с вами.

— Да, мы с тобой действительно очень разные, — помолчав, сказала Шанталь.

Эти слова задели девушку.

— Конечно, вы аристократка, а я…

Брови Шанталь поползли вверх, на ее лице появилась изумленная и в то же время жесткая усмешка, а в голосе вновь прорвались те самые горестно-циничные нотки.

— Аристократка? Я не аристократка, девочка, я — шлюха. Пусть и бывшая — это не меняет дела. А Кристиан — ослепший незаконнорожденный сын шлюхи, вот уже семь лет живущий с пулей в голове, хотя еще тогда доктора говорили мне, что он может умереть в любую минуту.

Заходящее солнце низко стелило свои багровые лучи, и даль была беспредельна и спокойна. Ветер слабо колыхал травинки, а возвышавшиеся вдали днем серые и черные, а сейчас кроваво-красные скалы бросали вызов времени и хрупкости человеческой жизни.

— Я думала, Кристиан слепой от рождения! — Мари бессознательно выхватила из речи Шанталь то, что казалось ей наиболее важным.

— Нет, он родился таким, как все. Он тебе не говорил?

— Нет.

— Что ж, — помедлив, промолвила женщина, — думаю, он не хотел ничего скрывать, просто он желает отрешиться от прошлого, навсегда вычеркнуть его из памяти. Он никогда о нем не говорит. Даже со мной.

— Как же это случилось?

От волнения Шанталь пошла быстрее, и ее юбка грациозно колыхалась в такт шагам.

— Наверное, мне лучше начать рассказ с себя. К тому же, поскольку ты собираешься уехать отсюда, моя история послужит тебе предостережением. Я родилась в бедном провинциальном городке, таком же маленьком, как этот остров. В нашей семье было девять детей. Мать умерла, пытаясь избавиться от десятого ребенка, поскольку прокормить такую семью не представлялось возможным. Нас воспитал отец и бездетная тетка. Я была младшей, меня жалели и баловали, возможно, потому во мне с детства обнаружилась тяга к красивым вещам и нарядам. И еще я очень хотела учиться музыке. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец умер, и семья фактически распалась. Мои старшие братья ухе работали, сестры вышли замуж. Они дали мне денег, и я поехала в Париж. У меня в голове не было никаких планов, ни единой мысли, просто хотелось уехать — и все. Никто не сумел меня отговорить.

— А что такое Париж? — вставила Мари.

Хотя Шанталь нахмурилась, в ее глазах что-то блеснуло. Отражение былого, когда-то не только причинявшего боль, но и радовавшего ее?

— Париж… Романтический город… И в то же время очень жестокий. Ему свойственна скандальная роскошь, в него стекается слишком много денег, и, погрузившись в этот поток, недолго потерять душу. Но сперва я увидела Париж другим. Чужим, пугающим, огромным и мрачным — здесь никто меня не ждал, никому не было дела до моих желаний. Я устроилась работать на фабрику и поселилась в доме для работниц. Это было ужасное место — средоточие вопиющей нищеты. Я чувствовала, что никому не нужна.

Впрочем, меня тоже интересовали далеко не все. Кое-кто из фабричных рабочих пытался ухаживать за мной, но я даже не смотрела в их сторону. Мне казалось, что это какие-то серые тени, составная часть той жизни, от которой я больше всего на свете хотела убежать. Я видела на улицах богатые коляски и знатных дам в роскошных туалетах и чувствовала, что выглядела бы в этих нарядах ничуть не хуже, чем они. Меня сжигала зависть, а зависть, Мари, самый тяжкий человеческий порок, она способна рассорить кого угодно, опустошить любое сердце, подобно тому, как змея разоряет птичье гнездо. И ют однажды на улице Сен-Мартен ко мне подошла хорошо одетая женщина, представившаяся Флоранс Дюкле. Она спросила, кто я такая и как мне живется. Она сразу меня раскусила, поняла, что я неопытна и невинна, но при этом тщеславна. Надо ли говорить, что тогда я была еще и очень хорошенькой? Мадам Дюкле без обиняков предложила мне сделку: я отдаюсь одному из клиентов ее заведения (она была помощницей хозяйки публичного дома и вербовала девушек), и он платит сто франков, из коих семьдесят достаются мне. «Разве лучше потерять невинность в объятиях какого-нибудь мужлана? А кто еще на тебя посмотрит — ведь ты всего лишь фабричная работница!» — сказала мне она. Таким образом я узнала, сколько стоит то сокровище, коим изначально обладают все дочери Евы. Знай, Мари, когда ты впервые будешь спать с мужчиной, имеешь право потребовать с него сто франков. И постарайся ни с кем не делиться! — И тут же с усмешкой прибавила: — Прости. Иногда срываются такие шутки…