Кира Шарм - Пленница тирана

— Давай, — застыла, губы дрожат, пальцы, что вместе у груди сложила, подрагивают.

Похоже, малышка не разделяет моего энтузиазма, — но ничего, привыкнет. Ей теперь деваться некуда.

— Массаж мне сделай, а потом яйца вылижи, — блядь, я уже где-то за гранью, а она и не шевелится. А меня трясти уже всего начинает. — Ты что, умерла там?

— Я… — судорожно вздохнула, снова дернув руками, — в полутьме ее ресницы длинными тенями прочерчивали лицо, длинными, дрожащими тенями, — и меня снова дернуло. До одури.

— Давай уже, — не выдержал, схватил, потащил на себя, — блядь, впервые хочу кого-нибудь до дрожи, так, что уже и на ласки все мне по хер. Неудержимо просто хочется уже оказаться в ней, — а она мне тут разговоры разговаривать решила!

Не привык я терять контроль, — но тут будто сорвало башню. Вцепился в затылок, — и толкнулся, — сразу, до самого горла, внутрь, зашипев от кайфа, — как будто жажда у меня и стакан воды к губам поднесли, — и пить хочется залпом, а не растягивать на хрен удовольствие. Так и с ней, — это ощущение собственности круче всех на хрен виагр и афродизиаков вместе взятых, — или какая там еще возбуждающая херня есть?

Задохнулся, когда раздался характерный горловой звук, блядь, прямо искры из глаз посыпались.

В жизни мне не делали такого неумелого, такого, блядь, хренового минета, — как будто непонятно во что вообще членом пихаюсь, — а еще говорят, что у Маниза шалавы вышколенные, — вот ни хера подобного! Как деревянная, блядь, честное слово! Только почему меня от этого так дергает и крышу срывает не по-детски? Вместо того, чтобы облегчение получить, задвигавшись внутри нее, только по нарастающей возбуждаюсь! Реально ее, что ли, специальной хренью какой-то намазали, от которой крышу рвет?

— В глаза мне смотри, — дернул к себе, жестче надавил на скулы.

Не знаю, что там у них за хрень, но она, блядь, перекрывает всю ее неумелость. Все равно Манизу скажу, что бракованный у него товар. Только, блядь, товар этот на мозги так действует, что в них что — то щелкает, блядь, и отключается на хрен. Наркоманом становлюсь, — чем больше имею девчонку, тем больше хочется.

И будто простреливает всего, когда распахивает свои огромные, мокрые заплаканные глаза.

Яркое фиалковое пятно на черном фоне всего, что вокруг. Никогда таких глаз не видел!

— Давай, — проталкиваюсь глубже, понимая, что одного раза будет явно мало.

Это — так, разогревка просто, типа прелюдии. Пар спустить и перейти уже к настоящему удовольствию. Ее распробовать хочется, а не набрасываться вот так, — голодно, жадно, рывками и кусками, как будто бабы за всю жизнь не видел.

Кончаю почти сразу, — безудержно, жадно, сразу уже представляя и второй, и третий, и, кажется, пятый заход, — и как на спину ее опрокину, и как сзади трахать буду, и как наверх усажу, а ее соски будут перед глазами раскачиваться.

Бросаю на постель девочонку, — и внутри все уже прямо, блядь, пожаром горит от нетерпения, — так в нее ворваться хочется. Ни хера не выйдет и второй раз посмаковать, — как голодному хочется накинуться и вдабливаться на всю мощность. И чтоб орала и стонала и изворачивалась подо мной, — от одних только тихих ее всхлипов уже уносит на хрен.

Только вот ужас этот ее в глазах, — блядь, любят шлюхи Манизовские роли играть всякие. Научили девчонку страдалицу из себя показывать, — лучше бы горлом брать нормально научили и отсасывать.

— Убери это страдание из глаз, — бесит. Не привык я к такому, да и глазищам ее это вот совсем, на хрен, не идет. Я страсть хочу видеть, я к нормальным женщинам привык, — да и БДСМы все эти — не про меня, блядь. Маниз, видно, по собственному вкусу их так готовит.

И снова злюсь, — блядь, рот ее так и манит, — поцеловать хочется, — шлюху, блядь, да еще и после минета. И шею ее тоже, и соски губами поймать, — вкус ее почувствовать, в себя затолкнуть хочется. И это бесит, блядь, просто неимоверно.

И сухая. Блядь, — ноги раскинула, лежит передо мной распахнутая вся полностью, — и, блядь, — сухая! Ну, — как? Что, и такому, кроме страдальческого лица, тоже там у них учат?

Врываюсь уже со злобой, — на нее, на себя, что дикое во мне что-то пробуждается, неправильное, на Маниза этого блядского, который настроение мне своими инструкциями шлюхам портит, — да на все!

Врываюсь, — и охреневаю, — девственница!

Хотя, — чему удивляться? Невинность — самый дорогой товар, ничего странного в том, что у Маниза его вдоволь. Дороже стоит.

Теперь понятно, почему глаза такие у нее перепуганные, — пусть и знала, на что шла, когда в «Звезду» устраивалась, знала, что ночь ее в жизни первая такой вот будет, — а все равно, наверно, страшно. И больно ей, скорее всего.

Но, блядь, от этого срывает еще сильнее.

Стоило бы, может, остановиться, дать ей привыкнуть как-то к первому члену внутри себя, поаккуратнее, может…

Но меня заводит так, что уже никаких планок не остается.

И остановиться не могу, — тараню ее, как бешенный, одуревая теперь уже от всего, в полной мере, — и от паники этой ее с болью в глазах, от слез, что по щекам со всхлипами катятся, от узости ее — такой, какой в жизни никогда не чувствовал, будто кулак член мой внутри себя сжимает и от того, что не умеет ни хрена. Да и какого хера я буду со шлюхой церемониться?

«Я не шлюха» — кажется, пыталась она пролепетать…

Но это все неважно, — лучше бы молчала и не напоминала.

Потому что от шлюх не должно крышу рвать, — а у меня, блядь, рвет. Рвет так, что рычу, когда кончаю, и искры перед глазами пляшут.

И в охапку ее схватить хочется, и голод до тела этого — незнакомого, хоть и трахнул уже дважды, — ведь не прикасался, не трогал почти, до запаха ее, — таки одуренного, до лепестков нежных, розовых между ногами, которые рассмотреть успел, — только сильнее.

Внутри не просто все горит, — внутри все полыхает.

— Иди к себе — даже голоса своего не узнаю, до спазмов в горле хочется в нее снова и снова входить, — и теперь уже, когда первые выплески прошли, — таки уже смакуя, по-настоящему. Но тут должен сдержаться, — человек все-таки, хоть и шалава. Порву сейчас девчонку, — и выбрасывать назавтра можно будет.

Хорошо хоть, что так быстро выскользнула из постели и ушла. Иначе бы точно передумал, — две секунды, и стояк уже просто бешенный.

Ублажили меня, блядь, назывется. Спать теперь со стояком.

визуализация

И, блядь, первым порывом, когда проснулся, было идти к ней.

Еще глаз не раскрыл, — а уже ее фиалки, с ужасом и слезами вперемешку, передо мной так и встали! И член налился до тупой боли. Блядь! По хер, что девственницей была, — с какого перепугу ее щадить буду? Намотать на кулак волосы эти ее одуренные, — так и слышу, как под руками скрипят, — и трахать, впечатывая в стену. И всхлипы эти ее слушать. А потом… Потом на колени перед собой поставить, — и пусть захлебывается, пусть слезы текут, — вбиваться в горло до остервенения.

Сам охренел от такого наплыва, — будто дозу мне вчера вкололи, и теперь еще больше хочется, прям ломит всего.

— Твою ж мать!

Похоже, утренним планам не суждено сбыться…

Выхожу на террасу, обматывая простынь вокруг бедер.

И охреневаю…

Нет, я, конечно, знал, что здесь все ни хера не так, как в Лондоне, но, чтобы, блядь, — так?

Вчера стрельба в клубе Альбиноса, а теперь вот…

Охереть просто, — со всех сторон у меня вокруг дома скалы и океан, только одна проездная дорога к городу. И вот теперь к охеренно живописному пейзажу добавилось красок. Красок полыхающих домов.

— Да твою ж мать! — рефлекторно падаю на пол от оглушительного нового взрыва.

Да нет, — далеко, там где-то, в городе. Рефлекс просто сработал. Но… Блядь…

Всполок огня и черные клубы гари уже намного ближе.

Кто-то потерял края настолько, что взрывает, на хрен, город! Вот так просто — средь бела дня и с мирными жителями!

И я даже, кажется, догадываюсь, кто…

— Семен? — набираю своего безопасника.

— Да, Андрей Владимирович, — этот всегда спокоен, как удав. Даже взрывы его не выбили из привычно каменной колеи.

— Разведай там обстановку. И… За Тигром посмотри.

— Конечно.

Он отключается, а я сжимаю челюсти, вливая в себя уже принесенный Натальей вязкий черный кофе.

Выходит, — таки война.

И даже не сомневаюсь, что этот бескрышный ничего не согласовывал с Манизом.

Спокойно же вчера, вроде, посидели, — какая вожжа ему под хвост попала?

При таких раскладах все наши вчерашние договоренности, в том числе и по поводу моей поддержки и моих людей вполне теряют силу. Об этом речь не шла. Только вот, если я сейчас свернусь и свалю отсюда, меня с этой территории и рынка, конечно же, вытеснят, — и очень быстро. Тот, кто победит, естественно. Сам слился, получается. Захотел быть не у дел, — и остаешься не у дел. По полной на хрен программе.

Только вот заняв неверную позицию, можно потерять еще больше.

И решение нужно принимать уже.

Чуть не давлюсь кофе, представляя, как Дана покоробит, когда узнает, какие тут дела и во что я собираюсь вляпаться. А я, похоже, таки собираюсь, — пусть даже окончательно не решил. Это все воздух. Здесь он совсем другой. Бурей пахнет. И, блядь, кажется, что я таки подохну от тоски, если сейчас свернусь отсюда!

Отправляюсь в офис, мимо мелькают подорванные объекты.

Никаких журналистов, ни людей на улицах, ни криков, ни даже полиции. Тишина, — будто так и должно быть.

Уже через час Семен докладывает, — реально, Тигр. Причем, — не его даже люди, сам, открыто, внаглую во всем участвует. Охренеть.

Вспоминаю, что рассказал Маниз про Альбиноса, и о том, что у Тигра это личное. И, блядь, готов снять перед этим больным на голову, три шляпы! Не расшаркиваться, не прогибаться и не проглатывать того, что в тебя не лезет, — цена за это, блядь, обычно, — жизнь, как мимимум! Но — чего она стоит, если жить иначе?

Как обычно, созваниваюсь с Даном, сообщая, что все в порядке, по прежнему поражаясь тому, что никакой шумихи вокруг взрывов не происходит. Закончив с делами, даже решаю пройтись по городу, — одинокие прохожие, и не более. Никакого движения, только тлеющие угольки вокруг.

Сам не знаю, как захожу в ювелирный, — и глаза сразу же останавливаются на удивительном сапфировом колье. Редкий цвет камня, — точно как глаза этой девчонки, вот вроде и играет, а одновременно будто бархатный.

Даже вожу задумчиво пальцем по прохладным камням. Так и вижу, как снимаю с нее прозрачное то самое платье, — мне вчера понравилось, я Наталье приказал, чтобы штук пятьдесят таких заказала и чтоб девчонка носила только их. Без белья. Никакого белья в принципе, — хочу, чтобы она 24 часа в сутки была для меня открыта. Во всех смыслах, — и посмотреть и потрогать и взять. Где хочу и как хочу.

Член снова дернулся, — ей пойдет. Будет прыгать на моем члене, голая и сверкая этими камнями и глазами. Охренеть, — оказалась бы сейчас здесь, я бы, наверное, только ткнулся в нее — и тут же кончил.

Как пацан, — никогда о бабах не думал, не вспоминал даже, — если надо было букет или подарок какой-то отправить — для этого у меня секретарша есть. А тут… Решать до хера всего надо, война, опять же, — даже не на носу, под носом, — а мне, блядь, глаза ее в мысли лезут.

— Есть еще браслеты из того же гарнитура, — консультант-продавец, Оленька, как следует из бейджика, спрятанного сильно сбоку от рвущегося наружу пятого размера груди, кокетливо прищуривается, чуть проведя влажным язычком по нижней губе. — Серьги, браслеты, кольца…

Ммммм… Браслеты… На руках и ногах — как кандалы, что указывают на ее полную принадлежность мне…

— Нет, достаточно и этого, — роняю колье на витрину. Я что — съезжаю с катушек и становлюсь уже больным каким-то психом? Может, Дан и прав, — здесь таки очень нездоровый, на хрен, воздух?

— Оформите покупку в гостевой? — кивает на диванчик, который выглядывает из-под приоткрытой двери. — Кофе? Что-нибудь покрепче?

Интересно, — здесь так всем покупки оформляют, или меня, как почетного гостя Маниза, просто уже знают в лицо?

Окидываю Оленьку оценивающим взлядом, — нет. Ни хера интересного. Вот совсем. Как-то даже тупо. И скучно.

Качаю головой, бросаю на витрину пачку купюр и просто засовываю колье в карман, не дожидаясь, пока упакуют. У меня для него своя упаковка есть. Поинтересней.

— Андрей Владимирович? — слышу в трубке все такой же каменно-безэмоциональный голос Семена. — Тигр за город, на окружную, на стрелку с Альбиносом едет.