Наверняка Ксения знает о нем много интересного. Уверена, за красивые глаза самые занятные главы истории не получить. Придется ее поцеловать или чего похуже? Или она проникнется моим очарованием и выдаст всё как на духу в качестве благородного задатка наших будущих отношений?

Никогда бы не подумала, что смогу привлечь внимание искушенной жизнью лесбиянки.

— Ну а че? Ниче так, а? — кручусь перед зеркалом, осматривая свои неоспоримые достоинства.

Джинсовое платье «в облипочку» выглядит идеально. Конечно, мне бы сюда грудь побольше, а зад поменьше, ноги бы подлиннее. Хм, размечталась.

«Ладно тебе. Че? Ниче. Очень даже ниче», — прибалдел внутренний голос.

Тем более молния спереди, снимать это платье легко и приятно. А сапоги на платформе а-ля утюг в стиле Сергея Зверева невероятно стройнят.

— Секси, — довольно заключаю и вздрагиваю, когда руки фон Вейганда властно обхватывают талию.

— Very sexy (Очень сексуально), — соглашается он, пробираясь повыше, начиная расстегивать молнию.

— Нет! — шумно возмущаюсь, но вырываться не тороплюсь.

— They can wait (Они могут подождать), — уверенно заявляет шеф-монтажник.

Время «Х» давно наступило, а я думаю, может, ну его, этот корпоратив, на «х»? Нас и тут неплохо кормят.

Так вот, между нами всё гораздо серьезнее, чем просто секс. Правда-правда. Честное слово.

* * *

Новогодний корпоратив нельзя пропускать. Не принято это. Пусть мы появляемся позже остальных, никто не придает значения. Отметились — достаточно.

Начальники под градусом, Хламида отжигает на танцполе, к счастью, одет и достаточно трезв. Немецкий переводчик сосредоточенно смотрит перед собой. Пить ему нельзя (грехи прошлого искупает), отплясывать с девчонками тоже (опять проклятые грехи). Анна весела и зажигательна.

А мне многого не нужно. Шеф-монтажник держит за руку, переплетая наши пальцы, и этого вполне достаточно. Не хочу ни пить, ни танцевать. Не способна хотеть что-либо, кроме фон Вейганда. Мистер Секс — лучший подарок на день рождения или под Новый год.

— Пейте, пойте, веселитесь, но под елку не ложитесь! Чтобы Дедушка Мороз в вытрезвитель не унес! — радостно декламирует наш умилительный начальник.

А я не допускаю саркастичных мыслишек, прощаю Анну, игнорю немецкого переводчика и совсем не пугаюсь, когда Хламида стягивает свитер и лезет обниматься к секретарше, которая уже готовая и открытая экспериментам.

— Ты такой упругий… ты везде такой упругий? — спрашивает она исключительно в целях сбора статистических данных.

Народу радостно. Однако самый счастливый человек здесь я. Пусть сидеть до сих пор больно (ремнем шеф-монтажник орудует со знанием дела), зато растекаюсь лужицей от переполняющих эмоций.

Женщина фон Вейганда. До жути приятно думать о себе в этом почетном звании. Эх, знать бы мне тогда, что придут времена и горько отольются сладкие мечты. И звать меня начнут немного иначе, гораздо более почетной фамилией, но счастье больше не повторится, во всяком случае не так.

Совсем скоро будет миг истинного блаженства, пик настоящего, ничем не замутненного удовольствия и окончательный вынос мозга за дверь. Но я люблю, когда обо всем по порядку.

— Лора, хочу с тобой поговорить, — Анна улучает момент, когда фон Вейганда нет рядом.

— Давай, — одобрительно киваю.

— Ты за последнее время совсем отдалилась. Конечно, понимаю, что отношения. Но, Лора, будь осторожнее.

— Зачем ты сказала, что я люблю Леонида? — вопрос вырывается абсолютно непроизвольно.

Анне требуется время на осознание, она слегка меняется в лице.

— Думала, он мне не скажет? Он сказал, — пожимаю плечами. — Что это за дружба такая? Как я могу верить и не отдаляться?

— Я хотела тебя защитить.

Меня тянет расхохотаться, настолько абсурдно звучит данное заявление, но, когда она продолжает дальше, веселость постепенно исчезает.

— Лора, ты можешь верить мне или нет, но я чувствую, что он очень плохой человек. Да, он спрашивал о тебе. Да, я сказала ему про Леонида специально. Да, я не хотела, чтобы вы были вместе. Почему? Потому что ты бы никогда не послушалась моих советов, ты втрескалась в него по уши, не хочешь замечать очевидное. Лора, рано или поздно он уедет. Он не из тех мужчин, которые хотят серьезных отношений. Он использует тебя и бросит. Ты умная, сама понимаешь это, но надеешься, что пронесет.

Анна осекается на полуслове, когда на горизонте возникает фон Вейганд.

— Можешь не слушать меня, но ты знаешь, это — правда, — говорит она, прежде чем ретироваться.

Нельзя любить человека всем сердцем, иначе что у тебя останется, когда он уйдет навсегда. Вольная цитата. Не помню, кто сказал и как фраза конкретно звучит.

Да, это правда.

— Was? (Что?) — спрашивает фон Вейганд, наклоняясь ко мне, вдыхая аромат моих волос.

— Nichts (Ничего), — улыбаюсь, глотая не вовремя подступившие слезы.

Правда в том, что некоторые иллюзии тебе не под силу разрушить, как бы ни пытался.

* * *

В канун нового года на меня навалилось бремя страстей человеческих. Умилительный начальник порадовал всех переводчиков домашним заданием на каникулы.

— Проведите время с пользой, — подмигнул он, вручая каждому по инструкции.

Спасибо, конечно. Я как раз не знала, чем занять праздники. Переводить с английского на русский скучную фигню, об устройстве которой ты понятия не имеешь и не желаешь иметь, — очень дерьмово. Представьте, насколько дерьмовее переводить всё ту же нудную фигню, которую с немецкого на английский частями прогнали через электронный переводчик, утеряв последние капли здравого смысла.

Плюс дополнительный бонус отвратного настроения — фон Вейганд в очередной раз пропал, причем пропал настолько, что забыл переночевать дома и не спешил показываться на гостеприимном пороге.

Я прошлепала в туалет с мыслями о том, что 31 декабря началось дерьмово и дальше лучше не станет.

С теми же мыслями я заварила кофе — подсадил же, гад! — и пошла к окну.

Нет, не так. Сначала недовольно проворчала:

— Опять гребаный дождь. Куда больше? Кто там наверху издевается? Новый год все-таки. Гоните снег, а?

Подошла к окну и охре… очень сильно удивилась.

Снег — то единственное, за что стоит любить период дебильных шапок и асексуальных свитеров крупной вязки. Хотя в нашем городе сверкающее белое чудо быстро приобретает подгулявший серо-бурый паучий оттенок, ощущение сказки никуда не уходит.

Бывает, на душе паршивее некуда, а потом посмотришь в окно — снег. Думаешь, ну нах! Жизнь — это круто. Чувствуешь себя на пороге грандиозного открытия. В ожидании чуда.

Вырастая, понимаешь цену чудес, особенно тех, которым не суждено сбыться. Мой принц не собирался дарить сказку. Он исчез.

Я прижалась лбом к прохладной поверхности стекла, зажмурилась, отчаянно пытаясь вызвать в памяти одну из его настоящих, искренних улыбок. Тех, что вселяли в меня сладостную грусть и дарили шанс коснуться стального сердца. Хотелось плакать. Разрыдаться без особой фантазии.

Меж тем шел снег. Пушистые комочки срывались с неба, кружили в замысловатом танце.

Наверное, это слезы ангелов о несбывшихся надеждах неверующих людей. Временами мы ужасные невежды, склочники и богохульники. Взываем к небесам, когда горло сдавит костлявая лапа Рока, а если на твоем небосклоне солнечно, задумаешься ли о вселенском благе?

Сегодня у меня решительно не получалось мыслить. Я уставилась расфокусированным взглядом в окно. И тут…

Я увидела сердце. Огромное огненное сердце. Мне стало настолько любопытно, что пришлось распахнуть окно.

Холод обдает лицо, снежинки тают на губах, замирают ледяными осколками на ресницах, но я не обращаю внимания ни на что постороннее. Просто смотрю.

В самом низу у нашего подъезда, на детской площадке, посреди снежного покрывала полыхает сердце. Золотое пламя на девственно-белом. Тепло огня будто касается лица, проникает в меня, сдавливает глубоко внутри. Я больше не чувствую холода.

До чего же красиво. Есть же на свете романтики. Как пламя не гаснет, когда идет снег? Из чего это сердце вообще сделано, тем более так аккуратно? И почему… почему фон Вейганд не сделает для меня такого?

Когда-то давно, во времена правления Леонида, я наткнулась на очень романтичное видео. «Зимняя сказка». Лес, падает снег, посреди поляны установлен стол, накрытый всякими новогодними прелестями — мандаринками, шампанским, свечечками. Парень привозит сюда девушку с повязкой на глазах, говорит «Это всё для тебя, моя милая», падает на колени, признается в любви, делает предложение руки, сердца и всего движимого/недвижимого имущества.

Вроде ничего особенного, а меня пробрало. Покидала ссылки подружкам, сохранила на ноут и порой пересматривала, дабы пустить скупую бабскую слезу.

Впрочем, не обязательно делать сказки. Тем более в лесу чертовски холодно и некуда нормально в туалет сходить. Выпили вы шампанского, съели мандаринки, свечечки потушили. А в туалет ощутимо припекло (на морозе-то!), а до черты города час езды. Вот и порушилась романтика.

Однако я бы радовалась любой мелочи. Цветам, например, хотя цветы я терпеть не могу. Господи, все равно что, лишь бы он просто был рядом сейчас.

Радость сменилась ноющей грустью, но я не торопилась закрывать окно. Сердце, полыхающее внизу, будто мое собственное. Вырвали из груди и швырнули на снег. Умирать. Чувствую, как глаза наполняются слезами. То ли холод снаружи, то ли холод внутри. Не разобрать.

— Hallo (Привет), — фон Вейганд прижимается ко мне сзади.

Вздрагиваю от неожиданности. Когда он успел вернуться, что я не заметила?

— Like? (Нравится?) — интересуется шеф-монтажник, кивая в сторону сердца.

— Yes. It is wonderful (Да, оно прекрасно), — не могу унять дрожь, пока он покрывает легкими поцелуями мою шею.

— It is for you (Оно для тебя), — хрипло выдыхает фон Вейганд мне на ухо.

— What do you mean? (Что ты имеешь в виду?)

— It is made for you (Оно сделано для тебя), — поясняет он тоном, которым обычно говорят с непонятливыми маленькими детьми.

— How? (Как?) You? (Ты?) — не верю собственным ушам.

— I told and it was made (Я сказал и его сделали).

Неужели он действительно сделал это для меня? Неужели это мне? Никто и никогда не делал для меня ничего подобного.

— It is my heart (Это моё сердце), — фон Вейганд похлопал себя по груди. — Burn for you (Горит для тебя).

Он рассмеялся.

— Burn for me? (Горит для меня?)

— No talk (Никаких разговоров), — тащит в спальню.

Там я опять чувствую себя куклой несносного взрослого мальчика. Шеф-монтажник снимает мой уютный халат, принимается за гардероб. Это умиляет и в то же время доставляет легкое неудобство. Он натягивает на меня джинсы, теплые носки, потом свитер… ловит мой взгляд, улыбается и чмокает в лоб.

— Go (Иди), — подталкивает в спину.

В коридоре он не разрешает мне обуться самой, приседает и начинает обувать лично.

— I can do it myself (Я могу это сделать сама), — произношу с легким раздражением.

— No (Нет), — очень серьезно заявляет он.

Мы выходим на улицу, к пылающему сердцу.

Фон Вейганд становится на колени, плотно сжатые губы неожиданно расплываются в трогательной улыбке.

— Прости, я не ценил тебя, я столько раз причинял тебе боль, я сам не ведал, что творил. Ты мой свет, моя единственная отрада. Да, я суров и жесток, не знаю слов любви. Но ты сумела преобразить меня, ты открыла мне путь добра и света, наполнила мою серую и безрадостную жизнь смыслом. Выходи за меня замуж! — на чистейшем русском сообщает он и ударяется в слезы.

Да ладно вам. Только не говорите, что повелись. Не знает он русский, много раз пыталась подловить, тестировала со всех сторон, стараясь заметить малейшую реакцию. А на счет этих слов… ну, мы ведь в реальном мире. Понимаю, Новый год на дворе, но не все мечты сбываются.

— I burn for you (Я горю для тебя), — фон Вейганд достает из сугроба огромный букет красных роз.

Живьем я еще такого не видела, только в кино. Штук пятьдесят, а может, и все сто. На глаз трудно судить, начинаю пересчитывать для верности. А что вы думали? Интересно, во сколько роз оценили мое расположение.

— Why? (Почему?) — это самое умное из того, что пришло мне в голову.

Прикиньте, насколько идиотскими были остальные мысли.