Я надела проверенный комплект уже с чулками, дополнила образ новыми деталями — короткая черная юбочка а-ля школьница, скромная белая блузка, изящные туфельки. Прикрытая красота намного более соблазнительна. Снимать обертку с конфеты намного интереснее, чем готовый десерт. От переизбытка сладкого порой тошнит. Эх, мне бы ещё белые бантики завязать, как на последний звонок. Блин, это уже педофилия какая-то, а в тему разговора про дочку и вовсе инцест.

Когда я вышла из ванной, фон Вейганд разговаривал с кем-то по телефону. Конечно, на своем долбаном немецком, к тому же настолько быстро и гневно, что у меня не оставалось шанса понять ни слова. Я еще никогда не видела его таким злым. Кажется, я еще никого не видела таким злым за всю свою жизнь.

Комната тонула в полумраке, освещенная огнями уличных вывесок да скупой световой дорожкой, просочившейся следом за мной из ванной комнаты. Я плотно притворила дверь и прижалась к ней спиной. Старалась быть тише воды, ниже травы, но шеф-монтажник меня всё равно заметил. Мгновенно изменился в лице. Я скорее почувствовала, чем увидела. Стало страшно. Сама не знаю как, я поняла, что он сейчас уйдет. Уйдёт — и больше ничего не будет. Совсем ничего.

Когда фон Вейганд двинулся к выходу, сердце моё ухнуло вниз. Я плохо соображала, поэтому бросилась к нему и обняла. Судя по тому, как он вздрогнул от такой самодеятельности, я решила — либо ударит, либо оттолкнет. Шеф-монтажник рявкнул очередную фразу в телефон и, будь я на месте его собеседника, грохнулась бы в обморок.

Прижимаюсь к нему крепче. Не думаю ни о каких тактических находках, ведомая инстинктами.

Фон Вейганд медленно намотал мои волосы на кулак и больно потянул вниз, заставляя вскинуть голову. Я закусила губу, чтоб не вскрикнуть, и смело встретила его взгляд. Чего там только не читалось: раздражение, ненависть, обещание медленной и мучительной смерти. Однако как бы там ни было, у его члена насчет меня сложилось ощутимо положительное мнение. Он недвусмысленно прижался к моему животу, и его мало занимали сторонние вещи.

Голос из мобильного, явно мужской голос, продолжал говорить что-то по-немецки. Фон Вейганд помедлил немного и отправил телефон в нокаут. Вернее, швырнул о стену с такой силой, что чудо техники самоуничтожилось.

Я мягко подтолкнула шефа-монтажника в сторону кресла. По телу прошла голодная дрожь предвкушения. Если фон Вейганд садист, то я та ещё мазохистка. Его руки уверенно забрались под юбку, исследовали мой зад, сжали, заставляя вскрикнуть.

— No Deutsch? (Никакого немецкого?) — голос по-прежнему звучит угрожающе.

— No (Нет), — твоих немецких бесед мне не понять.

Фон Вейганд сел в кресло, и я опустилась на колени между его широко расставленных ног. Дрожащие пальцы на удивление быстро справились с ремнем. Зверь выпущен из клетки. Ваш выход, дрессировщик.

Мои губы сомкнулись на его члене. Отвращения не было, страха тоже. Когда шеф-монтажник начал задавать ритм движений, я больше не задыхалась. Всё было по-другому в этот раз. Я вспоминала его пальцы внутри, бесстыдный язык, думала о власти, которую он получает надо мной в такие моменты, как уносит меня горячей волной в далекие дали, из которых нет желания возвращаться. Я желала дать ему больше, дать что-нибудь такое, от чего он не сумеет отказаться, подсадить на себя как на наркотик и занести, наконец, хлыст над этой упрямой бритой головой.

Разумные мысли как-то испарились, шальные — тоже. Я могла думать лишь о том, как восхищает меня сила и мощь его члена, как мне горячо и сладко. Думать и чувствовать, как он набухает, трепещет, наливается новой жизнью у меня во рту. Вкус торжества смешался со вкусом спермы. Я проглотила всё чисто инстинктивно, не задумываясь о том, хорошо это или плохо. Его пальцы всё ещё были у меня на голове, нежно гладили макушку. Я немного отстранилась, приподнялась, чтобы посмотреть на мужчину своей мечты.

— Like? (Нравится?) — облизываю припухшие губы.

Он ничего не отвечает, но вид у него довольный. Впрочем, если я хорошо его знаю, то сейчас пожелает добавки. Фон Вейганд подхватывает меня, бросает на кровать. Что-то говорит по-немецки, пользуется, сволочь, моим слабым местом. Я ничего не понимаю, но мне нравится один только звук его голоса.

Пуговицы моей блузки летят в разные стороны, когда он нетерпеливо рвёт её. Рвёт, но не снимает. Прижимается губами к моим губам, мне кажется, что я сейчас кончу просто от поцелуя. Юбка задрана, его стремительно набирающий силу член прижимается к моим трусикам.

Он шепчет мне на ухо что-то вроде «meine Schlampe, meine, meine…» (моя шлюха, моя, моя…). Это я понимаю. Не слишком поэтично, зато правдиво. На дне сознания скребется совесть и вяло подает голосок стыд, но мне плевать. Его руки жадно ласкают грудь, забравшись под тугой бюстгальтер, перемещаются ниже на мою попу, больно щипают, потом скользят по чулкам, прижимая бёдра крепче.

Планы меняются. Фон Вейганд переворачивает меня на живот, заставляет встать на колени. Впрочем, «заставляет» — перебор. Мои мозги настолько мягкие, что не способны соображать. О моём теле и вовсе вспоминать не стоит — оголенный провод под тысячу вольт. Если шеф-монтажник захочет, я буду ползать перед ним на коленях и тереться головой о его высокие кожаные сапоги.

Новая поза выглядит опаснее предыдущих. Я стою на коленях прогнувшись, прижимаюсь грудью к постели. Мой полуголый зад сейчас в активном поиске и то, как идеально-твердый член господина фон Вейганда прижимается ко мне, не то чтобы не нравится, но вызывает легкие опасения. Стоит ему проникнуть в меня, оргазм сносит мою и без того плохо укрепленную крышу. Я кончаю от одного ощущения его внутри. А он не собирается останавливаться, он ещё только в начале пути. Двигается медленными размеренными толчками. Одна рука придерживает меня за бедра, а вторая дразнящими кругами скользит по животу, спускаясь ниже, касается там, где трудится его член. Пальцы легонько скользят и потирают, заставляя кричать, стонать, извиваться, прижиматься к нему плотнее и плотнее. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь прекращалось. Перед глазами мелькают звезды, сердце рвется наружу. Второй оргазм настигает нас одновременно.

Но и это ещё не конец.

Мы засыпаем перед самым рассветом, усталые, но довольные, сплетенные воедино. Он по-прежнему во мне, его губы улыбаются и беззвучно шепчут «meine». Я слышу, как бьется его сердце рядом с моим собственным, и понимаю, что такое счастье.

* * *

Самое хреновое время дня встретило меня болью. Болело всё: руки, ноги, спина, другие менее приличные места. Но больше всего болело лицо, или челюсти, или челюстно-лицевая мышца. Не знаю, как по науке назвать, а простым человеческим языком от минета у меня болел рот и близлежащая местность. Это мы ещё глубокую глотку не практиковали, и анальный секс (страшно представить, что и, главное, как сильно начнет от него болеть!).

Я уже говорила об обладании гребаным даром предвидения? Всё, даже самое дурацкое из лезущих мне в голову вещей, имеет обыкновение сбываться. Но об этом позже. Я люблю, когда все по порядку.

Фон Вейганда рядом не было. По звуку льющейся воды я поняла, что либо он принимает душ, либо кто-то из отельной обслуги вконец обнаглел и использует мою ванную. Вот уж ранняя пташка. Прямо как я. Сколько у нас всего общего, дух захватывает.

Здесь я невольно улыбнулась и тут же поплатилась за это. Щеку мгновенно свело от боли. Что за дерьмо? Почему об этом в любовных романах никто не напишет? Всё только сладкие конфеты и нефритовые стержни. А о последствиях рассказать? Ну, или я обладаю особо нежной физиологией, первый случай за всю историю мира, в книгу рекордов Гиннесса. Может, надо как-то иначе минет делать? Не напрягая рот?

Я проверила челюсть, пытаясь выявить перелом или вывих. Не выявила. Вот боль между ног — ещё нормально. Походили, размялись — прошло. Но рот, моя бедная челюсть… это охренеть как больно.

Интересно, что фон Вейганд так долго моет? По логике вещей я должна бы проверить, как он там, возможно, присоединиться и принять горячее участие. Однако на практике мне эгоистично хотелось вытолкать его из душа, полежать в теплой ванной, чтоб хоть как-то снять напряжение, а потом спать, выспаться во всех позах. Одной и на чистом. А он пускай завтрак состряпает. Кажется, вчера я совсем не ела.

Фон Вейганд нашел меня хохочущей над очередной тупостью. Дураку и одному не скучно. Мне было больно, в глазах стояли слезы, но я смеялась как ненормальная. Он видно приху… искренне удивился такому зрелищу.

Шеф-монтажник долго думать не привык и поступил, как поступал всегда в таких ситуациях. Перебросил меня через плечо и понес. На сей раз в ванную. Мои лучшие надежды сбылись. Он набрал мне ванну с пеной и лепестками роз.

Ладно, признаюсь, лепестков роз не было, но пена была отменная, прямо как в кино, а не то убожество, которое получается сделать дома. Суперская пена лучше всяких лепестков.

Сначала меня пришлось избавить от остатков одежды. Смятая блузка, смятая юбка со следами спермы и порванные чулки. Свидетели моего окончательного грехопадения. Фон Вейганд чмокнул меня в носик и улыбнулся нежно, искренне, как-то по-доброму. Его мысли о грехах явно не терзали.

— You great (Ты прекрасная), — сказал он, усаживая меня в ванну. — Und meine (И моя).

Я бы предпочла скромное «Ich liebe dich» (Я тебя люблю), но и так сойдет.

Когда я выбралась из ванны, его уже не было. Постель поменяли, видно, пока я расслаблялась, успела прийти и уйти горничная. Рядом с кроватью был завтрак на тележке. Это уже шеф-монтажник позаботился.

Ко мне пришла первая здравая мысль за всё утро — позвонить маме. Потом я выпила чая, попыталась поесть, но без особой радости, потому что едва могла жевать от цепенящей боли.

В кровати без него было скучно. Я по привычке обняла подушку и представила, что фон Вейганд никуда не уходил.

* * *

Проснулась я, когда за окном начало темнеть. Голова раскалывалась на части, всё остальное тоже. Старая развалина.

Усилием воли поднялась, заставила себя доесть завтрак, превозмогая боль, потом снова звонила отчитаться маме, слонялась по комнате. Я подумала, что неплохо бы найти фон Вейганда. Можно было набрать его по мобильному. Упс, мобильный разбит. С другой стороны, он должен бы купить новый, ведь надо оставаться на связи. Ещё можно пойти и постучаться в номер. Хм, жалкое зрелище. Нельзя навязываться. Захочет — придет.

Включила телик — не пошло. Побродила по комнате и решила выползти на улицу. Для начала я проверила кошелек на предмет наличных. По моим подсчетам, там должно быть около двухсот гривен, но оказалось… пять тысяч двести двадцать. Если к двумстам двадцати я претензий не имела, то вот пять тысяч купюрами по пятьсот вряд ли нарисовались по щучьему велению. Он совсем берега потерял? В кошельке моем роется.

Благородный порыв разорвать деньги в клочья быстро сменился идей поделиться всем этим с бедными. Но закончился он быстро. Во-первых, у нищих всё забирают бандиты, которые их курируют, а заботиться о благосостоянии бандитов я не желала. Во-вторых, пять тысяч — это ого-го сколько. Одумайся, дорогая, ты не в мексиканском сериале и ты не чертова альтруистка, чтобы отказываться от его грязных предложений!

Щеки горели. Я боролась с чувством того, что держу в руках плату за те вещи, которые не предполагали наличия высшего образования. Я бы могла и школу не заканчивать, чтоб жить таким заработком.

Стоп, вдруг я реально зря училась? Работа должна приносить удовольствие и стабильный доход. Вот она, идеальная работа — кормят, поят, одевают, выводят на прогулки и ещё оплачивают «это».

Оделась потеплее, обновленный гардероб позволял выглядеть очаровательно, и отправилась на поиски приключений.

Прогуливаясь пешком по снова дождливому Киеву, я всё думала о звонке, разозлившем шефа-монтажника, о том, как остро ощутила его настроение. Мания преследования? Нет, интуиция. Было что-то такое в его взгляде, в голосе… может, для него наши отношения не менее странные, чем для меня. Кто знает? Мысль, что он исчезнет из моей жизни раз и навсегда, была равносильна тому, чтобы перестать дышать раз и навсегда. Я бы с большим удовольствием сделала харакири, чем отпустила бы фон Вейганда на волю.

Пришло время подумать о многих важных вещах. Завидую тем, кто не заморачивается по пустякам. Двухметровый красавец-немец спит с вами и сорит деньгами. О чем тут думать? Радоваться надо.

Мне хочется глубоких философских разговоров о смысле жизни, хочется говорить, спрашивать, узнать о нем все: что он любит, что его раздражает, посещают ли его безумные мысли с той же частотой, что и меня. Кучу всякой дребедени хотелось выяснить. Язык ведь не преграда. Есть великий и могучий Гугл Транслейт. Есть куча электронных словарей и переводчиков. Да что там! Я готова выучить немецкий в идеале.